Аксессуары для ванной, рекомендую всем
Раненый тяжелый, пуля бедренную кость разнесла. Фершал морфию вколол, тот вроде в полусне, бредить начал. Плачет, говорит, официра своего убил. Новый-то начальник заставы как приехал вместе с фершалом – так молодец, его по-немецки спрашивает, а тот в полпамяти и ответь. В общем, «Брагинбург» какой-то. Диверсанты в нашей форме.
– «Бранденбург-800». Есть у немцев такой полк специальный, – лейтенанту было больно, морфина у фельдшера было мало. Только немцу и хватило, чтоб не сдох до поры, – в первых числах июня на них ориентировка из Москвы пришла. Ты лучше скажи, Емельянов, как ты так скоро огонь открыл?
– Да что тут, товарищ лейтенант. Я сначала гляжу – непорядок. Вроде солдатики справные, а машинка гражданская, с черной кабиной. Оно, конечно, многие на мобилизованных прямо так ездят. Но гляжу – в кузове сидят – не шелохнутся. Значит, дисциплинка в части на ять. А у таких все в уставной цвет должно быть крашено. Непорядок. Ну а потом Щагин меня под бок слегка толк и шепчет: машинка мне, грит, товарищ сержант, знакомая. Вон у ей отщепина на кузове свежая, белая. Я, грит, если помните, три дня как в колхоз в порядке шефской помощи ездил – технику чинить, зуб даю – колхозная это машинка, одну ее после мобилизации оставили. Они еще подсвинка в порядке взаимопомощи прислали. За починку. Ну, раз такое дело – я на всякий случай и приготовился.
* * *
В 1941 году «эмиль» – истребитель «Мессершмитт-109Е» в частях люфтваффе уже массово заменялся «фридрихом» – «Мессершмиттом-109F». Новая машина обладала более высокими летными данными. Несмотря на формально более слабое вооружение – одна 20-мм пушка вместо двух – огневая мощь даже несколько выросла, т. к. мотор-пушка «MG-151» обладала лучшей огневой эффективностью, чем пара крыльевых «MG-FF».
http://hangar.luftwaffe-45.de/Bf-109
Комендант станции Седльце был вне себя. Чертовы французские танки ползали, как беременные свиньи. И если легкие «Рено» и «Гочкисы» хотя бы нормально разворачивались, то похожие на бронепоезда, по чьему-то бредовому приказу поставленные на гусеницы, а затем снова взгроможденные на железнодорожные платформы «Char B-1 bis» разгружались чуть не втрое медленнее привычных «роликов». Уже рассвело, а пришедший последним состав был разгружен только наполовину. Случись такое в боевой обстановке… Хорошо еще, не надо опасаться авианалетов – доносящееся сверху гудение было неопасно-привычным – над станцией нарезал круги хорошо знакомый по силуэту истребитель.
Шестаков, прищурившись, вглядывался вниз. Солнце уже поднялось за спиной, и большая узловая станция была как на ладони. На путях – эшелоны… И не пустые, ох не пустые. Какие-то странного вида танки на платформах. Показалось или… Нет, не показалось! Длинный, похожий на «Т-35», но какой-то зализанный танк явно смещался вдоль полупустого состава в направлении эстакады. Разгружаются!
Шестаков щелкнул тангентой радиостанции: – «Hier Tante Marta, Hier Tante Marta, Bruno-elf, Bruno-elf. Margaret. Margaret» – на долбежку более-менее правильного произношения десятка кодовых фраз ушел целый вечер, благо еще, учительша была симпатичной. Его ждали, сквозь треск донеслось: «Hier Onkel Fritz. Hier Onkel Fritz. Bruno-elf, Bruno-Elf. Cesar. Cesar». Ага, дядя Фриц услышал. Теперь рацию можно и выключить, а при нужде – подохнуть с честью. Но лучше все-таки не сдыхать, тем более что наверху требовали фотографии. А их надо было не только отщелкать, но и доставить.
Шестаков зажал ручку между коленями, введя самолет в неглубокий вираж. Из кустарных держателей по правому борту достал «Лейку» с длинным тяжелым объективом – по слухам, разведывательные «Мессершмитты» у немцев были, но купить их наши не догадались. Так что ручками. Установки фокуса, выдержки и диафрагмы были заклинены кернером, специалисты-разведчики накурили не на один десяток топоров, определяя нужные цифры. Хорошо, что погода совпала с предположениями. И то, результат не был гарантирован. Выбирая моменты, когда солнце не слепило глаза, Шестаков щелкал затвором. Самолет взбрыкивал (рулить коленями – трюк тот еще), да и фотокамера была непривычным инструментом. Так что приближение двух немецких истребителей летчик почти что проморгал.
