фотокопии списков нескольких сот советских агентов и досье на них, которые хранились в подвалах ГРУ.
- Как же они пустили тебя в эти подвалы?
Алекс улыбнулся:
- Я имею доступ ко всем материалам, потому что дважды в год меня приглашают чуда в качестве консультанта. Очень важная работа!
- А если бы кто-нибудь вошел в самый неподходящий момент?
- Вряд ли. Я спускаюсь в подвалы с двумя вооруженными охранниками, которые меня гам запирают!
Все это казалось очень простым, но я-то знал, какие стальные нервы нужно было иметь, чтобы отважиться на такое! Достаточно было личного обыска - и фотоаппарат "Минокс" стал бы для него смертным приговором.
Отчет советской делегации о поездке в Англию был полностью одобрен. Вопросы мне задавали больше для проформы: думаю, это свидетельствовало об уверенности русских в том, что, посетив английские заводы, они теперь сами смогут поддерживать с ними контакты и получать все необходимое и без моей помощи. Гвишиани с Левиным лестно отозвались о моих трудах по организации визита советской делегации и пожелали приятно провести время в Москве. Визу мне выдали только на десять дней, посоветовав не скучать: "Что вы больше любите, мистер Винн: оперу или балет? Вы хорошо поработали.
Мы ценим ваш вклад в развитие торговли между нашими странами. Так что развлекитесь немного! Полковник Пеньковский обо всем позаботится".
Мы с Алексом воспользовались этим предложением и неплохо провели вместе несколько вечеров. Но веселились мы меньше, чем в Лондоне: по сравнению с ресторанами Сохо [Район в центральной части Лондона, где находится много ресторанов, ночных клубов, казино и других увеселительных заведений.] московские рестораны производили угнетающее впечатление; приглашений домой не было, и, разумеется, мы не нашли ничего похожего на клуб "Астор".
Несмотря на свой чин и влияние, Алекс считал рискованным приглашать меня к себе в гости, но несколько раз приходил в ресторан и в театр с женой. Это была симпатичная темноволосая женщина с задумчивым и грустным лицом. Алексу было запрещено говорить ей, что он офицер ГРУ, и для ее же безопасности - на случай его ареста - он ни словом не обмолвился о своих связях с Западом. Все годы подготовки и работы в разведке он хранил свой секрет, тем самым обрекая себя на одиночество - и как хорошо я понимал это одиночество! Теперь же, как никогда, важно было, чтобы она оставалась в неведении, считая его обычным полковником Советской Армии, По признанию самого Алекса, эта фальшь омрачала ему семейную жизнь, держала его в постоянном напряжении.
Он все время был повернут к ней только одной своей стороной и не мог расслабиться даже у себя дома - а возможность расслабиться была главным условием, чтобы не сойти с ума под гнетом постоянной опасности.
- Сложность в том, Гревил, - откровенно говорил он мне, улыбаясь своей обаятельной улыбкой, - что мне необходимы другие женщины, действительно необходимы.
Не для того, чтобы отдать им свое сердце - это было бы слишком опасно, - а просто чтобы приятно провести время. Мне иногда нужно немножко сладкого, чтобы как-то забыться.
- Ну, в Москве девушек хватает, правда ведь?
- Да, но нужно быть очень-очень осторожным. Например, есть такая девушка Таня, с которой я не рискую встречаться чаще, чем раз в месяц. В ГРУ таких вещей не любят, и, кроме того, она может оказаться подсадной это всегда возможно.
- А кто она - танцовщица?
- Нет, работает в Министерстве иностранных дел - по-вашему, в Форин Офисе. Видел бы ты, какая у нее фигура!
- А почему бы не пригласить ее сегодня вечером куда-нибудь вместе с нами?
- Мой бог, ни в коем случае! За нами, скорее всего, следят - нам нельзя появляться вместе с Таней. И потом, малышка неглупа: если она увидит, какие у нас с тобой тесные отношения, мысль у нее может заработать, а это совершенно ни к чему.
Перед моим отъездом из Москвы мы узнали две хорошие новости: во-первых, в июле Алекс должен снова приехать в Лондон на советскую промышленную выставку в Эрлз-Корт [Один из крупнейших выставочных комплексов Лондона], где он будет, в частности, гидом мадам Серовой, которая посетит Англию с коротким гостевым визитом; во-вторых, в сентябре должна состояться еще одна советская выставка - в Париже, на которую, возможно, Алекс тоже приедет. Неожиданное приглашение от Левина из Комитета по науке и технике получил и я: "Мы надеемся, что вы посетите нашу выставку, мистер Винн. Она будет крупнейшей в Европе за всю ее историю. Будем рады увидеть вас там в числе наших гостей! Я тоже буду рад: как ни хорошо было приезжать в Москву, чтобы получить у Алекса фотопленки и документы, но еще лучше, если Алекс мог приехать на Запад, где его ожидала целая команда офицеров союзных разведок.
