Коли допустимо в принципе перепрограммирование в таких глобальных масштабах, то уж запрограммировать несколько десятков телесных мешков с дерьмом на самоуничтожение?..
— Кажется, наш Саша находится под глубоким впечатлением? — спросил мой собеседник. — У тебя такое выражение, будто сидишь на ядерном облачке!
Я промычал нечто неопределенное и перевел разговор на более земную (подземную?) проблему. Почему, к примеру, среди научного люда нет научных дам? Без женщин жизнь, даже под землей, пресна.
— У них же мозги куриные, — удивился Слава. — И потом, они болтливые… А у нас суперсекретность; сам видишь, все под электронным контролем. Козявка не проползет.
Кто бы говорил о болтунах, только не Слава. Что-то он слишком говорлив для суперсекретного объекта. Но я решил быть простачком и выжать по возможности всю полезную информацию. Хотя бы в общих чертах.
Я поинтересовался, чем занимаются в секторах Б и В. И в зоне «Гелио». Слава улыбнулся: мол, не агент ли я ЦРУ? Я признался: агент КГБ. Тогда такому агенту полезно знать, что если в секторе А занимаются проблемами прошлого, то в Б — проблемами будущего, а в секторе В — проблемами настоящего. Зона же «Гелио» закрыта; толком неизвестно, чем там занимаются. И вообще мне бы не мешало полистать специальную новую литературу, чтобы быть на острие научно-технических изысканий.
На том и порешили, заканчивая обед. Пока принимали пищу и вели светскую беседу, я пытался угадать, кто из научного люда мог быть моим неожиданным ночным гостем. Угадать было невозможно. Все были на одно лицо, к тому же одеты и не светились фосфорически. Да и на меня никто не обращал внимания, будто я находился в данном коллективе не первый год.
Между тем трудовой день продолжался. Мы со Славой отправились в нашу родную «Альту». Как известно, после праздников наступает горькое похмелье. Лаборатория была освещена дежурным светом, и по ней, как тени с разноцветными огоньками, маялись наши коллеги. По-видимому, теория внеземного происхождения жизни на Земле побеждала иную теорию. По мне, дураку, какая разница? Откуда человечество выклюнулось? От космических частиц или от созидающего взрыва в недрах планеты?
Ан нет! Борьба — она и под землей борьба. По слухам, теоретики Лившиц-Лурье отправились к теоретику Ладынину биться не на живот, насмерть.
Через час маяты и неизвестности выяснилось, что профессора Лившиц и Лурье уехали в правительство добиваться правды и самостоятельного финансирования проекта.
Как тут не вспомнить анекдот об эволюции еврейской мысли?
Великий еврей Моисей сказал:
«Все дело там», — и указал на небо.
Великий еврей Соломон сказал:
«Все дело здесь», — и дотронулся пальцем до головы.
Великий еврей Христос сказал:
«Все дело здесь», — и взялся рукой за свое сердце.
Великий еврей Маркс сказал:
«Все дело здесь», — и погладил свой живот.
Великий еврей Фрейд сказал:
«Все дело здесь», — и цапнул себя за то место на брюках, где ширинка.
А великий еврей Эйнштейн сказал:
«Все относительно».
Я это к тому, что коллектив остался в подвешенном состоянии, как космонавты на орбитальной станции. Относительно планеты Земля.
Был объявлен временный перерыв. И мы разбрелись каждый по своим делам. И конурам. Коллега Слава пригрозил, что часа через два явится ко мне в гости. Со специальной литературой.
Я развел руками: всегда рад гостям. (Особенно ночным.)
Вернувшись в свой бокс-шесть, я обнаружил под дверью странную записку: «Зомби на прогулке», — со стрелкой, указывающей как бы наверх.
Хм? Что же мне делать? Карабкаться наверх? Каким образом? А если это провокация? О зомби я говорил только с ночным светящимся Гостюшевым. Следовательно, весточка от него? И что?
В задумчивости я сжевал записку. Так, на всякий случай.
Мои муки были прерваны слащавым мужским голосом по невидимому радиотранслятору:
— Коллега Смирнов-Сокольский, вас ждут на первом блокпосту. Повторяю…
Елки зеленые. Брызги шампанского. Это ещё что за новости по местному радио? Ох, не нравится мне вся эта история. Однако делать нечего — надо идти. Если ждут. Надеюсь, без огневых средств поражения.
Я поплутал по коридорам и с помощью Божьей и указателей вышел-таки на первый блокпост. На этом посту дежурили два бойца Службы безопасности. Видимо, их уронили в детстве, и это отразилось на умственных способностях ушибленных об пол. Больше никого не было. Из людей.
— Я — Смирнов-Сокольский, — сказал я.
— И чего? — спросили меня.
— Это первый блокпост?
— Первый.
— Я — Смирнов-Сокольский.
— И чего?