– Генрих, видишь его?
– Так точно, герр обер-лейтенант! – Для фельдфебеля Кемпке это был первый боевой (войны, конечно, пока нет, но перехват есть перехват) вылет. То, что целью оказался такой же «Bf-109», его даже немножко расстроило. Ничего, иванов на его долю еще хватит.
– Сближаемся. Смотри, ходит кругами. Заблудился? – Внизу расстилался польский городок, рядом с которым отблескивали серебристые нитки железнодорожных путей – обычный указатель для потерявших ориентировку раззяв. Внезапно одинокий истребитель прервал вираж и, покачав крыльями, лег на параллельный паре курс, слегка сбросив скорость.
– Кемпке, подстрахуй, – обер-лейтенант пошел на сближение. Сопливому новичку пока не хватит наблюдательности – разобраться, что к чему. Боже, да это «эмиль!» Надо же, у кого-то они еще остались. Впрочем, их гешвадер перевооружили на более новые «фридрихи» всего месяца полтора назад. Значит, кому-то пока не свезло. Интересно, кому? «Эмиль» шел ровненько, и, сблизившись, обер-лейтенант кинул взгляд на камуфлированный борт. Что это у него намалевано?
– Герр обер-лейтенант?
– Генрих, знаешь эту эмблему?
– Никак нет, герр обер-лейтенант. Какая-то новая часть?
– Возможно.
Пилот в кабине «эмиля» яростно жестикулировал – сначала похлопал себя по наушнику, потом описал рукой круг над макушкой. Ну ясно, вышло из строя радио, потерял ориентировку. Они-то с Кемпке были здесь старожилами, а вот во вновь перебрасываемых частях пилоты, бывало, и терялись. Пилот-раззява продолжал махать рукой – обозначил несколько направлений ладонью, чуть вскидывая голову. Спрашивает, куда лететь? Интересно, долго он болтается? В любом случае, надо сажать его к себе, благо недалеко.
– Кемпке, пристройся слева от него, веди домой. Я сзади. – Простая перестраховка, но Ordnung muss sein. Вряд ли «эмиль» выкинет какой-то фортель, но в случае чего сбивать очередной «мотор» будет он. «Право командира». Кенгуру, кенгуру… Кто же может летать с такой эмблемой? – Он недодумал. Кемпке, по неопытности, проскочил чуть вперед, а «эмиль» внезапно свалился на крыло, в полубочке прошив изо всех четырех стволов его борт. На полсекунды обер-лейтенант остолбенел, чуть не столкнувшись с отлетевшей от самолета его ведомого плоскостью. Проклятый «эмиль» уже пикировал вниз, стремительно набирая скорость. Черт, он уже под крылом, его не видно. Глубокий вираж, скоба! Откинуть скобу с гашетки! Где же он? Вот! «Эмиль» крутанул нисходящую петлю и уже идет вверх. Не достать – «фридрих» обер-лейтенанта потерял на вираже скорость, а враг стремительно, свечкой, набирал высоту – нет, не достать! Кемпке… Парашюта нет – заклинило фонарь? Скорости катастрофически не хватало, обер-лейтенант пытался уйти вниз – но одна из пущенных с переворота двух пушечных трасс «эмиля» дотянулась до кабины, и «Мессершмитт» перешел в беспорядочное падение.
Шестаков спикировал еще ниже, прижимаясь к самым верхушкам деревьев, и на бреющем погнал самолет на восток. На душе было погано. Казалось, после Испании представления о воздушном рыцарстве, если бы и были – испарились бы на раз. А вот поди ж ты. Да, ради отснятой пленки он бы пошел и не на такую… ммм… военную хитрость. Но новых звездочек на борту своего «ишака» он рисовать не будет.
* * *
Всем. ГРОЗА 29.
