«У вас только одна наследница. Возвращайтесь домой, профессор, к своим электронным частицам. Кристина и так все получит сполна». Тогда он меня и огорошил известием о своей новой женитьбе. «Я хочу все оставить жене», – сказал он наконец, вызвав у меня состояние, близкое к шоку. «Вы в своем уме, профессор? – вскричал я. – Вы оставляете свою дочь голой и босой». – «Ничего подобного, – бормотал ученый. – Я оставляю Кристине мать, которая будет о ней заботиться».
– Его не смущало, что «мать» старше «дочери» на два года?
– Абсолютно нет. Конечно, логично было решить, что он помутился рассудком, но Каменев держался спокойно, может, только немного отстраненно, но задавал вопросы и приводил пусть необъяснимые для меня, но осознанные доводы. Кстати, про свои авторские вознаграждения он вспомнил сам и распорядился передать их также своей новой жене. «Но почему? – удивлялся я. – Ради всего святого, объясните, почему вы так поступаете? Если вам так дорога ваша новая жена, оставьте ей на память картину там, ночной горшок, телевизор. Зачем отдавать все?» – «Вы не понимаете, – сказал он. – Я вел себя дурно по отношению к Наине. Я не замечал ее тогда, когда был ей больше всего нужен. Я осознал глубину своей любви только тогда, когда ее не стало. Не хочу, чтобы подобное повторилось с Никой. Моя жена не будет ни в чем нуждаться, а о девочке позаботится, как мать. У моих жен даже имена начинаются на одну букву», – добавил он, улыбаясь своим мыслям. – Символично, правда?» – «Это уж точно», – пробормотал я, понимая, что отговорить старика мне не удастся. Единственное, в чем я помог Кристине, так это заставил старика записать на нее половину квартиры. «Так будет правильнее по закону», – схитрил я. Профессор махнул рукой: «Как скажете».
– Вы виделись с ним позже?
– Не виделись, но он мне звонил. Как я понимаю, это произошло в день его гибели. Голос мне показался страшно взволнованным.
– Расскажите, пожалуйста, как оно было.
– Сначала я даже не разобрался, что ему нужно. «Я хочу вернуть все назад!» – кричал он в трубку. «Что назад? – спрашивал я. – Что вы хотите, профессор?» – «Назад, черт возьми, мое завещание! – волновался он. – Вы можете взять и порвать его? Сжечь? Закопать? Все, что угодно». – «Что с вами случилось?» – «Похоже, я сделал большую глупость». – «Похоже на то». – «Тогда сделайте, что я прошу!» – «Не имею права, – отвечал я. – Ни жечь, ни рвать. Так дела не делаются, профессор. Приезжайте ко мне, и мы составим новое завещание». – «Кристина будет довольна?» – «Конечно, да. Вы много дров наломали, профессор. Но все можно исправить, ведь на это нам и дается жизнь. Верно?» – «Я буду у вас завтра с утра. Только бы дожить!» – «Доживете, – усмехнулся я. – Что с вами сделается?» Утром я уже смотрел выпуск новостей…
– Мы взяли распечатку телефонных переговоров с номера профессора, – поднялась Дубровская. – Просим приобщить ее к материалам дела. В семнадцать часов вечера был зафиксирован звонок на номер нотариальной конторы, в которой и работает свидетель. В семнадцать пятнадцать Каменев позвонил дочери, сказав ей буквально следующее: «Все будет хорошо, родная. Я возвращаюсь. Возвращаюсь насовсем».
– Что думает ответчик? – судья повернулась к Нике.
Та встала. На губах ее блуждала странная усмешка.
– Делайте как хотите, – бросила она. – Приобщайте эти бумажки или выбрасывайте их в корзину. Ваше дело. Только как вы докажете, что этот разговор имел место на самом деле, а не выдуман нарочно по подсказке адвоката? Я вот утверждаю обратное. Костя звонил этому негодяю только для того, чтобы пригласить его на званый обед в воскресенье. Ты же знаешь, какие пироги я пеку, дорогая падчерица? – обратилась она к побледневшей Кристине. – А что касается его возвращения, тут еще проще. Он шел домой пить чай.
Она плюхнулась на сиденье, забыв грациозно, как обычно, поправить юбку. Подол задрался, демонстрируя участникам процесса безупречно круглые коленки ответчицы. Нотариус потерял дар речи…

Глава 3

Психотерапевт Игорь Всеволодович Левицкий был молод, но, судя по наплыву клиентуры, заполнявшей его роскошный офис в самом центре города, мог считать себя весьма успешным человеком. Он был высок и прекрасно сложен. Карие глаза эффектно сочетались с золотистыми волосами, и судья могла поклясться, что часть его пациентов, разумеется женщин, платят ему деньги не столько за медицинскую помощь, сколько за удовольствие пообщаться с молодым, привлекательным мужчиной. Но подбородок, разделенный ямочкой, был тверд и упрям, что не позволяло некоторым особо ярым поклонницам его таланта надеяться на что-то большее, чем обыкновенный сеанс психотерапии.