Я понял, что угодил в тупик, где сидят два болвана, способные вывести из себя даже святой дух. Е', прости мя, грешного, Господи. Я уж хотел бежать без оглядки, да из воздуха явился тот, кому Смирнов-Сокольский был нужен. Небольшого росточка человечек. Типичный представитель НТР. Он протянул бойцам пропуска, и мы без промедления оказались в кабине лифта.
— Я — это я, Саша, — проговорил человечек от науки, и по голосу нетрудно было узнать ночного Гостюшева.
— Что-то случилось? — спросил я.
— Минуточку, — предостерегли меня.
Лифт остановился, створки открылись, и мы попали в блок-карантин, похожий на банно-прачечный комбинат. Здесь нам выдали нашу гражданскую одежду, кажется, обновленную химическими парами, и мы с Гостюшевым, быстро переодевшись, поспешили на выход. Было такое впечатление, что за нами гонится стая циклопов.
Я поперхнулся свежим, зимним, вечерним воздухом и увиденным. Сосновый бор, казалось, был залит вулканической магмой малинового солнца. Такая необыкновенная красота случается только перед концом света. Думаю, финал близок. Мой.
А по дальним дорожкам ходили люди. От неверного освещения они были похожи на механические фигуры. На кукол. На зомби, бредущих к мертвому, темно алеющему закату.
— Куда это мы бежим? — остановился я.
— У вас, Саша, кажется, машина? — спросил Гостюшев.
— Да. А в чем-таки дело?
— Они обнаружили настоящего Смирнова-Сокольского.
— Тьфу ты, черт!.. Ох, Орешко-Орешко, — ругнулся я.
— У нас минут двадцать-тридцать, пока они обработают информацию…
— Это кто? Служба безопасности?
— Она-она, родная.
— Хорошо работают, циклопы, — плюнул я на снег. — Только начал обживаться.
— Саша, это очень серьезно.
— Можно подумать? — спросил я. — Одну минуту.
— Подумать-то можно…
— Красиво, — вздохнул я полной грудью. — Лепота. А кто там бродит среди сосен?
— Это санаторные… товарищи, — ответил Гостюшев. — Или господа!
— На зомби похожие.
— Кто-то из них и есть зомби. Только не подозревает.
— Зомби на прогулке, — задумчиво проговорил я.
— Зомби на прогулке, — эхом повторил мой товарищ.
Солнце тонуло за черным, дальним лесом, малиновым пожарищем освещая облака. Тени удлинялись — мир изменялся. И не в лучшую сторону.
— У нас какие шансы? — поинтересовался я.
— Вы о чем, Саша? — испугался Гостюшев.
Я объяснил, что проникнуть в Центр у нас не будет более никакой возможности. Во всяком случае, мне. И поэтому, ежели имеется хоть малейший шанс на победу, его надо использовать. Мой собеседник по прогулке взялся за голову: шанс — один против тысячи. Электронная система слежения, виртуальная система слежения, компьютерная система слежения…
— На все эти е' системы у меня своя система, — сказал я.
— Какая?
— Самая надежная система из систем, — и ударил кулаком по своей ладони. — Это я сам!
— Саша!
— Толя!
— Это безумие.
— Надеюсь, связь с внешним миром имеется?
— Да, но…
— Тогда какие проблемы? Надо трубить чрезвычайный сбор.
— Ооо! — снова взялся за голову мой товарищ.
Все-таки она, научно-техническая интеллигенция, больше верит машинам, не человеку — Божьему, мать её природу так, творению. И в этом её, науки, принципиальное заблуждение. Человек — он и на созвездии Альтаир человек; и в Марианской впадине он то же самое; и в самой глубокой шахте имени XXI Партсъезда КПСС он самый человечный человек.
Мы обсудили возможный план действий и, надышавшись морозцем, вернулись в подземный Академгородок. Туда, где нас не ждали. Или ждали. С нетерпением. Чтобы свернуть шею.
Да, шанс на победу был. По словам Гостюшева, все управление Систем слежения находилось на Главном блокпосту. Устилая путь к нему трупами, мы, допустим, сможем переключить Системы на обслуживание самих себя. Есть такая возможность. По времени — на час. Но тем самым намертво блокируется зона «Гелио», превращаясь в бронированный банковский сейф. В супербанковское хранилище. Шифр которого неизвестен никому. Даже Господу Богу. А собрать пятерых солнцелюбов, входящих в эту зону и знающих по одной цифре, нереально. Вот такая замкнутая, хитрожопая система. Взрывать бессмысленно. И тут я вспомнил о Булыжнике, помнится, я о нем, товарище по нашей родной, зековской зоне, упоминал как-то. Был он медвежатником, но с интеллектуальным уклоном, то есть не только взрывами курочил сейфовую бронь, но и трудился пальчиками и головой. Никитин найдет Булыжника (в миру Иван Григорьевич Пулыжников), и все будет в порядке. В порядке? сомневался Гостюшев. И был прав: порядок только на кладбище. И то среди покойников.