Шифрограмма Генерального Штаба РККА от 01:30 28 июня 1941 года по Московскому времени
– И что немцы? – Голиков смотрел на ответственного за операцию «техника-лейтенанта». Пачка еще мокрых снимков лежала на широком столе. Французские танки, надо же. Решили бить нас всем что есть. За окном была непроглядная ночь – двадцать восьмое июня началось полчаса назад. «Техник», уже с подполковничьими шпалами в петлицах, не спал почитай двое суток, его шатало.
– Немцы заявили решительный протест и потребовали немедленной выдачи перебежчика и самолета. Самолет мы им показали. Дежурное звено привело Шестакова прямо на аэродром Кобрина, и на посадке он удачно – для нас удачно – подломил шасси, так что самолет мы сожгли. Сам летчик не пострадал, ушибся только. Желания забрать самолет немцы не выразили.
– Странно. Я бы на номера в такой ситуации посмотреть не отказался. А если бы они выразили такое желание?
– Никаких уникальных номеров или других примет на сгоревшем самолете обнаружить невозможно. Особенно, если учесть, что над этим вопросом мы поработали еще в Москве. Напильником номера с картера двигателя спиливали.
– Надеюсь, сгоревший самолет вывезли?
– Так точно. Отправили с вывозимым из Кобрина оборудованием.
– Как решили вопрос с летчиком?
– Сказали, что пилот обгорел и в настоящий момент он находится в госпитале. Я «проговорился», что его допрашивает НКВД. Выразили готовность устроить им встречу в понедельник.
– И как они отреагировали на это?
– Настоящую истерику устроили. Требовали выдать им пилота немедленно. Мы сослались на то, что с НКВД очень трудно договариваться, ну а с врачами невозможно договориться вообще. Они вроде как выразили понимание. Правда, что такое НКВД, они не сразу сообразили. Вроде грамотные люди, а до сих пор – «ГеПеУ», «ГеПеУ». Предложили им подождать до понедельника в Кобрине. Вы бы видели, товарищ генерал, как они подскочили. Сбежали быстрее собственного визга. Но обещали вернуться.
– Значит, обещали. И вернутся, видимо, уже завтра. Сегодня пока на их стороне моторов не слыхать, – рука генерал-полковника похлопала по папке со свежими сводками, – а понедельника они у нас дожидаться не хотят. Значит, завтра. Со всем, что у них есть, заявятся. В общем, предварительную информацию от Шестакова я отправил наверх еще вчера днем. А подтверждение представишь Хозяину сам. Лично. Да, с Якушиным что?
– Нормально, товарищ генерал. Прошло как по маслу. Слетал, отснял, приземлился. На станции Радзынь ничего, кроме пустых платформ и вагонов, не обнаружил, но на грунтовой дороге, идущей от нее к лесному массиву, – многочисленные следы от гусениц. Если бы немцы танки не разгружали, а, наоборот, грузили – не было бы либо следов, либо платформ. На пленке, правда, следы неразличимы.
– Ничего. Этих кадров хватит, – Голиков разглядывал три сделанных подряд снимка, на которых тяжелый французский танк явственно выползал на эстакаду. – Тебя за организацию операции я представляю к ордену. А летуны о своих нехай сами заботятся. Не, ну Шестаков каков, а? Война еще не началась, а он уже счет открыл. Все, едем на доклад. После доклада – выспишься. Это приказ. Боюсь, спать вволю нам теперь долго не придется.
Подполковнику ГРУ повезло. Пожалуй, из командиров сравнимого ранга, проходящих службу в центральных органах РККА, выспаться удалось только ему. Волна лихорадочной активности шла сверху вниз. Собственно, первые признаки ее прихода прокатились сразу после получения радиограммы от «Тети Марты». Но теперь вал, распространяющийся от Кремля и Генштаба, шел большей частью, конечно, на запад. Пока.
Почти та же картина наблюдалась неделю назад, поэтому в армейских и хозяйственных низах тревожные телеграммы и прочие послания Центра вызвали массу мата. Так и не пришедший тогда хищник сделал свое дело – крики: «Волк! Волк!» воспринимались с изрядным скептицизмом. Нет, о прямом саботаже речи быть не могло – но всегда можно, сославшись на объективные причины, задержать десяток «ЗиСов»-цистерн с водителями у предколхоза, который чуть не плакал в кабинете зампотыла дивизии – мол, машины все забрали еще месяц тому, а чем воду на поля возить? Вы уж, товарищ интендант второго ранга, поспособствуйте, а уж колхоз в накладе не останется. И напряжение вроде как раз спало… Таких случаев, конечно, было немного, но курочка, как говорится, по зернышку.
