Казаки-разбойники - 1

Фензин
«Волошин Ю. Казаки-разбойники»: Крылов; СПб.; 2005
ISBN 5-9717-0003-0
Аннотация
Первая половина XVII в. В Европе полыхает Тридцатилетняя война.
Сражаясь против французских сил, Австрия нанимает запорожских казаков.
Первые бои и первые потери не заставляют себя ждать. Отряд, в котором служит молодой казак Лука, постепенно тает в жестоких стычках и в конце концов попадает к французам в плен. Оставшихся в живых рубак определяют на военное судно «Хитрый лис», которому предстоит каперствовать у берегов Англии…
Юрий Волошин
Казаки-разбойники
Посвящается моему внуку Антону
Глава 1
Боричев взвоз кишел людом. Торги завершались, но народ еще бродил по рядам в поисках снеди подешевле.
Стоял теплый день начала мая-травеня. Легкие облачка плыли в синем небе. Ласточки носились наперегонки со стрижами, оглашая воздух веселым писком.
Кущи откосов зеленели молодой листвой и почками кустов и деревьев.
Молодой оборванный босой хлопец с косматой головой, покрытой давно не мытыми русыми спутанными волосами, казалось, бесцельно бродил среди возов и лотков торговцев и крестьян, готовившихся покинуть это великое торжище. Он жадными глазами высматривал, что бы стащить, чем бы наполнить требовательно урчащий желудок.
Он был осторожен и внимателен. Знал, что за воровство могут и забить до самой смерти, если поймают. Потому не спешил, поглядывал на кручи, выискивая пути для бегства.
Вдруг вздрогнул и, обернувшись, поискал глазами.
— Лука! Неужто ты, бисов сын! Топай сюда! — Лицо парня сморщилось в подобии улыбки, серо-голубые глаза заискрились веселыми огоньками. Он шагнул к возу, на котором сидел, свесив босые ноги, большеусый дядька, призывно щуривший глаза под кустистыми седеющими бровями.
— Узнал, паскудник! Иди, расскажешь, что у тебя да как.
— Дядько Макей! Вот так встреча! — чуть ли не прокричал парень. — Здоровы будете, казак!
— Как ты, Лука? — Глаза дядьки Макея погрустнели, он стал серьезным. — Я у вас побывал по дороге сюда. И многое знаю. Но тебя не ожидал увидеть, сынку! Не думал, что ты жив.
— Да, дядько Макей. Всех порубали, пожгли. Я случайно остался жив. С Ганкой рано утром пошли в лес, к речке. Вернулись, а село горит. Мы испугались и не пошли туда. Так и спаслись, а теперь я здесь, дядько Макей.
— С Ганкой?
— Нет. Она осталась у родных. Дальних. А меня… — Лука нахмурился и замолчал, опустив кудлатую голову.
— Понятно. Не приняли. Хоть богатые были?
— Да нет, дядько Макей.
— Ладно, дело прошлое, и негоже вспоминать, — ответил бодро казак, натолкал в люльку табаку, примял пальцем, заскорузлым от работы и грязи, прикурил от фитиля и лишь тогда спросил:
— Чем промышляешь? — В голосе его послышались недоброжелательные нотки.
— Чем придется, — тихо ответил Лука и еще ниже опустил голову.
— Понятно. Да и осудить тебя трудно, хлопчик. Кругом моровица шастает, неурожаи, а тут еще павы да униаты орудуют. Как выжил-то?
Лука неопределенно пожал плечами, промолчал, рассматривая грязные босые ноги.
— А всех похоронили в общей могиле, сынку. Хотел твоего батьку помянуть.
— Да. Я знаю, дядько Макей. Мы ушли в Киев в тот же день, после обеда.
— А ты сильно вытянулся с тех пор, как я приезжал с твоим батьком после похода в Крым. Это сколько же тебе годков теперь, хлопец?
— Под Пасху Христову стукнуло восемнадцать, — буркнул Лука.
— Да, да, припоминаю. Тогда тебе вроде бы лет пятнадцать было. Верно?