Вернувшись в подземелье, я первым делом решил посетить отчий блок-шесть. То есть зайти в свою временную обитель. К ужасу коллеги Гостюшева. Однако на такой подвиг у меня были свои уважительные причины. Мой боевой друг «стечкин» томился там, под стеночкой, в ожидании работы. Возникает закономерный вопрос: откуда шпаер? Могу ответить: я его нашел. (Шутка, конечно.) Просто друг «стечкин» случайно завалялся в моем кармане, выбрасывать в снег было жалко, пришлось проносить мимо всевозможных сторожей, используя медитацию, телепатию и удобную проходимость толстой, извините, кишки.
Словом, соблюдая меры предосторожности, я проник в блок-комнату. У койки на коленях стоял человек, уткнувшись лицом в камень подушки. На полу валялись в беспорядке журналы. Было такое впечатление, что человек споткнулся и убился о подушку. Я осторожно приблизился к неудачнику. Он был мертв — пуля пробила шейные позвонки. Я чуть повернул голову потемненного и узнал Славу. И понял, что он оказался жертвой собственной педантичности. Он принес новые журнальные публикации по проблеме паранормальных явлений — и пал от банальной пули, приняв первый, подлый удар на себя. Вместо меня. Прости, Слава. Одно утешает, что его душа не корчилась в муках, а, вырвавшись из поврежденного тела, устремилась в светлую, свободную даль Мирового воздушного океана, где, быть может, обретет вечное успокоение.
Я выцарапал «стечкина» из потайного местечка — начиналась война. И в ней, как это ни цинично звучит, я имел преимущество. Враг был убежден, что я молюсь вечности в блоке-шесть и, следовательно, не способен нанести вреда централизованному зомбированию нуждающихся в этом (по мнению земных божков) граждан.
Я осмотрелся и вспомнил о клятых «светлячках». Пришлось вырвать эту светящуюся дрянь из чужого комбинезона и взять с собой, оставив свой датчик рядом с телесной оболочкой Славы.
Я не стал пугать плохой новостью впечатлительного Гостюшева, который и без того находился в депрессивно-пассивном состоянии. Я взбодрил его словами о долге перед Отечеством, и мы поспешили прочь от опасного места.
Пока нам везло: трудовой день заканчивался и научный люд разбрелся по своим боксам. Мы без проблем проникли в лабораторию, где коллега Гостюшев хранил трубку спутниковой связи. Через несколько минут мы обменивались энергичными мнениями о ситуации с внешним миром в лице Никитина и Орешко. Ор стоял такой, что Служба безопасности имела полное моральное право повязать нас как нарушителей сна дремлющей фауны и флоры. Я доказывал, что пришло время активных действий. Меня убеждали в обратном: рано, требуется более тщательная подготовка к Акции. Тогда я предупредил, что взорву все к такой-то матери!
— Я ему взорву, я ему взорву! — доносился возмущенный голос полковника Орешко, который, вероятно, метался по кабинету в ожидании генеральского звания. — Я ему взорву, сукин он сын!
— Никитин, передай полковнику, что он сам такой и что у меня есть электронно-виртуальная бомба, — пригрозил я. Глаза коллеги Гостюшева полезли на лоб от моих слов. — Будет маленький взрыв, как атомный. Тут рядом со мной товарищ, он подтверждает.
— Да, — выдавил из себя ученый, ничего не понимающий.
Короче говоря, консенсус, если выражаться мудозвонским языком политиканов, был найден. Мы с Гостюшевым прогрызаем ход к бронированной зоне «Гелио», а к нам на помощь идет подкрепление вместе с хакером и медвежатником. Веселая, знаете, такая гоп-компания.
Когда мы закончили активные переговоры с внешним миром, мой коллега Гостюшев заплетающимся языком задал вопрос:
— Саша, вы ещё живы?
— А почему бы мне не жить? — удивился я.
— Где ваш сенсор? — и указал на мою грудь: там темнела рваная рана комбинезона.
— Потерял, — развел я руками.
— Саша, отсутствие оного смерти подобно!
— Я же предупреждал: я крепче любой системы, — улыбнулся и, решив не пугать больше своего товарища по общей борьбе, выудил из кармана «светлячок» цвета оранж.
— О Господи, это откуда? — вскричал Гостюшев.
— Оттуда, — отмахнулся я. — А что такое?
— Такой сенсор дает возможность свободного прохода в секторы Б и В.
— Ну и прекрасно, — сказал я. — Значит, не надо будет бегать нагишом и светиться новогодней елочкой.
Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. (Эх, Слава-Слава!) Никто не знает своей судьбы, это правда. Даже я. Но предчувствие такое, что ночка ожидается тяжелая. Бессонная. Со смертельным исходом.
Мы ждали условленного с внешним миром часа, когда можно нам начинать, и я от скуки развлекал своего утомленного напарника веселыми анекдотами. Например, про жен разных стран, когда муж застает их с любовником.
Испанка. «Родриго, убей его, но не меня!»;
Англичанка. «Милорд, вы не вовремя вошли»;
Француженка. «Ну, что ж, Жан, ложись и ты…»;
Еврейка. «Абрам, это ты? Кто же тогда со мной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78