Наскоро отремонтированные к пятнадцатому числу танки к среде-четвергу затеяли было перебирать по новой – уж больно в прошлый раз поторопились. На лесных аэродромах у авиации кончалось горючее – на неделю интенсивных полетов полным составом без смены аэродрома мало кто рассчитывал. Не закладывались штабисты на длительную работу с этих полей. К некоторым офицерам вернулись массово отправленные в первых-десятых числах июня на курорты семьи – у кого путевка кончилась. Таких приходилось перехватывать и уже безо всяких политесов распихивать по тыловым городам и деревням. Ну, или по родственникам, у кого были.
Впрочем, по сравнению с ситуацией трехмесячной давности разница была громадной. Из того, что можно было подтянуть, исправить, подготовить было подтянуто, исправлено и подготовлено больше половины. И то хлеб.
Хлеб – настоящий хлеб – тоже был проблемой. Урожай сорок первого по всем прогнозам обещал быть рекордным – и на тебе, такая беда. На юг, к основным житницам, немцев требовалось не пускать любой ценой – или, по крайней мере, как можно дольше. Вот и сиди, думай – чему верить больше – полученным непонятным образом подсказкам или замнаркома сельского хозяйства Панникову, с цифрами в руках разрисовывающему объективную ситуацию.
И эшелоны, эшелоны, эшелоны… Это только со стороны война – дым, стрельба и взрывы. Для тех, кто занимается ею всерьез, это в основном тонно-километры на пределе и даже за пределом возможности. Начиная от тонн переброшенной малой пехотной лопаткой окопной земли и изнуряющих, на десятки километров, маршей. Выше уровнем речь шла уже о колоннах и составах. Туда – люди, техника, снаряды, топливо, обмундирование, пайки. Обратно – беженцы (официально их так никто не называл, но суть уже была именно такой), скот, оборудование с заводов Минска, Киева и даже Харькова. Даже если удастся остановить немцев на границе – ритмичная работа под бомбами представлялась крайне сомнительной.
Сон становился роскошью – пока только в штабах и наркоматах. Скоро он станет роскошью почти для всей страны.
* * *
Зенитно-артиллерийским частям обеспечить оборону прифронтовых коммуникаций, уделяя особое внимание прикрытию железнодорожных станций, разъездов, мостов и пунктов погрузки и выгрузки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– «Бранденбург-800». Есть у немцев такой полк специальный, – лейтенанту было больно, морфина у фельдшера было мало. Только немцу и хватило, чтоб не сдох до поры, – в первых числах июня на них ориентировка из Москвы пришла. Ты лучше скажи, Емельянов, как ты так скоро огонь открыл?
– Да что тут, товарищ лейтенант. Я сначала гляжу – непорядок. Вроде солдатики справные, а машинка гражданская, с черной кабиной. Оно, конечно, многие на мобилизованных прямо так ездят. Но гляжу – в кузове сидят – не шелохнутся. Значит, дисциплинка в части на ять. А у таких все в уставной цвет должно быть крашено. Непорядок. Ну а потом Щагин меня под бок слегка толк и шепчет: машинка мне, грит, товарищ сержант, знакомая. Вон у ей отщепина на кузове свежая, белая. Я, грит, если помните, три дня как в колхоз в порядке шефской помощи ездил – технику чинить, зуб даю – колхозная это машинка, одну ее после мобилизации оставили. Они еще подсвинка в порядке взаимопомощи прислали. За починку. Ну, раз такое дело – я на всякий случай и приготовился.
* * *
В 1941 году «эмиль» – истребитель «Мессершмитт-109Е» в частях люфтваффе уже массово заменялся «фридрихом» – «Мессершмиттом-109F». Новая машина обладала более высокими летными данными. Несмотря на формально более слабое вооружение – одна 20-мм пушка вместо двух – огневая мощь даже несколько выросла, т. к. мотор-пушка «MG-151» обладала лучшей огневой эффективностью, чем пара крыльевых «MG-FF».
http://hangar.luftwaffe-45.de/Bf-109
Комендант станции Седльце был вне себя. Чертовы французские танки ползали, как беременные свиньи. И если легкие «Рено» и «Гочкисы» хотя бы нормально разворачивались, то похожие на бронепоезда, по чьему-то бредовому приказу поставленные на гусеницы, а затем снова взгроможденные на железнодорожные платформы «Char B-1 bis» разгружались чуть не втрое медленнее привычных «роликов». Уже рассвело, а пришедший последним состав был разгружен только наполовину. Случись такое в боевой обстановке… Хорошо еще, не надо опасаться авианалетов – доносящееся сверху гудение было неопасно-привычным – над станцией нарезал круги хорошо знакомый по силуэту истребитель.