В тот удивительно удачный год все казалось возможным. Перед моим отъездом мы пошли погулять по парку Горького. Пригревало солнце, деревья стояли в цвету.
Стоя под огромным каштаном, розовая крона которого неподвижно прорисовывалась на фоне чистого голубого неба, Алекс глубоко вздохнул и широко раскинул руки.
словно хотел обнять весь небосвод.
- Гревил, для нас нет ничего невозможного, ничего!
- Не говори так, - ответил я, - это нехорошо.
- Чепуха, это восхитительно! Ты только подумай: Лондон и Париж!
Я думал об этом в течение всего июня, пока был в Лондоне и в ожидании приезда Алекса усиленно гоговился к встрече с ним.
В июле приехал Алекс. Его работа на выставке была не слишком обременительной, и практически единственной его заботой была опека мадам Серовой - но в этом ему с радостью помогали работники советского посольства:
Павлов и его коллеги наперебой старались развлечь жену могущественного генерала, и это позволяло Алексу, приехавшему на более короткий срок, чем в апреле, сэкономить много времени.
Он остановился в одной из гостиниц Кенсингтона Как и во время его предыдущего визита, в соседнем доме был оборудован операционный центр. Вновь оказавшись среди друзей, Алекс буквально излучал оптимизм. Его энергия казалась безграничной. Ребята из разведки сказали мне, что дали ему прозвище Бессонное чудо. Именно к концу пребывания Алекса в Лондоне мне довелось выдержать необычный экзамен.
Руководители разведки к тому времени закончили анализ всей переданной Алексом информации. Ее объем был настолько внушительным, что если поначалу у них и были какие-то сомнения, то теперь они рассеялись. Он уже предоставил им военные и технические данные огромной важности - и готов был предоставить еще больше.
Мне был известен лишь общий характер этой информации - деталей я не знал. Моя работа заключалась в том.. чтобы поддерживать постоянную связь, - факты и цифры предназначались не для моих ушей и глаз. Однако среди этой информации была и такая, которая касалась непосредственно меня: Алекс, получивший подготовку в ГРУ, знал все новейшие методы допроса политических заключенных, и, хотя мои коллеги из разведки их, в принципе, тоже знали, было решено, что эти свежие данные могут послужить для моего обучения.
- Это только предложение, Гревил, - сказал мой шеф в одно прекрасное утро. - Вы имеете право отклонить его, если это вам не по вкусу. Мы подумали, что, если дело вдруг плохо для вас обернется, вам не помешало бы предварительное знакомство с тем, что может вас ожидать. Мы могли бы устроить для вас нечто вроде испытания на выносливость, но...
- Идея мне нравится, - ответил я.
- Подождите, не торопитесь. Идите домой и обдумайте все как следует. Дело в том, что вы попадете в руки людей, которых вы не знаете и которые ничего не знают о вас. Я бы не сказал, что это будет особенно приятный опыт.
- Понимаю.
- Хорошо. И все-таки - подумайте как следует.
На следующее утро я бодро заявил:
- Ну что ж, я готов порепетировать!
- Только давайте без черного юмора. - сказал шеф, - За репетицией обычно следует концерт - а есть все шансы, что ваш концерт не состоится Словом, только на всякий случай.. Думаю, вы поступаете разумно, что не упускаете эту возможность
- А сколько это займет времени?
- Сами увидите, - ответил шеф.
Через несколько дней за мной заехали на машине и привезли за город, к одиноко стоящему среди холмов дому. Было примерно три часа дня.
Я сразу же обратил внимание на царившее повсюду запустение: сорняки, облупившаяся штукатурка... При доме был гараж с надстроенной над ним комнатой.
Едва переступив порог, я был схвачен краснолицым детиной с бычьей шеей, ростом в шесть футов и весом под сто килограммов, который поволок меня вверх по лестнице, а потом по коридору в комнату над гаражом.
Каменный пол, бетонные стены и никакой мебели. Единственный источник света - крошечное окно, расположенное так высоко, - что не дотянуться. На окне - металлический ставень в поднятом положении, которым, видимо, управляли из коридора - я увидел бежавший по потолку провод.
Не было сказано ни единого слова. Меня оставили одного, заперли дверь, а через несколько минут опустили ставень, и наступила темнота. При мне оставались сигареты, зажигалка и часы. Я сел на пол и закурил. Шло время.
Я все курил, и курил, и начинал чувствовать голод. В одиннадцать часов явились краснолицый и еще двое. Они забрали мои часы, сорвали с меня одежду и снова оставили в одиночестве - на этот раз голого. Было очень холодно и сыро, у меня начали ныть кости. Мне захотелось помочиться: я забарабанил в дверь. Никакого ответа. Помочившись в одном углу, я лег в противоположном. В конце концов я заснул, однако ночью периодически просыпался и машинально пытался натянуть на себя несуществующее одеяло. Моя спина была ободрана о шероховатый пол, но спать на боку было еще хуже: тазовая кость.
