мне кажется, что я достигла такого предела, когда самые реальные вещи начинают терять смысл, расплываться, отступать. Мне кажется… кажется, что я все еще влюблена в Леона.
– А-а.
– И в то же время я не могу выносить его, меня выводит из себя даже звук его голоса, когда он приходит навещать Хорхе и играет с ним. Можно попять такое? Можно любить человека, в присутствии которого минута кажется часом?
– Откуда мне знать, – резко сказал Медрано. – Moи заботы много проще. Откуда мне знать, можно так любить или нет.
Клаудиа взглянула на него и отвела глаза. Она хорошо знала этот угрюмый тон, каким обычно говорят мужчины, раздраженные женскими капризами и не желающие их понимать и тем более вникать в них. «Он сочтет меня истеричкой, как все, – без сожаления подумала она. – Возможно, он и прав, не стоило говорить ему обо всем этом». Она попросила у него сигарету и подождала, когда он поднесет зажигалку.
– Вся эта болтовня бесполезна, – сказала она. – Когда я начала читать романы, а случилось это в раннем детстве, я сразу же почувствовала, что диалоги персонажей почти всегда до смешного нелепы. И по очень простой причине. Из-за самого незначительного обстоятельства они вообще могли бы не состояться. Например, я могла бы сидеть в своей каюте, а вы решили бы прогуляться по палубе, вместо того чтобы зайти выпить пива. К чему придавать столько значения разговору, который происходит в результате самой нелепой случайности?
– Хуже всего то, – сказал Медрано, – что такой взгляд можно распространить на любое явление жизни, даже на любовь, которая до сих пор представлялась мне наиболее серьезным и роковым явлением. Принять вашу точку зрения – значить опошлить само существование, низвергнуть его в пропасть абсурда.
– А почему бы и нет, – сказала Клаудиа. – Персио сказал бы, что то, что мы называем абсурдом, есть наше невежество.

Медрано поднялся при виде Лопеса и Рауля, входивших в бар, они только что повстречались у трапа. Клаудиа принялась листать какой-то журнал, а молодые люди, не без труда уняв разговорный зуд сеньора Трехо и доктора Рестелли, отозвали бармена к краю стойки. Лопес взял на себя руководство операцией, и бармен оказался более сговорчивым, чем они предполагали. Корма? Дело в том, что телефон в данный момент не работает, и метрдотель лично поддерживает связь с офицерами. Да, метрдотелю сделана прививка, и, возможно, его подвергают санитарной обработке после возвращения оттуда, если, конечно, он попадает в опасную зону, а не общается с больными на расстоянии. Но это, разумеется, только его предположения.
– Кроме того, – неожиданно добавил бармен, – с завтрашнего дня будет работать парикмахерская с девяти до двенадцати.
– Хорошо, но сейчас нам хотелось бы послать телеграмму в Буэнос-Айрес.
– Но ведь штурман сказал… Штурман сказал, сеньоры. Как же вы хотите, чтобы я? Я совсем недавно работаю на этом судне, – плаксиво добавил он. – Я сел в Сантосе две недели назад.
– Оставим вашу биографию, – сказал Рауль. – Вы просто покажете нам путь, по которому можно попасть на корму, или по крайней мере отведете нас к какому-нибудь начальству.
– Я очень сожалею, сеньоры, но мне дан приказ… Я тут новенький, – Увидев выражение лиц Медрано и Лопеса, он судорожно проглотил слюну. – Все, что я могу сделать для вас, – это показать туда дорогу, но двери заперты, и…
– Я знаю дорогу, которая не ведет никуда, – сказал Рауль. – Давайте, поглядим, она ли это.
Вытерев руки (кстати сказать, совершенно сухие) v кухонным полотенцем с эмблемой «Маджента стар», бармен неохотно покинул стойку и пошел впереди всех к трапу. Он остановился у двери напротив каюты доктора Рестелли и открыл ее ключом. Они увидели очень простую и опрятную каюту, в которой красовалась огромная фотография Виктора-Эммануила III и карнавальный колпак, висевший на вешалке. Бармен пригласил всех войти, изобразив на лице услужливую мину, и тут же запер за собой дверь. Рядом с койкой в кедровой панели была едва заметная дверца.
– Моя каюта, – сказал бармен, обводя вокруг пухлой рукой. – У метрдотеля другая, по левому борту. Вы на самом деле?… Да, ключ подходит, по я предупреждаю, что нельзя… Штурман сказал…
– Открывайте сейчас же, приятель, – приказал Лопес, – и возвращайтесь подавать пиво жаждущим старичкам. И совсем не обязательно, чтобы вы рассказывали им об этом.
– О нет, я ничего не скажу.
Ключ повернулся два раза, и дверца медленно отворилась. «Разными путями сходят здесь в геенну огненную, – подумал Рауль. – Как бы все это не кончилось встречей с татуированным великаном Хароном со змеями на руках…» Он последовал за остальными по сумрачному коридору. «Бедняга Фелипе, должно быть, грызет кулаки со злости. Но он слишком юн для таких дел…» Рауль почувствовал, что кривит душой, что только извращенное удовольствие заставило его лишить Фелипе радости участвовать в таком приключении. «Мы поручим ему что-нибудь другое в порядке компенсации», – подумал он, испытывая легкие угрызения совести.
Они остановились, дойдя до поворота. Перед ними было три двери, одна приоткрытая. Медрано распахнул ее настежь, и они увидели склад с пустыми ящиками, досками и мотками проволоки. Кладовая не сообщалась ни с каким другим помещением. И только тут Рауль вдруг сообразил, что Лусио не присоединился к ним в баре.
Из двух других дверей одна была заперта, а вторая вела в коридор, освещенный лучше, чем тот, по которому они пришли. Три топора с выкрашенными красной краской топорищами висели на стенах, и коридор упирался в дверь, на которой значилось: GED ОТТАМА и более мелкими буквами П. Пиккфорд . Они вошли в довольно просторное помещение, заставленное железными шкафами и трехногими табуретами. При виде их какой-то человек изумленно поднялся и отступил на шаг. Лопес безуспешно попытался заговорить с ним по-испански. Затем по-французски. Рауль, вздохнув, задал ему вопрос по-английски.
– А-а, пассажиры, – сказал человек в синих брюках и красной рубахе с короткими рукавами. – Здесь нельзя ходить.
– Простите за вторжение, – сказал Рауль. – Мы ищем радиорубку. У нас очень срочное дело.
– Здесь нельзя пройти. Вам надо… – оп быстро взглянул на дверь слева. Медрано оказался там на секунду раньше.
– Sorry Извините (англ.).