– Совершенно верно, – говорил он низким, хорошо поставленным голосом. – Профессор Каменев был моим пациентом.
– Можете пояснить, какого рода помощь вы ему оказывали? – спрашивала Дубровская.
Левицкий задумчиво взглянул на нее.
– Вы, должно быть, знаете, что существует понятие врачебной тайны? Есть профессиональная этика, наконец. И хотя в обращении ко мне господина Каменева не было особого секрета, я не уверен, что допустимо выставлять его личные проблемы на всеобщее обозрение.
– Очень похвально, Игорь Всеволодович, что вы так печетесь о сохранности тайн ваших пациентов, но мы пригласили вас не из праздного любопытства, – напомнила ему судья. – Вы находитесь в суде, где рассматривается гражданское дело по признанию завещания Каменева недействительным. Я не думаю, что вы нарушите профессиональную этику, если ответите на некоторые вопросы сторон. К тому же профессор Каменев, как вам, должно быть, известно, мертв.
– Да, – мрачно подтвердил Левицкий. – Как это не прискорбно. Конечно, это все меняет… Я постараюсь ответить на ваши вопросы.
– Итак, что привело к вам профессора Каменева?
Мужчина вздохнул:
– Печальные обстоятельства. У него умерла жена, и он был не в состоянии справиться с навалившимся на него горем.
– Это называется депрессия?
– Да, – утвердительно кивнул головой доктор. – Я бы даже уточнил, посттравматический синдром. Отклик на острое горе. Смерть жены травмировала его психику, и организм ответил бурной отрицательной реакцией. Все люди разные, но какими бы мы ни были, рано или поздно все мы переживаем потери. Увы, такова жизнь! Механизм переживаний един для всех, а вот сила, продолжительность их индивидуальна. Выражение «умереть от горя» – не просто звучное сочетание. Так иногда случается. Так вот профессору Каменеву помощь специалиста была необходима.
– Если человек сломает ногу, то каждый без труда заметит его нездоровье. А как же быть с поломанной психикой, доктор? У болезни есть симптомы? – задала вопрос адвокат.
– Вы имеете в виду клинические проявления? Разумеется, они наличествовали у моего пациента. Притупленность эмоций, например. Профессор полностью утратил вкус к жизни. Радость, удивление, восторг, даже печаль стали ему недоступны. Он потерял способность реагировать на внешний мир, что бы в нем ни происходило. У него нарушилась память и концентрация внимания. Беседуя с ним, я понял, что ему трудно сосредоточиться на чем-то, вспомнить события прошлого. Ко всему еще появились головные боли и бессонница.
– Такое лечится?
Левицкий грустно улыбнулся:
– Простите за банальность, но лучший доктор – время. Подобно тому как мы приобретаем иммунитет к определенным хворобам, наша психика вырабатывает особый механизм защиты от болезненных воспоминаний. Я могу лишь помочь ослабить внутреннее напряжение. После нескольких сеансов у профессора появилась потребность говорить, выражать свои переживания в словесной форме. А это хороший знак. Вместе с тем у него развился сильнейший комплекс вины. Он ненавидел себя за то, что жив, а жена нет; корил себя за проявленную по отношению к ней черствость и невнимание и расстраивался потому, что ушло время, а с ним и возможность что-то исправить.
– Вы говорили о травме психики. Значит ли это, что у профессора развилось психическое заболевание? – Дубровская подвела допрос к интересующему ее моменту.
– Иногда симптомы посттравматического синдрома выглядят как психическое отклонение, хотя это лишь глубоко укоренившийся способ поведения, – ответил Левицкий, видимо, не понимая, куда клонит адвокат.
– Простите, я не понимаю, что это значит, – упрямо заявила Дубровская. – Осознавал профессор свои поступки или нет? Мог он руководить своими действиями или же выполнял чужую волю, не отдавая себе отчет в том, что происходит?
Она была в отчаянии, понимая, что доводы их искового заявления рушатся, как карточный домик от легкого дуновения ребенка.
– У профессора были психологические проблемы, но психически больным его назвать нельзя, – категорично заявил доктор. – Видимо, вы, как и многие наши граждане, подвержены стереотипу: к психотерапевту обращаются только психи. Уверяю вас, это не так!
Дубровская хмурилась. Видимо, так она и считала.
– Когда у вас заболит сердце или желудок, вы бежите к врачу, ведь так? – продолжал Левицкий. – Но почему-то, когда страдает душа, каждый сам себе доктор! Это неправильно. Специалист может ускорить выздоровление, улучшить качество вашей жизни.
