— вкрадчиво спросил Леша. По-моему, грог крепко дал ему по мозгам, и мой рыжебородый анестезиолог стал агрессивным.
— Что значит — еще?
— Ладно! — махнул рукой Леша, уходя от ответа. — Отложим разговор до завтра. Умираю — хочу спать.
— Нет-нет! — Я взял его за локоть. — Договаривай до конца. Какие улики ты имел в виду?
— Кирилл, наш разговор теряет всякий смысл.
— И все-таки! — Я еще крепче сжал его локоть. — Раз сказал «а», то скажи и «б».
— Ты все равно меня не послушаешься.
— Но я приму к сведению твой совет.
— Ну, хорошо! — кивнул Леша. — Только отпусти мою руку. Мне больно, а наркоза с собой нет.
— Сначала ты скажи, какие улики имел в виду.
— По-моему, ты сильно пьян.
— Это тебе так кажется.
— Я имел в виду лодку.
Я разжал пальцы, тараща глаза на Лешу.
— А с чего ты взял, что лодка — это улика? Ведь Моргун, если я тебя правильно понял, объяснил пограничникам, что лодку сорвало с пирса.
— Объяснить он, конечно, объяснил, но не надо считать пограничников дураками. Когда далеко от берега находят лодку или, скажем, катер без людей — дело серьезное. Они, не афишируя, могли снять отпечатки пальцев с рукояток весел, найти под скамейками какие-нибудь вещественные доказательства… Ты не оставлял в лодке никаких вещей?
Я отрицательно покачал головой.
— Но мог случайно обронить пуговицу или расческу?
— Не мог, Леша! Не мог! — Я снова начал заводиться. — Все при мне. И пуговицы все на месте.
— Ты плыл в одежде?
— Да.
— И в обуви?
— Кроссовки я спрятал на острове.
Леша в сердцах ударил ладонью по краю стола..
— Ты же опытный человек! Директор сыскного агентства! А допускаешь такие грубые ошибки. Это же серьезная улика!
— По-твоему, я должен был плыть в кроссовках, а не в ластах? — огрызнулся я, хотя понимал, что Леша прав.
— Балда! — добавил Леша. — Где ты их спрятал?
— Утопил в холщовом мешке и придавил камнем. Даже собаки не найдут.
— Ерунда! — скривился Леша. — Чуть разыграется шторм, он твой мешок вместе с камнем выкинет на остров, как окурок.
— Черт возьми! — взревел я, вскакивая со стула, и, путаясь в полах халата, стал ходить по кухне, как несколько минут назад это делал Леша. Нечаянно задел пустой стакан, стоящий на столе. От звона Леша скривился, как от боли. — Черт возьми, Леша, этот вечный маразм, когда нормальный человек должен ломать голову в поисках доказательств того, что он не верблюд! Да я завтра же снова поплыву на этот дурацкий остров, поставлю там палатку и буду жить целый месяц, оставляя свои отпечатки пальцев и дерьмо всюду, где только возможно! И пусть только хоть одна дрянь заикнется об уликах! Нет против меня улик и быть не может, потому что нет главного — мотива. Именно с мотива я начинал раскручивать каждое преступление, за которое брался, и очень быстро выходил на след преступника. Мотив определяет смысл каждого преступления, исключая только поступки душевнобольного человека! Чем сильнее мотив, чем он ярче выражен, тем с большей жестокостью уничтожает преступник свою жертву. Это аксиома криминалистики, азбучная истина! А та несчастная баба — кто она мне? Откуда я мог ее знать? Какой смысл выслеживать ее, гнаться за яхтой на весельной лодке и в конце концов убивать?
— Ты все правильно говоришь, — ответил Леша, выслушав меня. — Дай Бог, чтобы так же думали и наши менты.
— Кстати, о ментах! — вспомнил я. — В нашем отделении работает мой приятель — Володя Кныш. Когда моя фирма процветала, он работал у меня, а как накрылась — снова ушел в отделение. Наверняка он будет в составе бригады, которой поручат это дело. Надо будет завтра рассказать ему, что со мной приключилось.
— Не торопись.
— Почему?
— Воспользуешься своими связями, когда тебе будет совсем плохо. А пока к ментам не ходи.
— Ладно, я подумаю об этом на свежую голову.
Мы вышли во двор. Дождь прекратился, на черном небе пятнами высыпали звезды.
— А где Анна? — спросил Леша.
— Спит, наверное.
Он вскользь глянул на меня.
— Случайно не поссорились?
Вместо ответа я неопределенно пожал плечами.
— И по какому поводу, если не секрет?
— Из-за этого проклятого острова все не слава Богу… Кажется, она меня приревновала. Я так устал, что меня качало как пьяного. А она подумала, что я где-то наклюкался с бабой. — Я усмехнулся и снова пожал плечами. — Никогда не поймешь, что у них на уме… Ладно, не бери в голову, это наши проблемы, разберемся.
— Только из-за того, что тебя шатало? А при чем тут баба? — удивился Леша.
— Да я откуда знаю, отчего ей эта чушь в голову взбрела! Швырнула мне в морду какой-то плащ, зарылась в подушки — и молчок!
— Что? — не понял Леша. — Чем она в тебя швырнула?
— Женским плащом или накидкой — хрен его разберет! Я не стал выяснять, что это все значит. У меня тоже нервы на пределе. И вообще я ей не муж и не обязан отчитываться, где и с кем бываю. Даже если нажрался, даже если с бабой — ей какое дело? Разве я клялся в верности и любви?..
Я заметил, что Леша не очень внимательно меня слушает. Он смотрел сквозь ограду в темные заросли палисадника.
— Что там? — спросил я, невольно вглядываясь в ту же сторону.
— Мне показалось… — неуверенным голосом произнес Леша. — Коты, что ли?
Он повернулся и протянул мне руку.
— Держи! До завтра!
— Собственно, ты можешь переночевать у меня, — предложил я, но Леша уже открыл калитку и помахал мне рукой.
Я остался один. Хмель быстро таял в голове, и я снова стал мерзнуть. Зевнул, поежился и еще раз посмотрел в палисадник. Что там увидел Леша? Что его так напугало?
Я подошел к забору, оттянул в сторону ветку вишни. На меня посыпались дождевые капли. Несколько минут, стараясь дышать тихо, я всматривался в темноту.
— Эй! — негромко позвал я, потом сплюнул, вернулся в домик и запер дверь на замок, чего не делал уже, по-моему, несколько лет.
Ощущение смутной тревоги не покидало меня. Я снова прицелился на ополовиненную бутылку, но неожиданно посчитал алкоголь слабым утешением, заткнул ее пробкой и поставил в стенной шкаф. Взгляд мой упал на пухлый полиэтиленовый пакет. Я вытащил из пакета накидку, развернул ее во всю ширину, осмотрел, зачем-то встряхнул, будто она была пропыленной, и сразу уловил тонкий запах дорогих духов. Я не любитель шарить по чужим карманам, но надо было найти хозяйку накидки или на худший случай выяснить, как эта вещь попала на мою дачу. В левом кармане не было ничего, кроме маленького засохшего полевого цветка, а в правом я нашел сложенный в несколько раз лист бумаги.
Я развернул его, посмотрел на текст, написанный крупными неровными буквами, и с изумлением узнал свой почерк.