— Ага. Вроде того.
— Славно нас тогда посекли, хлопец. Грицька чуть не скинули с кошевого. Это я по старинке так его называю. Его гетманом не все и признавали. Да и какой он гетман? Предатель, душегуб! Туда ему и дорога, паскуде!
— Отец говорил, дядько Макей, — ответил Лука, чтобы прекратить излияния казака. Он ждал чего-то другого.
— Понятно, хлопчик. С твоим батьком мы едва утекли, хоть и нас малость посекли. Да вот теперь я уже сколько годков хожу в выписниках.
— И чем зарабатываете, дядько Макей?
— Теперь я казак снова! Записался к сотнику Петру Мелецкому. До похода приторговываю здесь для пана сотника. Всё же какой-то грош в кармане бренчит. Садись, Лука, поедешь со мной. И на, поешь, у меня осталось, — и с этими словами дядька Макей протянул юноше кусок черствого хлеба, ломоть сала и пучок зеленого лука. — Небось рыщешь тут за тем же?
Лука немного покраснел, еду взял и запрыгнул на сено.
— Мы с сотником на Подоле обретаемся. А куда вы собираетесь, дядько Макей? — немного безразлично спросил юноша.
— Ох, далеко, хлопец! Аж в Австрию. Немчуру бить. У них там долгая война идет, ну пан король и разрешил набрать из таких, как я, казаков для войны.
— Так ты возьми меня с собою, дядько Макей! Уговори пана сотника взять меня в обоз, — воскликнул Лука обеспокоенно.
— Так мы же на войну едем, а там и убить могут, сынку.
— Убить и здесь не трудно. Вон как в Мироновке порубали всех… — очень серьезно ответил Лука. — А там, может, и зипуна добуду. Да мало ли чего можно с войны привезти. Мне бы в Мироновку не хотелось вернуться, дядько Макей. Что у меня там осталось? Ты бы поглядел на наше подворье. Ничего нет. Еще под пана запишут, и горбись тогда на него всю жизнь. Возьми, дядько, век буду за тебя Бога молить.
— Так ведь кто же возьмет тебя в обоз?
— Возьмут, дядько! Ты уговори. Пан сотник знал моего отца. Не посмеет отказать. Да и выгодно меня взять. Платы мне не надо. Лишь еду и одежду. А там, глядишь, и оружие добуду, и зипуна. Чем тут пропадать, так лучше мир поглядеть. Я молодой еще и многое могу увидеть. Ты ведь вон сколько походил по свету с моим батьком. И в Кафе с Сагайдаком были, и в Стамбуле побывали, и в Болгарии. Интересно, дядько! Попроси за меня, не прогадаешь. А смерть?.. Она от нашего брата никогда не отворачивалась, где бы мы ни были.
Они медленно спустились к Подолу и узкими переулками тащились дальше к Днепру, где обосновался пан сотник.
Вода в реке синела, отражая белые облака. Она притягивала, манила, но была еще по-весеннему холодной. Ребятня еще не гомонила на берегу, не плескалась с визгом и гоготом. Кусты едва зеленели и сквозь них хорошо просматривался еще не вошедший в свои берега Днепр.
— Приехали, — тихо молвил дядька Макей. — Ты посиди тут, я испрошу позволения поговорить с паном сотником.
Лука осмотрелся по сторонам. Хата была просторная, в несколько окон. Обширный двор с коновязями, где хрупали овес привязанные кони. Люди в казацком одеянии входили, выходили из хаты, переговаривались, поглядывали безразлично на Луку.
Дядька Макей долго топтался у порога, пока не осмелился войти внутрь.
В горнице было два казака, которым пан сотник выговаривал за какие-то проступки. Дядька Макей переминался с ноги на ногу, пока пан Мелецкий не обратил на него внимание.
— Идите и больше не злите меня, — бросил тот казакам, те вышли с понурыми головами, свесив длинные чубы-оселедцы. — Как расторговался, Макей?
