Лишь под утро удалось придремать, но тут же строгая рука Макея пробудила юношу, а заспанный голос молвил с хрипотцой:
— Хватит бока отлеживать, хлопчик! Вставай к коням. Уже утро на дворе.
Лука был хмур, молчалив, но ни у кого не было времени обратить на это внимание. Эти мелочи не волновали казаков.
— Завтра на рассвете выступаем, — сказал Кривой Лабза, вернувшись в конюшню. — От Степки Сыча услышал.
— Стало быть, кончилась привольная житуха! — воскликнул Макей, но в его голосе Лука не услышал тревожных ноток.
— Когда еще доберемся до места, Макей, — разумно заметил Лабза.
— Да и то верно. Идти нам положено по мирным землям до самой Неметчины. Интересно, что за земля там? Лука, ты хотел бы поглядеть? — Макей с хитринкой в глазах глянул на юношу.
— Конечно, дядько Макей!
— Девки там, я слыхал, знатные! Небось задумываешься, а?
Лука покраснел, отвернулся и не ответил. Казаки похабно загоготали, а юноша даже озлился немного.
Весь день занимались погрузкой снеди в мажары, крытые толстой рядниной.
Подводы всё прибывали, с ними возницы и казаки охраны. Сотник Мелецкий покрикивал, видно было, что он неспроста озабочен. Под его началом было не менее шестидесяти мажар с кучерами — и всё надо принять, распорядиться. И за припасами постоянный догляд нужен.
— Эх, казаки! — Макей блаженно щурил глаза. — Повезло нам! Ни соли, ни пороха нам не доверили, хе-хе! С ними одна морока. То и дело доглядай и береги от дождя и сырости. А это в дороге не так-то просто. Поживем!
— Поглядим, как ты будешь управлять нами, Макей, — скептически заметил Лабза и поправил повязку на лбу. — Всё ж начальным человеком стал. Угодил пану сотнику. Не обидишь?
— Нашел начальника, Кривой! Подумаешь, десятник в обозе! Но всё же спуску не ждите. Спрашивать буду по всей строгости. Дело — прежде всего.
— Вот-вот! А еще друзья с бог весть какого года! — Лабза скривился и сплюнул. — Сколько кулеша с тобой поели в походах, а теперь спрашивать? Я и так дело знаю.
— Полно злиться, Лабза! Не обижу, коль нужда не припрет. Понимаю.
— Дядько Макей, а что если на нас нападут? — спросил Лука, посчитав, что их спор заходит дальше разумного. — Где ваше оружие?
— Зачем обременять себя зря, Лукашка? — весело ответил дядька Макей. — Мы его в возах держим, но под рукой. И сабли, и пистоли, и луки со стрелами. Да и мушкеты имеются. Вмиг вооружимся, коль потреба случится. Хорошо, что напомнил, надо бы проверить, почистить, поострить. Как бы пан сотник раньше нас не поинтересовался. Хоть обоз, а всё ж казаки.
Полдня Лукашка чистил оружие, примеривал руку к рукоятям сабель.
— Смотрю, ты справно службу несешь, хлопец, — неожиданно услышал Лука. Перед ним стоял пан сотник, придирчиво оглядывая мажары и кладь. — Это Макея хозяйство?
— Макея, пан сотник! — вскочил Лука стремительно.
— Добре, хлопец. А ты не его юнец, за которого тот просил?
— Так, пан сотник! Лукой Незогубом кличут.
— Добрый был казак, не в одной сечи стояли плечом к плечу. Жаль, что помер. Слыхал я про это, Лука.
Мелецкий не стал задерживаться и пошел проверять другие обозы.
А Лука всё стоял и думал об отце. Вспоминал его рассказы, приезды дядьки Макея, когда на столешницу выставлялась макитра пенной горилки, а мать тяжко вздыхала, глядя на друзей.
И Лука вздохнул. Но долго смута в голове не держалась. Он поискал глазами Макея, с улыбкой представляя, как поведает о похвале пана сотника.