«Эльвира!
Что касается нашей с тобой договоренности, то можешь полностью положиться на меня, и пусть гарантом моего слова станут мои чувства, которые я испытываю к тебе. Твое решение о прекращении выплат по вкладам, конечно, несколько ошеломило меня, но, смею надеяться, это ни в какой мере не будет касаться меня. Требовать не в силах — ты для меня не тот человек, °т которого я могу что-либо требовать, но лишь надеюсь на то, что мои чувства обретут взаимность и ты будешь благосклонна ко мне. Но не денег ради я стараюсь. Все мысли — только о тебе. Ты заслуживаешь большего, и это большее мне по силам дарить тебе. Считай так: ты не возвращаешь мне деньги, а лишь оказываешь мне, твоему доверенному лицу и самому надежному другу, помощь в приобретении нашего с тобой общего счастья.
Слышал, что девятнадцатого ты отправляешься на морскую прогулку по своему излюбленному маршруту. Я найду тебя там, где ты меньше всего ожидаешь меня увидеть, но, надеюсь, встреча со мной будет тебе приятна.
Твой покорный слуга Кирилл. 17. 08. 95г. »

Под письмом красным косметическим карандашом хорошо знакомым мне почерком Анны было приписано: «ПОДОНОК!!!»

5

Анна не открывала глаза до тех пор, пока я не брызнул ей в лицо воду. Сначала она посмотрела на меня совершенно безумным взглядом, потом вяло оттолкнула от себя.
— Уйди, — тихо попросила она и снова опустилась на подушку.
— Анна! — позвал я и снова приподнял ее голову, чтобы она могла рассмотреть письмо. — Что это?
— Тебе лучше знать.
— Где ты взяла эту накидку?
— Послушай, Кирилл, — устало произнесла Анна. — Не надо разыгрывать передо мной комедию.
— Где ты взяла накидку? — повторил я.
— Ее принесли с лодочной станции.
— Почему сюда? Чья она?
— О-о-о! — завыла Анна, закатывая глаза. — Имей же ты мужество красиво уйти! Ты все правильно говорил: я тебе не жена. И нечего передо мной оправдываться.
— Да пойми же ты, глупая девчонка! — крикнул я и тряхнул ее за плечи с такой силой, что ее золотистые волосы взметнулись и закрыли лицо. — Я не имею ни малейшего понятия, чья эта накидка, почему она здесь и что это за письмо. Я не писал ничего подобного. Это сфабриковано против меня!
— Ты можешь придумать что-нибудь более правдоподобное? — спросила она, не открывая глаз.
Мне показалось, что я уже близок к тому, чтобы ударить Анну.
— Чья накидка? — сквозь зубы и с угрозой в голосе повторил я.
— Ее нашли в твоей лодке пограничники и под расписку отдали Моргуну, — с кривой ухмылкой ответила Анна, и я увидел, как ее глаза стремительно наполняются слезами.
Я скрипнул зубами в бессильной ярости. Анна опустилась на подушку, закрыла глаза, и по Щекам заскользили прозрачные капли. Я понял, что сейчас бесполезно убеждать ее в чем-либо. Сейчас она была совсем в ином мире, мыслила Другими категориями и не была способна поверить мне. Надо дождаться, когда она успокоится, когда выплачет все слезы, когда боль от мнимой измены притупится, и тогда спокойно обо всем рассказать.
Я выключил свет в комнате и снова вышел во двор. «Черт возьми, — думал я, — вокруг меня снова плетут сети. Только по счастливой случайности эта накидка с письмом не попала в милицию». Эльвира… Боюсь, завтра выяснится, что это имя убитой. Эльвира… Я прислушивался к звучанию имени, но не смог его вспомнить. Читал ли письмо Дима Моргун, начальник лодочной станции? Он мой приятель, раньше много помогал мне в частном сыске, хотя напрямую связан с местными уголовными авторитетами, не скрывает этого и гордится этим. Человек