— Как велели, пан сотник, — поклонился дядька Макей. — Вот вам выручка, — и протянул мешочек с монетами.
Пан Мелецкий мельком глянул в мешочек, хмыкнул удовлетворенно.
— Чего топчешься? — хмуро спросил сотник.
— Да вот, пан сотник… Дело небольшое появилось. Можно?..
— Давай, только побыстрее, мне недосуг.
— Пан сотник, может, помнит казака Остапа Незогуба?
— Ну и что?.. Вроде припоминаю. Встречались где-то небось.
— Под Цецорой, пан сотник, и под Хотином вместе стояли от Браславского полка, пан сотник.
— Слишком долго тянешь, Макей! Быстрей ворочай языком. Уже вспомнил.
— Сынишка его, пан сотник… Всех порешили в Мироновке головорезы Лаща. Он теперь один. Нельзя ли пристроить хлопца в обоз? Работящий он, пан сотник!
— Небось, мал еще?
— Нет, пан! Почти девятнадцать лет! Добрым может стать казаком. И платы не требует. Идет за еду и одежду, пан…
Тот задумался, покрутил длинный ус, заправил оселедец за ухо, пыхнул облачком табака.
— Все места заняты, Макей. — Сотник немного подумал еще, поглядел на напряженно смотревшего ему в рот Макея, вздохнул и ответил: — Ладно, Макей. Только из уважения к твоей прежней славе. Пусть остается. Ты в ответе за него. А теперь иди и не мешай мне.
Макей лишь склонил голову и плечи и выбежал во двор.
— Порядок, Лука! Всё устроил! Будешь под моим началом. Доволен?
— Бог тебя спаси, дядько Макей, — ответил обрадованный юноша. — Спасибо тебе. А я отслужу, в долгу не останусь.
— Ну вот ты и казак! Вот подстригу тебя, а там и оселедец можно отрастить. И все тебя зауважают, казак ведь! Идем в конюшню, я тебе покажу, где мы будем с тобою спать. С конем управляться не забыл как?
— Чего уж там. Не забыл. Всегда был рад с ними повозиться, дядько Макей.
— Вот и хорошо, хлопчик! Пошли, распряжем потом.
Лука быстро свыкся с новой жизнью. Больше не надо было искать жратву и вздрагивать от опасения быть пойманным. В конюшне было тепло, кони тихо жевали сено, переступали ногами, всхрапывали, но всё это не мешало усталым казакам крепко спать после трудов дневных.
Стало известно, что дней через шесть обоз выходит в поход, и теперь все занимались последними приготовлениями к длительной дороге.
— У нас с тобой будет три мажары под ряднами, — заметил дядька Макей. — Я, Кривой Лабза и ты. Хорошо, что у нас нет груза соли. С ней одни хлопоты. То дождь подмочит, то туман, то еще что, а ты отвечай.
— И долго будем путь держать? — допытывался Лука.
— В те края я еще не ходил и ничего не могу тебе сказать, хлопец. Думаю, однако, что не больше месяца. А там, как Бог положит.
Лука щеголял теперь в старых чёботах, в шароварах когда-то синего цвета, в рубахе и старой свитке. На голове возвышалась шапка-колпак из тонкого валяного войлока. Это для юноши была чуть ли не праздничная одежда, от которой он давно отвык, но уже хотелось ему и лучшего.
— В Неметчине, дядько, обязательно разживемся хорошей одеждой. Там, говорят, люди живут побогаче, и крепаков там нет.
— Разживемся, Лука, всего добудем. Еще ой как утрем носы разным нетягам с Сечи, которые носятся по полям и жгут панов. Всех не выжечь.
— Ты что, Макей, — сверкнул глазом Кривой Лабза. — Держишь руку этих панов? Мало они попили нашей народной кровушки? Еще придет время, и поплачут они кровавыми слезами!
— Да ты что, Лабза? Разве я за панов? Только за их спинами король, войско!
— А у нас разве нет войска? Сечь поднялась. Трясило с Кривоносом гуляют по панским маеткам, пускают красного петуха.