Его мысли переключились на оружие. Так захотелось иметь собственное, но приходилось ждать. Просто так ему никто оружия в руки не даст, а денег на покупку и за год не насобираешь. Да и как их собрать-то? Одна надежда — взять в бою.
Спать казаки легли рано, только стемнело. Вставать надо было еще до восхода, а день теперь начинался рано, время к лету двигалось.
Длинный обоз из более чем пятидесяти мажар загромыхал по шляху еще до восхода. Мальчишки долго бежали в пыли, провожая.
Возчиками были в основном люди пожилые, знающие толк в этом деле и в случае необходимости способные быстро и со сноровкой соорудить из возов защитный круг.
Конные казаки плелись впереди и позади обоза, растянувшегося почти на версту. Иногда кто-нибудь из верховых трусил вперед или назад с докладом пану сотнику. Перекидывались парой фраз и продолжали вяло разговаривать или перекликались громкими возгласами. Да десятники нет-нет да разрядят тишину отборной руганью, распекая нерадивого возчика.
Лука с опаской поглядывал на свою пару коней, стараясь не прозевать какой-нибудь неувязки или недогляда.
Обоз миновал Подол, втянулся в Крещатый Яр и по нему поднялся на дорогу до Василькова. С обеих сторон зеленели деревья и густые кусты с зарослями крапивы и лебеды. Многие были уже изрядно обобраны жителями для похлебки и борщей, люди спешили насытиться молодой зеленью весны.
Лука с тоской оглянулся на юг, где остались родная деревня Мироновка и братская могила родных.
Оставив по правую руку Паньковщину и переправившись по гати через речку Клов, обоз вышел на шлях и покатил в сторону Василькова, где намечалась ночевка. Солнце уже припекало, хотелось пить, но лишь удалось несколько раз брызнуть себе в лицо не совсем чистой воды из речки да смочить босые ноги.
Лука избавился от первого волнения и теперь поглядывал вперед и назад в надежде перекинуться парой слов с товарищами. Но те не обращали на хлопца никакого внимания. Становилось скучно, клонило ко сну, но допустить это было стыдно и боязно. Даже дядька Макей за сон в дороге по голове не погладит.
Пришлось затянуть песню, что возникла в памяти, хотя всех слов он и не помнил. Кто-то поддержал, и скоро часть обоза нестройными голосами тянула песню, постукивая в такт кнутовищами по оглоблям.
Скоро и речка Лыбедь осталась позади, Киевские горы растаяли вдали, а впереди виднелась всхолмленная местность в пятнах, квадратах пашни, где копошились селяне и лошади с волами. Заканчивалась посевная.
На обед остановились в дубраве. Распрягли коней, бросили им по охапке свежей травы, наскоро накошенной сноровистыми конюхами. Дым костров приятно щекотал ноздри.
Поздно вечером прибыли в Васильков и расположились на лугу за городком.
Лежа под мажарой, Лука высматривал редкие звезды, просвечивающие в щели между оглоблей и сбруей, развешанной на ней. В голове роились волнующие мысли, хотелось чего-то непонятного и хорошего, и всё это обязательно сочеталось с Ганкой или какой другой девкой. Это волновало, тревожило и не давало заснуть. А вставать приходилось еще в сумерках. Работы с лошадьми, упряжью и грузами было много.
Первую дневку устроили вблизи Фастова на берегу речки Уновы.
Здесь к обозу присоединился отряд казаков человек в триста. Они уже ждали два дня и торопили с продолжением пути.
Сотник Мелецкий не соглашался.
— Панове, мы не можем без отдыха. Кони устали, а угнаться за вами будет трудно, — пан Мелецкий решительно рубанул рукой. — Придется ждать день.
— Да и то, — вдруг согласился сотник Яцко Качур. — Куда спешить-то? Успеем навоеваться. Это от нас не уйдет, панове. Останемся. Вместе веселее.
Потом долго тащились вдоль Каменки, — эта часть пути была одной из приятнейших. Воды вдоволь, травы и тени достаточно. И деревни попадались, где казаки успешно добивались благосклонности молодых вдов, которых было достаточно после голода, мора и казацких восстаний.