, – сказал он, сунув руки в карманы брюк и дружески улыбаясь. – Понимаете, нам надо пройти. Сделайте вид, что вы нас не заметили.
Тяжело дыша, матрос отступил, чуть не столкнувшись с Лопесом. Они прошли и закрыли за собой дверь. Дело начинало принимать интересный оборот.
«Малькольм», казалось, состоял из одних коридоров, и от этого у Лопеса даже возникло что-то вроде боязни замкнутого пространства. Они дошли до первого поворота, не увидев ни одной двери, как вдруг услышали звонок, похожий на сигнал тревоги. Он звенел секунд пять подряд, чуть не оглушив их.
– Ну, теперь заварится каша, – сказал Лопес, все более возбуждаясь. – Чего доброго, сейчас сбегутся эти сучьи финны.
Пройдя поворот, они увидели приотворенную дверь, и Рауль невольно подумал, что на пароходе явно хромает дисциплина. Когда Лопес толкнул дверь, раздалось злобное мяуканье. Белый кот оскорбленно выпрямился и стал лизать лапу. В помещении опять было пусто, зато имелось сразу три двери: две запертые и одна, открывшаяся с большим трудом. Рауль, задержавшийся, чтобы погладить кота, который оказался кошкой, почувствовал запах затхлости, отхожего места. «Но мы ведь не очень низко спустились, – подумал он. – Должно быть, на уровне кормовой палубы или чуть пониже». Голубые глаза белой кошки следили за ним с бессмысленным упорством, и Рауль наклонился, чтобы погладить ее еще раз, прежде чем присоединиться к остальным. Вдали прозвенел звонок. Медрано и Лопес поджидали Рауля в кладовой, где были свалены коробки из-под бисквитов с английскими и немецкими названиями.
– Мне бы не хотелось ошибиться, – сказал Рауль, – но, кажется, мы снова вернулись почти на то же самое место, откуда начали свой поход. За этой дверью… – он увидел щеколду и отодвинул ее. – К несчастью, так оно и есть.
Это была одна из двух запертых дверей, которые они видели в конце коридора, когда отправлялись на поиски. Запах гнили и темнота неприятно подействовали на них. Никому не хотелось снова разыскивать типа в красной рубахе.
– Теперь единственное, чего нам не хватает, – это встретиться с минотавром, – сказал Рауль.
Он потрогал другую запертую дверь, заглянул в третью, которая вела в кладовую с пустыми ящиками. Вдали послышалось мяуканье белой кошки. Пожав плечами, они снова отправились на поиски двери с надписью GED ОТТАМА.
Человек по-прежнему сидел на том же месте, однако чувствовалось, что он успел подготовиться к новой встрече.
– Sоrry, здесь нельзя пройти на капитанский мостик. Радиорубка находится наверху.
– Ценная информация, – сказал Рауль: познания в английском языке определили его руководящую роль на данном этапе. – А как же пройти в радиорубку?
– По верху, по коридору до… Ах да, двери везде задраены.
– А вы не смогли бы провести нас с другой стороны? Нам необходимо переговорить с каким-нибудь офицером, раз уж капитан болен.
Человек с удивлением посмотрел на Рауля. «Теперь он скажет, что ничего не знал о болезни капитана», – подумал Медрано, вдруг почувствовав непреодолимое желание вернуться в бар и выпить коньяку. Но человек лишь обескураженно поджал губы.
– Мне приказано присматривать за этим местом, – сказал он. – Если я понадоблюсь наверху, меня позовут. Очень жаль, но сопровождать вас я не могу.
– Ну раз вы не хотите пойти с нами, может, откроете двери?
– Но, сеньор, ведь у меня нет ключей. Я же сказал вам, мое место здесь.
Рауль посовещался с друзьями. Всем троим потолок показался еще ниже, а запах гнили еще более гнетущим. Кивнув головой человеку в красной рубахе, они молча повернули назад и до самого бара не произнесли ни слова. Там они заказали себе коньяку. Чудесное солнце светило в иллюминаторы, отражаясь в сверкающей синеве океана. Смакуя первый глоток, Медрано с сожалением подумал о времени, потерянном в недрах парохода. «Разыгрываю из себя Иону, чтобы в конце концов надо мной все стали смеяться», – подумал он. Ему хотелось поболтать с Клаудией, пройтись по палубе, завалиться в постель, чтобы почитать, покурить. «В самом деле, зачем мы все это принимаем всерьез?» Лопес и Рауль смотрели на океан, и у обоих было такое выражение на лицах, словно они только что выбрались на поверхность после долгого пребывания в душном колодце или в кинотеатре или оторвались от книги, которую нельзя бросить, не дочитав до конца.