делает в сезон большие деньги — катает отдыхающих на «банане», дает напрокат водные мотоциклы, акваланги, лодки, катамараны, парусные серфинга, а заодно содержит на своей территории два открытых кафе, где всегда отличный выбор спиртного и закусок да готовы к любви пяток проституток. Дима, естественно, делится прибылью с авторитетами и милицией, обеспечивая себе надежную «крышу». В итоге все вокруг довольны: милиция — оттого, что на лодочной станции всегда порядок, чистота, никто не хулиганит, не ворует, не совершает никаких противоправных действий; авторитеты — оттого, что их не трогает милиция и исправно поступает прибыль; отдыхающие — оттого, что большой выбор услуг, устойчивые цены и полная безопасность.
Дима всегда охотно делился со мной информацией о наездах на станцию, которые хоть и редко, но все же были, о «гастролерах», заезжих рэкетирах и ворах, пытавшихся снять деньги на чужой территории. Он помогал мне, а я — ему, улаживая конфликты с пограничниками, которые время от времени арестовывали плавсредства и приостанавливали прокат. На верность Димы, естественно в определенных пределах, я мог рассчитывать. Если письмо прочел только он, то можно было облегченно вздохнуть, немедленно сжечь его и навсегда забыть о нем. Пусть даже в ближайшие дни всплывет имя Эльвиры — Дима будет молчать. Но пограничники, если они читали письмо, обязательно сообщат о нем и плаще в уголовный розыск. В этом случае письмо лучше сохранить, чтобы потом экспертиза могла провести идентификацию моего почерка и поддельного, которым написано послание.
Я еще раз прочитал письмо. Мой почерк скопирован неплохо, но кое-где автора заносило и буквы «р» и «к» в разных местах были выписаны неодинаково. И вообще подделка грубая, непрофессиональная. На месте автора я бы сочинил короткую записку из нескольких слов: «Встречаемся на Диком острове девятнадцатого». И точка. Здесь же автором овладела бурная фантазия. Он зачем-то приплел сюда любовь и денежные вклады. Никаких вкладов, счетов в банках и тому подобного у меня не было, нет и вряд ли когда будет. Это легко проверить, что тем самым подтвердит мое алиби.
Я немного воспрянул духом и подумал о том, что это письмо вместе с плащом, вопреки планам злоумышленников, станет не уликой, а моим алиби. Я завтра же покажу письмо Кнышу. С поддельными документами, печатями и подписями он часто имел дело и наверняка легко распознает в этом письме фальшивку. Таким образом я предупрежу возможный удар со стороны пограничников — их сигнал, если он поступит в утро, окажется запоздавшим и пройдет мимо цели.
Мягким чешским ластиком я стер слово, дописанное Анной в конце письма, полагая, что такая формулировка не совсем справедлива и к тому же не будет иметь принципиального значения для следствия.

6

Достаточно мне было услышать первую фразу, сказанную Кнышем по телефону, как я понял: труп женщины нашли, вся милиция района поднята на ноги.
— Старичок, сейчас не до тебя, — прогундосил Кныш в трубку. — У нас тут переполох. Позвони вечером. Или лучше дня через три.
— Всего одно слово, Володя! Я знаю, о чем ты говоришь, и могу быть вам полезен.
— Ты хочешь взяться за это дело, даже не зная, что случилось?
— Мне уже многое известно. Есть вещдоки.
— Хорошо. Мы сейчас выезжаем к центральному причалу. Подходи туда, там поговорим.
Анна демонстративно не разговаривала со мной и на мое выдавленное сквозь зубы «добрутро» никак не отреагировала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10