— Лука, — как-то обратился к юноше Макей, — я смотрю и удивляюсь на тебя.
— Что так, дядько Макей? — удивился Лука.
— Ты уже большой, а девок стесняешься. Гляди, сколько кругом молодиц! И у каждой в голове засела мыслишка о казаке.
— Ну и что? При чем тут я? — ответил, слегка смутившись, юноша.
— При том, что ты обижаешь баб, хлопец, — вдруг сурово бросил дядька Макей. Лука отвернулся, поняв, что имеет в виду десятник. Его обдало жаром волнения. Слов для ответа не находилось. А Макей продолжал безжалостно:
— Сегодня мы рано остановимся на ночлег. Поручу тебя Степке Сычу. Он в делах с бабами весьма удачлив. Пора тебе становиться казаком, хлопец. И не возражай десятнику! Иначе… — и Макей покачал увесистым кулаком.
И действительно, еще солнце не склонилось над зубчатой верхушкою леса, а голова обоза уже остановилась на ночлег. После ужина появился Сыч.
— Эй, Макей! Где твой хлопец? Поспеши! Еще успеть поспать надо!
Луку бросило в жар, руки и ноги задрожали, не то от страха, не то от волнения. А Макей уже толкал его в бок, приговаривая:
— Слыхал? Поторопись, а то Степанко не любит ждать. Проваливай, пока добром говорю. Иди!
Лука готов был провалиться сквозь землю от стыда, волнения и нерешительности. Однако Сыч грубовато толкнул его в бок и загоготал:
— Гы-гы! Хлопец, чего нюни развесил? Идем, я помогу тебе сделаться казаком! Это не страшно, сам быстро поймешь. Будешь благодарить. Шагай.
Они быстро удалились, а Сыч всё бубнил, что и как надо делать с бабой. Лука слушал вполуха и больше переживал, поглядывая вперед, где виднелись белеющие хаты деревни.
Сыч весело оглядывал хаты, около которых по вечерам сидели мужики и молодые бабы вперемешку со старыми и пожилыми, девками и хлопцами. Он придирчиво оглядывал молодиц, весело отвечал на шутки и их призывы и шел дальше.
— Вот тут мы и отаборимся, хлопец. Это нам подойдет.
Три молодицы стреляли в них глазами, и Сыч смело и решительно ответил на шутки, в которых слышались откровенные призывы.
— И много вас, таких казаков, понаехало? — спросила чернобровая молодица, с интересом заглядывая в глаза Степанка. — Видели, как ваш обоз колесил к роще.
— На вас хватит, бабы, гы! — осклабился Сыч и подкрутил ус, свисающий вниз.
— А как тебя кличут, хлопец? — спросила другая баба с круглым смешливым лицом и игриво показала в улыбке ровные влажные зубы.
— Лука, — буркнул, покраснев, хлопец.
— А где ж твои усы, казак, где чуприна, ха-ха?
— Еще не посвящен, бабы, — пришел на помощь Сыч. — Еще всё наживется. Вот вернемся с похода в Неметчину, тогда поглядите, что за молодец будет перед вами. Надо только немного погодить и приобщить хлопца к казачеству, гы-гы!
Все засмеялись, а чернобровая спросила, игриво поведя плечом:
— Небось, захотелось домашней снеди казакам?
— То было б очень кстати, Марфутко, — ответил с готовностью Сыч.
— Бабы, ведите казаков в хату. Мы мигом соберем стол, — заторопилась чернобровая и встала, оправив вышитую юбку и рубаху на груди.
— Ой, бабы! — вскочила третья с озабоченным лицом. — Я забыла загнать уток. Побегу, а то не соберу.
Сыч мимолетно бросил взгляд на Луку, подмигнул и сказал тихо:
— Порядок, хлопец! Всё идет, как надо. — И к Марфуше: — Вы, я вижу, вдовствуете, бабоньки милые?