Шестаков, прищурившись, вглядывался вниз. Солнце уже поднялось за спиной, и большая узловая станция была как на ладони. На путях – эшелоны… И не пустые, ох не пустые. Какие-то странного вида танки на платформах. Показалось или… Нет, не показалось! Длинный, похожий на «Т-35», но какой-то зализанный танк явно смещался вдоль полупустого состава в направлении эстакады. Разгружаются!
Шестаков щелкнул тангентой радиостанции: – «Hier Tante Marta, Hier Tante Marta, Bruno-elf, Bruno-elf. Margaret. Margaret» – на долбежку более-менее правильного произношения десятка кодовых фраз ушел целый вечер, благо еще, учительша была симпатичной. Его ждали, сквозь треск донеслось: «Hier Onkel Fritz. Hier Onkel Fritz. Bruno-elf, Bruno-Elf. Cesar. Cesar». Ага, дядя Фриц услышал. Теперь рацию можно и выключить, а при нужде – подохнуть с честью. Но лучше все-таки не сдыхать, тем более что наверху требовали фотографии. А их надо было не только отщелкать, но и доставить.
Шестаков зажал ручку между коленями, введя самолет в неглубокий вираж. Из кустарных держателей по правому борту достал «Лейку» с длинным тяжелым объективом – по слухам, разведывательные «Мессершмитты» у немцев были, но купить их наши не догадались. Так что ручками. Установки фокуса, выдержки и диафрагмы были заклинены кернером, специалисты-разведчики накурили не на один десяток топоров, определяя нужные цифры. Хорошо, что погода совпала с предположениями. И то, результат не был гарантирован. Выбирая моменты, когда солнце не слепило глаза, Шестаков щелкал затвором. Самолет взбрыкивал (рулить коленями – трюк тот еще), да и фотокамера была непривычным инструментом. Так что приближение двух немецких истребителей летчик почти что проморгал.
– Генрих, видишь его?
– Так точно, герр обер-лейтенант! – Для фельдфебеля Кемпке это был первый боевой (войны, конечно, пока нет, но перехват есть перехват) вылет. То, что целью оказался такой же «Bf-109», его даже немножко расстроило. Ничего, иванов на его долю еще хватит.
– Сближаемся. Смотри, ходит кругами. Заблудился? – Внизу расстилался польский городок, рядом с которым отблескивали серебристые нитки железнодорожных путей – обычный указатель для потерявших ориентировку раззяв. Внезапно одинокий истребитель прервал вираж и, покачав крыльями, лег на параллельный паре курс, слегка сбросив скорость.
– Кемпке, подстрахуй, – обер-лейтенант пошел на сближение. Сопливому новичку пока не хватит наблюдательности – разобраться, что к чему. Боже, да это «эмиль!» Надо же, у кого-то они еще остались. Впрочем, их гешвадер перевооружили на более новые «фридрихи» всего месяца полтора назад. Значит, кому-то пока не свезло. Интересно, кому? «Эмиль» шел ровненько, и, сблизившись, обер-лейтенант кинул взгляд на камуфлированный борт. Что это у него намалевано?
– Герр обер-лейтенант?
– Генрих, знаешь эту эмблему?
– Никак нет, герр обер-лейтенант. Какая-то новая часть?
– Возможно.
Пилот в кабине «эмиля» яростно жестикулировал – сначала похлопал себя по наушнику, потом описал рукой круг над макушкой. Ну ясно, вышло из строя радио, потерял ориентировку. Они-то с Кемпке были здесь старожилами, а вот во вновь перебрасываемых частях пилоты, бывало, и терялись. Пилот-раззява продолжал махать рукой – обозначил несколько направлений ладонью, чуть вскидывая голову. Спрашивает, куда лететь? Интересно, долго он болтается? В любом случае, надо сажать его к себе, благо недалеко.