— И раньше такое случалось, Лабза, а что толку? И Северин поднимал народ, а что получилось? Только крови пролилось людской сколько!
— Кровь нашу считать не надо, Макей, — огрызнулся Лабза. — Ее у нас и так пьют всякие паны — хоть чужие, хоть свои. И еще неизвестно, какие хуже. Казаков бабы нарожают еще, а свободы казацкой нам не видать с панами.
— Надеешься устроить жизнь без панов? — недовольно бросил Макей, попыхивая люлькой.
— А как же?! Обязательно! Ты не слушал Кривоноса и Трясилу? Так не говори, Макей. А они люди грамотные, не то что мы, серое быдло. Им виднее.
— Такие, как они, были и раньше, да их надолго ли хватало? А паны всегда найдутся на наши шеи, Лабза. Вот ты потерял глаз, а что имеешь? Ничего, хоть и рубился за своих, за волю и народ. А гетманы, кошевые, да и такие, как наш пан сотник, живут и в ус не дуют. Всё себе заграбастали и о народе думку не думают. Паны всегда были и всегда будут. Так людство устроено, что без панов жить не может.
— Погоди, Макей! Посмотрим, что будет. Тогда я тебе напомню.
— Напомни, напомни, Кривой. А я погляжу, долго ты проживешь без панов. Они быстренько головы поднимут и еще зубами щелкнут в поисках твоей шеи.
Кривой Лабза махнул со злостью рукой и отвернулся.
Лука с интересом слушал перепалку друзей. Ему было чудно видеть, как эти люди, вместе прошедшие столько жутких сеч и походов, так злобно препираются.
Потом вспомнился последний поход отца в Крым, где их турки и татары погромили, и отец пришел с незажившими ранами и без медяка в кармане. Мать тогда сильно ругала отца, а тот лишь молчал и курил люльку за люлькой.
И еще вспомнилось, что отец часто говорил, как богатеют те, кто не прикладывает рук к труду хлебороба и ремесленника, не тянет лямку простого казака в походе.
А после того как отец попал в выписники, дела пошли и того хуже. Едва не записали всех за паном и не сделали крепаками. Лишь это было светлым пятном в их жизни.
Было жалко, что после пожарища он не смог взять отцовского оружия. Всё разграбили проклятые ляхи и их подручные, теперь придется самому добывать оружие и становиться казаком. Сумеет ли он? Обязательно сумеет!
Ночью приснилась Ганка. Он опять пережил страшное волнение, возникшее при мысли о близости с этой девчонкой, встречаться с которой он осмеливался лишь тайком. Они целовались под вербой, а Луке казалось, что он парит в воздухе и его сжигает что-то необъяснимое, приятное и в то же время страшное.
Он проснулся в поту с колотящимся сердцем и в сильнейшем возбуждении. С трудом успокоил бурное дыхание, прислушался к спящим Макею и Лабзе. Они похрапывали, ворочались иногда, слегка шуршали сеном.
Потом теплое томление обволокло его тело. Жалость к себе заполнила его. Вспомнилась тетка Горпина, пристававшая к нему ранней весной, то, как он смущался, волновался и в то же время желал ее близости, ее потного и немытого тела, представляя себе всё, что могло произойти, согласись он на ее домогания. И теперь он жутко жалел, что не смог преодолеть смущение и робость. Злость наполнила его нутро, он стремительно повернулся на другой бок.
Хлопец долго не мог заснуть. В голову постоянно лезли мысли о женщинах. Он вспоминал, что некоторые из них бросали на него странные взгляды, особенно молодые вдовушки. Он краснел, убегал, а потом клял себя за трусость и нерешительность и за лохмотья, которые висели на его тощих юношеских плечах.
Вся кровь в нем бурлила, пульсировала в жилах, не позволяла успокоиться.
Продолжая беспокойно ворочаться, Лука никак не мог отмахнуться от возникавших видений, так будораживших его воображение. Он злился на себя, на всех баб, которых мог вспомнить, и в бессильной злости продолжал ворочаться.
1 2 3 4 5 6