Чернобровая вздохнула, ответила, понурив голову:
— Судьба не обминула нас, Степанко. Загинули наши еще в прошлом году. А где теперь найдешь человека на хозяйство? Эх!
Молча зашли в хату. Засветили лучину, каганец, завесили угол с иконами и лампадой рушником, вышитым крестом. Скоро на столе появился хлеб, зеленый лук и еще теплый борщ.
— Живем бедно, так что вы уж не обессудьте. Чем богаты…
— Не беспокойся, Марфута, — беспечно махнул рукой Сыч. — Мы прихватили с собой малость. На вот — порежь этот огрызок, — и протянул большой кусок копченого сала с аппетитными толстыми прожилками мяса, — да и штоф нам не помешает, — победоносно и со стуком поставил он посуду на стол.
— Ой! Как здорово! — не утерпела от восклицания круглолицая Мотря. — А можно детишкам немного, а?
— Бери, молодица! Чего уж там. Для детей завсегда готов… Много у тебя их, Мотря?
— Двое, Степан, — серьезно ответила женщина. — Девочка и хлопчик. Три и два годика. Маленькие еще. В соседней хате с бабкой сидят. Я сбегаю?
— Беги, но не задерживайся долго. — Степан был за хозяина и всем показывал это с удивительным довольством. — А твои где пострелята, Марфутка?
— Гостят у тетки. Через три хаты. Они любят гостить там. И ночевать будут там, — многозначительно закончила она.
Лука ничего не говорил. Он только слушал и дрожал от возбуждения, поглядывал на товарища и удивлялся, как он легко и свободно мог разговаривать с незнакомыми женщинами, ничуть не стеснялся и был весел.
Появилась Мотря. Она явно спешила и смущенно оглядела собравшихся за столом.
— Как раз вовремя, Мотря, — заметил Сыч. — Лука, подвинься, дай бабе сесть.
Юноша подвинулся, пряча пылающее лицо и радуясь, что солнце закатилось, а света огонька лучины было явно маловато.
— Ты что это отодвинул кружку? — тихо спросила Мотря, пододвигаясь к хлопцу.
— Не хочу, — буркнул тот, ощущая дрожь в теле.
— Не трожь его пока, Мотря, — бросил Сыч и опрокинул келих в рот. Крякнул, занюхал коркой хлеба и добавил: — Я его знаю. Душа не принимает. Оно и к лучшему. Еще молодой, успеется. Казаком станет — и душа примет. Куда ей деться!
Он весело засмеялся, а Лука чуть не горел. Мотря подкладывала ему сала, лука, подливала борща. Вкуса он почти не ощущал, лишь прислушивался, как гулко бухало в груди сердце. Вдруг до его слуха долетели слова Сыча:
— Крали мои милые, не пора ли на боковую? Уж стемнело, чего бы не случилось. Огонь загасить пора.
Лука обессилел, а Сыч с жестокими нотами в голосе продолжал:
— Мотря, смотри, не обидь хлопца. Он у нас хороший, гы-гы! Поручаю его тебе.
Мотря встрепенулась, вскочила и сказала чуть охрипшим голосом:
— Пошли, а то уже поздно, Лука. Смотри не споткнись, — и потянула за рукав рубахи.
Юноша покорно встал и кое-как потащился на ватных ногах следом.
— Да ты не волнуйся, хлопчик! — вдруг задышала Мотря ему в лицо и приблизила свои губы к его. — Поцелуй меня.
И не успел Лука ничего сообразить, как ее горячие губы впились в его трепещущие уста. Потом ее рука схватила его потную руку и прижала ее к своей теплой и мягкой груди.
Он смутно соображал, что идет куда-то, потом был запах сена, шуршание и жаркое молодое тело Мотри. Всё было как удар молнии. Она торопливо всё делала за него, а он лишь безвольно принимал ее ласки, и всё происходило почти без участия мысли. Лишь острое ощущение блаженства, бурное соединение тел и бешеное трепетание страсти.
1 2 3 4 5 6