– Кемпке, пристройся слева от него, веди домой. Я сзади. – Простая перестраховка, но Ordnung muss sein. Вряд ли «эмиль» выкинет какой-то фортель, но в случае чего сбивать очередной «мотор» будет он. «Право командира». Кенгуру, кенгуру… Кто же может летать с такой эмблемой? – Он недодумал. Кемпке, по неопытности, проскочил чуть вперед, а «эмиль» внезапно свалился на крыло, в полубочке прошив изо всех четырех стволов его борт. На полсекунды обер-лейтенант остолбенел, чуть не столкнувшись с отлетевшей от самолета его ведомого плоскостью. Проклятый «эмиль» уже пикировал вниз, стремительно набирая скорость. Черт, он уже под крылом, его не видно. Глубокий вираж, скоба! Откинуть скобу с гашетки! Где же он? Вот! «Эмиль» крутанул нисходящую петлю и уже идет вверх. Не достать – «фридрих» обер-лейтенанта потерял на вираже скорость, а враг стремительно, свечкой, набирал высоту – нет, не достать! Кемпке… Парашюта нет – заклинило фонарь? Скорости катастрофически не хватало, обер-лейтенант пытался уйти вниз – но одна из пущенных с переворота двух пушечных трасс «эмиля» дотянулась до кабины, и «Мессершмитт» перешел в беспорядочное падение.
Шестаков спикировал еще ниже, прижимаясь к самым верхушкам деревьев, и на бреющем погнал самолет на восток. На душе было погано. Казалось, после Испании представления о воздушном рыцарстве, если бы и были – испарились бы на раз. А вот поди ж ты. Да, ради отснятой пленки он бы пошел и не на такую… ммм… военную хитрость. Но новых звездочек на борту своего «ишака» он рисовать не будет.
* * *
Всем. ГРОЗА 29.
Шифрограмма Генерального Штаба РККА от 01:30 28 июня 1941 года по Московскому времени
– И что немцы? – Голиков смотрел на ответственного за операцию «техника-лейтенанта». Пачка еще мокрых снимков лежала на широком столе. Французские танки, надо же. Решили бить нас всем что есть. За окном была непроглядная ночь – двадцать восьмое июня началось полчаса назад. «Техник», уже с подполковничьими шпалами в петлицах, не спал почитай двое суток, его шатало.
– Немцы заявили решительный протест и потребовали немедленной выдачи перебежчика и самолета. Самолет мы им показали. Дежурное звено привело Шестакова прямо на аэродром Кобрина, и на посадке он удачно – для нас удачно – подломил шасси, так что самолет мы сожгли. Сам летчик не пострадал, ушибся только. Желания забрать самолет немцы не выразили.
– Странно. Я бы на номера в такой ситуации посмотреть не отказался. А если бы они выразили такое желание?
– Никаких уникальных номеров или других примет на сгоревшем самолете обнаружить невозможно. Особенно, если учесть, что над этим вопросом мы поработали еще в Москве. Напильником номера с картера двигателя спиливали.
– Надеюсь, сгоревший самолет вывезли?
– Так точно. Отправили с вывозимым из Кобрина оборудованием.
– Как решили вопрос с летчиком?
– Сказали, что пилот обгорел и в настоящий момент он находится в госпитале. Я «проговорился», что его допрашивает НКВД. Выразили готовность устроить им встречу в понедельник.
– И как они отреагировали на это?
– Настоящую истерику устроили. Требовали выдать им пилота немедленно. Мы сослались на то, что с НКВД очень трудно договариваться, ну а с врачами невозможно договориться вообще. Они вроде как выразили понимание. Правда, что такое НКВД, они не сразу сообразили. Вроде грамотные люди, а до сих пор – «ГеПеУ», «ГеПеУ». Предложили им подождать до понедельника в Кобрине. Вы бы видели, товарищ генерал, как они подскочили. Сбежали быстрее собственного визга. Но обещали вернуться.
– Значит, обещали. И вернутся, видимо, уже завтра. Сегодня пока на их стороне моторов не слыхать, – рука генерал-полковника похлопала по папке со свежими сводками, – а понедельника они у нас дожидаться не хотят. Значит, завтра. Со всем, что у них есть, заявятся. В общем, предварительную информацию от Шестакова я отправил наверх еще вчера днем. А подтверждение представишь Хозяину сам. Лично. Да, с Якушиным что?