XXVII

К вечеру солнечный диск стал медно-красным, подул свежий ветер, который напугал купальщиков и обратил в бегство дам, уже вполне оправившихся после морской болезни. Сеньор Трехо и доктор Рестелли подробно обсудили положение на пароходе в пришли к заключению, что все складывается удовлетворительно, лишь бы с кормы не проник тиф. Дон Гало придерживался аналогичного мнения, и, возможно, его оптимизм объяснялся тем, что три новоиспеченных друга – они уже успели достаточно сблизиться – расположились на стульях в самом конце носовой палубы, там, где воздух никак не мог быть зараженным. Когда сеньор Трехо спустился к себе в каюту, чтобы взять темные очки, он застал там Фелипе, который принимал душ, перед тем как снова натянуть свои blue-jeans. Подозревая, что он может кое-что выведать у сына о странном поведении молодых людей (от него не укрылся их заговорщический вид и внезапное исчезновение из бара), сеньор Трехо ласково расспросил его и почти сразу же узнал о вылазке в глубь парохода. Хитрый сеньор Трехо не стал донимать сына отцовскими наставлениями и запретами и, оставив его красоваться перед зеркалом, вернулся на палубу и поведал об услышанном своим новым друзьям. Вот почему, когда полчаса спустя к ним со скучающим видом приблизился Лопес, его встретили весьма сдержанно и дали понять, что на пароходе, как и в любом другом месте, следует придерживаться демократических принципов и что только чрезмерная горячность молодых людей в какой-то мере может служить им некоторым оправданием и прочее, и прочее. Всматриваясь в четкую линию горизонта, Лопес не моргнув глазом выслушал кисло-сладкое нравоучение доктора Рестелли, которого он слишком уважал, чтобы не послать его ipso facto Тем самым (лат.)

к черту. Лопес объяснил, что они ограничились лишь небольшой разведывательной прогулкой, ибо ситуация на пароходе ничуть не прояснилась после разговора со штурманом, и что, хотя их попытка провалилась, именно это еще больше убедило их в том, что страшная эпидемия тифа – совершенный вымысел.
Дон Гало, нахохлившись, точно бойцовый петух, на которого он часто походил, заявил, что только в самых разнузданных умах могут зародиться сомнения в столь ясных и четких разъяснениях штурмана. Затем он поспешил заметить, что, если Лопес со своими друзьями будет и впредь чинить помехи командованию судна и насаждать неповиновение на борту, последствия для всех пассажиров могут оказаться самыми плачевными, что и заставляет его высказать свое неудовольствие. Почти так же думал и сеньор Трехо, однако, не будучи коротко знаком с Лопесом (и чувствуя себя здесь в некотором роде чужаком), он ограничился лишь замечанием, что все пассажиры должны выступать едино, как добрые друзья, советуясь с остальными, прежде чем предпринимать какие-либо шаги, способные повлиять на их общее положение.
– Послушайте, – сказал Лопес, – мы не узнали ничего нового, устали как черти и в довершение всего упустили возможность поплескаться в бассейне. Может, хоть это вас немного утешит, – добавил он со смехом.
Было глупо затевать спор со стариками, когда предзакатные сумерки приглашали к тишине и покою. Он сделал несколько шагов и замер у форштевня, смотря на игру пенистых красновато-фиолетовых волн. Вечер был безмятежно спокойным и ясным, легкий бриз словно ласкал палубы «Малькольма». Вдалеке, по левому борту, виднелся плюмаж дыма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53