– Судя по результату, профессор Каменев излечился от горя настолько, что забыл про жену и дочь, – заметила адвокат. В ее тоне звучало ехидство. – Вы слышали о том, что он женился во второй раз?
Левицкий явно почувствовал себя не в своей тарелке. Он поглядел на Кристину, потом перевел взгляд на Нику. Лицо его слегка порозовело. Доктор был смущен.
– Простите, я не хотел причинять кому-либо проблемы, – сказал он глухо. – Я просто лечил пожилого человека, опасаясь, что на фоне пережитого потрясения у него обострятся хронические болезни и организм не выдержит. К тому же я не исключал возможности, что пожилой профессор решит уйти из жизни добровольно. Вы знаете, как это бывает… Конечно, вариант женитьбы я не рассматривал, хотя и не считал его катастрофой.
– В том, что произошло, нет вашей вины, – раздался голос, и Дубровская с удивлением поняла, что он принадлежит Кристине.
Ответчица только пожала плечами. Выступление доктора ничуть ее не задело.
– Ну, и отлично, – заметила судья. – Еще вопросы к эксперту будут? Нет? Тогда вы можете быть свободны…
Судебный коридор был почти пуст. Редкие посетители переписывали со стендов образцы исковых заявлений, а напротив канцелярии коротали время за праздной болтовней две бойкие секретарши.
– Говорят, по делу о наследстве профессора скоро вынесут решение, – сказала одна из них, симпатичная брюнетка, разглядывая угрюмую троицу, занявшую выжидательную позицию в самом конце коридора. – Судья уже удалилась в совещательную комнату.
– Хм! Кому, интересно, из них повезет? – спросила вторая, рыженькая хохотушка. – А кто из них вдова?
Секретарши уставились на трех молодых женщин, словно разгадывая ребус. Задачка не из легких. Участницы процесса были примерно одного возраста, изящного сложения и все как на подбор с постными лицами.
– Все ясно, – резюмировала брюнетка. – Вон та, в черном костюме, наверняка вдова.
– Логично, – кивнула головой хохотушка.
– Ну а в длинном леопардовом плаще, скорее всего, адвокат.
В это время модель изменила позу, и девушки через распахнутые полы плаща увидели бесконечные ноги, прикрытые сверху тем, что, по всей видимости, называлось юбкой.
– Нет, – покачала головой рыженькая. – Для адвоката выглядит чересчур вульгарно. Хотя кто ее знает…
– Нет, наверняка это дочь покойного, – изменила мнение брюнетка. – Смотри, какой у нее странный вид.
– У других не лучше, – заметила хохотушка. – Лично мне кажется, что та, которая в трауре, это дочь.
– Хочешь сказать, что вон та, в летнем синем сарафане, адвокат? Не смеши меня!
Еще пять минут они судили и рядили, пока не сошлись в одном: непонятно, почему вдова профессора выглядит так скромно, а адвокат – бесстыдно, зато бедняжку дочь в черном костюме, застегнутом на все пуговицы, жальче всего. Видать по всему, горюет сердечная…
Елизавета одернула полы своего черного костюма и недовольно посмотрела в сторону двух судейских кумушек. Разумеется, она не услышала ни слова из их разговора, но подозрительные взгляды в свою сторону, в которых явно читалась сочувствие и какая-то странная жалость, ей уловить удалось. Ее муж (хвала небесам, живой и здоровый) немало бы повеселился, узнав, что его мнение полностью совпадает с логическими умозаключениями двух секретарш. Еще утром, провожая жену на работу, он не отказал себе в удовольствии съязвить по этому поводу:
– Еще немного, и ты начнешь получать открытки с искренними соболезнованиями.
– Это еще почему? – подозрительно спросила Лиза.
– Цвет костюма уж больно жизнерадостный, – ответил он. – Не понимаю, почему красивая, привлекательная женщина двадцати восьми лет должна одеваться, как итальянская вдова?
Дубровская нахмурилась. Этот диспут продолжался между ними в течение четырех лет, ровно столько, сколько она была замужем за преуспевающим бизнесменом Андреем Мерцаловым. Супруг никак не хотел понимать особенности ее рабочего процесса.
– Считай, что это моя спецодежда, – говорила она, закрывая на этом дискуссию. – Мне так удобнее работать…
Дубровская вряд ли призналась бы даже самой себе, что излишне строгая деловая одежда является для нее своеобразной формой самозащиты. На самом деле, что бы там ни говорили про равенство полов, настоящий адвокат предстает в воображении многих в образе зрелого, умеренно бородатого мужчины со звучным голосом, способным проникать прямо в душу. Что же делать, если природа произвела тебя на свет женщиной? Ко всему прочему, тебе еще мало лет, ты стройна, мала ростом, да и голос хорош только для сюсюканья с детьми, а в залах судебных заседаний, где часто потолок теряется где-то на высоте второго этажа, твои писклявые интонации слышны только соседу.
1 2 3 4 5 6