– Нормально, товарищ генерал. Прошло как по маслу. Слетал, отснял, приземлился. На станции Радзынь ничего, кроме пустых платформ и вагонов, не обнаружил, но на грунтовой дороге, идущей от нее к лесному массиву, – многочисленные следы от гусениц. Если бы немцы танки не разгружали, а, наоборот, грузили – не было бы либо следов, либо платформ. На пленке, правда, следы неразличимы.
– Ничего. Этих кадров хватит, – Голиков разглядывал три сделанных подряд снимка, на которых тяжелый французский танк явственно выползал на эстакаду. – Тебя за организацию операции я представляю к ордену. А летуны о своих нехай сами заботятся. Не, ну Шестаков каков, а? Война еще не началась, а он уже счет открыл. Все, едем на доклад. После доклада – выспишься. Это приказ. Боюсь, спать вволю нам теперь долго не придется.
Подполковнику ГРУ повезло. Пожалуй, из командиров сравнимого ранга, проходящих службу в центральных органах РККА, выспаться удалось только ему. Волна лихорадочной активности шла сверху вниз. Собственно, первые признаки ее прихода прокатились сразу после получения радиограммы от «Тети Марты». Но теперь вал, распространяющийся от Кремля и Генштаба, шел большей частью, конечно, на запад. Пока.
Почти та же картина наблюдалась неделю назад, поэтому в армейских и хозяйственных низах тревожные телеграммы и прочие послания Центра вызвали массу мата. Так и не пришедший тогда хищник сделал свое дело – крики: «Волк! Волк!» воспринимались с изрядным скептицизмом. Нет, о прямом саботаже речи быть не могло – но всегда можно, сославшись на объективные причины, задержать десяток «ЗиСов»-цистерн с водителями у предколхоза, который чуть не плакал в кабинете зампотыла дивизии – мол, машины все забрали еще месяц тому, а чем воду на поля возить? Вы уж, товарищ интендант второго ранга, поспособствуйте, а уж колхоз в накладе не останется. И напряжение вроде как раз спало… Таких случаев, конечно, было немного, но курочка, как говорится, по зернышку.
Наскоро отремонтированные к пятнадцатому числу танки к среде-четвергу затеяли было перебирать по новой – уж больно в прошлый раз поторопились. На лесных аэродромах у авиации кончалось горючее – на неделю интенсивных полетов полным составом без смены аэродрома мало кто рассчитывал. Не закладывались штабисты на длительную работу с этих полей. К некоторым офицерам вернулись массово отправленные в первых-десятых числах июня на курорты семьи – у кого путевка кончилась. Таких приходилось перехватывать и уже безо всяких политесов распихивать по тыловым городам и деревням. Ну, или по родственникам, у кого были.
Впрочем, по сравнению с ситуацией трехмесячной давности разница была громадной. Из того, что можно было подтянуть, исправить, подготовить было подтянуто, исправлено и подготовлено больше половины. И то хлеб.
Хлеб – настоящий хлеб – тоже был проблемой. Урожай сорок первого по всем прогнозам обещал быть рекордным – и на тебе, такая беда. На юг, к основным житницам, немцев требовалось не пускать любой ценой – или, по крайней мере, как можно дольше. Вот и сиди, думай – чему верить больше – полученным непонятным образом подсказкам или замнаркома сельского хозяйства Панникову, с цифрами в руках разрисовывающему объективную ситуацию.
И эшелоны, эшелоны, эшелоны… Это только со стороны война – дым, стрельба и взрывы. Для тех, кто занимается ею всерьез, это в основном тонно-километры на пределе и даже за пределом возможности. Начиная от тонн переброшенной малой пехотной лопаткой окопной земли и изнуряющих, на десятки километров, маршей. Выше уровнем речь шла уже о колоннах и составах. Туда – люди, техника, снаряды, топливо, обмундирование, пайки. Обратно – беженцы (официально их так никто не называл, но суть уже была именно такой), скот, оборудование с заводов Минска, Киева и даже Харькова. Даже если удастся остановить немцев на границе – ритмичная работа под бомбами представлялась крайне сомнительной.
Сон становился роскошью – пока только в штабах и наркоматах. Скоро он станет роскошью почти для всей страны.
* * *
Зенитно-артиллерийским частям обеспечить оборону прифронтовых коммуникаций, уделяя особое внимание прикрытию железнодорожных станций, разъездов, мостов и пунктов погрузки и выгрузки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44