казалось, разрывает мне кожу. Никогда я не был лишен пищи и воды на такой длительный срок. В горле у меня как будто провели наждачной бумагой, а желудок терзали горячими щипцами.
В темноте теряется ощущение времени, но, думаю, был полдень следующего дня, когда в камеру вошел краснолицый с двумя своими приспешниками. Они потащили меня по коридору, втолкнули в какую-то комнату, швырнули на стул и направили в лицо яркий свет лампы.
- А теперь, - сказал краснолицый, - мы хотим полного признания!
- Какого признания?
В качестве ответа меня подняли со стула и швырнули на пол. Падая, я получил удар ребром ладони по шее. Потом меня снова посадили на стул, и краснолицый сказал:
- Нам известно, что с вами вступили в контакт работники советского посольства и вь; согласились работать на них. У нас есть доказательства. Сейчас нам нужно узнать некоторые детали. Упрямиться бесполезно: вы не выйдете отсюда до тех пор, пока не скажете все!
- Вы ошибаетесь... - начал я - и снова был сброшен на пол, на этот раз получив два удара: по печени и между лопаток. Это были опытные люди, они знали, как бить больно, не оставляя следов.
Так продолжалось около часа. Характер вопросов показывал, что они считают меня двойным агентом, работающим на Советы. У меня появилась скверная мысль, что они действительно так считают: краснолицый был слишком груб и примитивен, чтобы играть роль. Ему явно приказали использовать жесткие методы, чтобы побыстрее сломить мое сопротивление, и он твердо намеревался это сделать. Если я отрицательно отвечал на его вопросы, меня били. Когда меня привели обратно в карцер, я упал на пол.
Через два часа меня снова повели на допрос, потом снова и снова, через короткие интервалы, - до тех пор, пока я не утратил всякое чувство времени, от всей души жалея, что согласился на этот эксперимент. Не могу сказать точно, но, по-моему, только через три дня мне первый раз дали поесть: миску жидкой каши и немного чая без молока и сахара. Ставень подняли, и через высокий потолок протянулась узкая полоска света. В карцере воняло моей мочой. Я сильно ослаб и был сбит с толку, голова у меня разламывалась от боли. Тут у меня и появилась ужасная мысль: а если это не эксперимент, а настоящее расследование?
Я долго сидел, привалившись к стене, - голый, всеми покинутый и напуганный. Прежде чем мне удалось привести в порядок свои мысли, меня вновь повели на допрос. Однако на этот раз, когда меня бросили на стул и направили в лицо яркий свет, я перестал жалеть себя - внезапно меня охватила ярость. После первого же удара по шее я высказал краснолицему все, что о нем думал, а на его требование подписать бумагу о том, что со мной хорошо обращались, - в противном случае, заявил он, я не выйду из этого дома, - я ответил в самых сочных армейских выражениях. В результате - новое избиение.
Допросы были просто чередованием утверждений, отрицаний и избиений никаких вариаций и никакого продвижения. Один раз в день мне давали овсяную кашу и чай. Лицо у меня обросло щетиной, тело было грязным, вонючим, холодным и все в кровоподтеках. Страх перед краснолицым, упрямство - все прошло. Бесчувственный, как труп, я впал в глубокую апатию. Последующие три дня меня по-прежнему таскали из света в темноту и из темноты на свет. Моими единственными связными мыслями были яростные обвинения по адресу моего шефа и его сотрудников. Вонючие подонки! Недоверчивые сукины дети! Садисты! Где вы его нашли? В обезьяньем питомнике? Или специально вывели? Наверное, он был надзирателем в военной тюрьме, откуда его выгнали из-за садистских наклонностей. Все вы извращенцы, сборище гнусных, ненормальных предателей и садистов, тупых, "рязных сукиных...
Привет, Гревил! Как дела?
В проеме двери стояли двое моих друзей из разведки - улыбающиеся, в аккуратных костюмах.
- Не могу предложить вам сесть, - сказал я, - разве что на пол.
- Не стоит беспокоиться. Мы пришли пригласить тебя ча ужин.
Они посторонились: вошел краснолицый и, не говоря ни слова, повел меня в душевую, где лежала моя одежда.
Мои друзь ждали в новеньком "бентли". Мы проехали несколько миль до уютной придорожной гостиницы. У горящего камина был сервирован великолепный ужин.
Внутренний голос предупреждал меня не перегружать свой отвыкший от еды желудок, но я пренебрег этим предупреждением, поглотив столько еды и питья, сколько во мне могло поместиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13