Scan, OCR, SpellCheck: Андрей из Архангельска
«Петр Первый на Севере»: Лениздат; Ленинград; 1973
Аннотация
Подзаголовок этой книги гласит: «Повествование о Петре Первом, о делах его и сподвижниках на Севере, по документам и преданиям написано».
Константин Коничев
Петр Первый на Севере
Повествование о Петре Первом, о делах его и сподвижниках на Севере,
по документам и преданиям написано
«ПОВЕСТВОВАНИЕ» К. КОНИЧЕВА
Историческое «повествование», как назвал свою книгу Константин Иванович Коничев (1904–1971), посвящено Петру I на Севере. «Петр Первый на Севере»… Заслуживает ли внимания эта тема? В какой мере Север связан с именем и деятельностью преобразователя России – Петра I, которого Ф. Энгельс называл «действительно великим человеком»? Ведь, казалось бы, все помыслы Петра, все его действия были направлены на борьбу за утверждение на берегах Балтийского моря, чего Россия и добилась в итоге победоносного завершения Северной войны, являвшейся, по словам К. Маркса, «войной Петра Великого».
Петр прекрасно понимал, что Россия может стать могущественным государством, только став морской державой.
«„Водное пространство – вот, что нужно России“, – говорил Петр Кантемиру, и эти слова можно написать на заглавной странице книги его жизни», – писал К. Маркс.
И первым морем, с которым познакомился Петр, было не Азовское, Балтийское или Каспийское моря, на которых он побывает, а северное Белое море.
Рано проявились склонности будущего царя всея Великия и Малыя и Белыя Руси. Петру только что исполнилось три года, а в его горницах появились «конь деревянный потешный», деревянные пушки, барабаны, «луки маленькие», булавы, буздыханы, шестоперы, «пистоли», знамена и пр. Среди этих игрушек, свидетельствующих о наклонностях царевича, был и «кораблик серебряный сканной с каменьи». Царевич «потешался», но в этих потехах можно было усмотреть будущие «марсовы дела» и «нептуновы потехи» Петра.
В 1688 году шестнадцатилетний Петр в селе Измайлове, в амбаре, обнаружил старый английский бот и очень заинтересовался им, так как «потешные» суда, стоявшие в Преображенском, – струг и шнява удовлетворить его не могли. Голландец Брандт починил бот, который стал «дедушкой русского флога». На Яузе, на Просяном пруде, на Переяславском озере зарождался русский флот.
Но настала пора, и озера перестали интересовать Петра. Его неудержимо тянуло к морю. «Потеха» кончилась. Начиналось дело.
В июле 1693 года Петр выехал в Архангельск. 30 июля громом пушечной пальбы и колокольным звоном Архангельск встречал царя. И уже «4 числа (августа. – В. М.) в пяток великий государь… изволил на яхте своей с людьми своими и с немецкими корабли путешествовать на двинское устье Березовское». А в седьмом часу утра «ветром шелоником» Петр на своей яхте впервые вышел в море.
Плескалась холодная беломорская волна, носились над водой огромные белокрылые чайки, белел на горизонте парус одинокой поморской шнявы.
Море произвело огромное впечатление на Петра. Он провожал иностранные суда в открытое море, добираясь до Трех островов у Терского берега Кольского полуострова.
Весной 1694 года «шипгер» (шкипер), как называл себя Петр и величали его окружающие, уже плыл Двиной к «Городу» (Архангельску).
В Унской губе судно Петра попало в сильный шторм, и только искусство лоцмана Антона Тимофеева, крестьянина Сумского погоста, спасло яхту царя. Пристали к Пертоминскому берегу, где Петр поставил собственноручно сделанный им крест с надписью на голландском языке: «Этот крест сделал капитан Петр в лето Христово 1694». Побывал Петр и в Соловецком монастыре, выходил в Белое море на новых морских судах русской стройки «Святом Петре» и «Святом Павле». На корме кораблей развевался новый русский флаг – красно-сине-белый.
Хотя плавания эти не обходились без «конфузии», тем не менее они сделали свое дело. Петр полюбил море. Оно стало его «зазнобой». Придет пора – она не за горами, – и Петр сделает вывод, что только тот государь обе руки имеет, который обладает и армией и флотом. Эта мысль зародилась у Петра на Севере, на берегу Белого моря, в Архангельске. Может, именно здесь, в Беломорье, следует искать истоки морского могущества петровской России.
О выдающихся исторических деятелях прошлого можно судить по тому, как оценил их сам народ в своем устном творчестве, в фольклоре.
Памятен русскому народу царь Петр, памятен его облик, не забылись дела его. Особенно хорошо запомнил Петра не знавший крепостного права русский Север. Трудолюбивому, суровому и стойкому помору, грамотею, крестьянину далеких северных «печищ», начетчику и сказителю внушал уважение образ «царя-плотника», не боявшегося никакой черной и тяжелой работы, умевшего делать все.
«Вот царь был так царь, – говорили о Петре крестьяне Олонецкого края, – даром хлеба не ел, пуще бурлака работал».
Даже многочисленным на Севере ревнителям старины, раскольникам, старообрядцам, уходившим в дремучие леса, чтобы сохранить свой восьмиконечный крест, свою сугубую аллилуйя, свои церковные книги «старого письма», даже им, фанатикам Повелецких, Олонецких, Выгских и прочих скитов, нравились в Петре его трудолюбие, настойчивость, стойкость. Хуля его за преследование сына Алексея, отстаивавшего «старину» и «верушку старинную», обитатели бескрайних северных лесов да берегов «Студеного моря» отдавали должное Петру. И на чаше весов русского помора, распевавшего свои «старины» длинными зимними вечерами под вой ветра-«полуночника», при лучине, бросавшей робкий свет на суровые лица, положительная оценка деятельности Петра перевешивала отрицательную.
Вот почему в преданиях и «старинах» поморов бог не карает «царя-антихриста», вот почему даже в устах дальних потомков тех, кто последовал за популярными «расколоучителями» протопопом Аввакумом и Никитой Пустосвятом, с течением времени меняется оценка Петра. В народных песнях, преданиях и сказаниях все реже и реже слышится старообрядческое, раскольничье осуждение Петра-«антихриста» и на первый план выступают ратные подвиги его.
Петр все может. Он – символ могущества. В преданиях Северного края Петр выступает даже повелителем стихий. Он вызывает бурю, и буря губит его врагов, топит «лодки свейские».
Но народ запомнил и другую сторону деятельности Петра – «тяготу непомерную», от которой плачет даже «земля сырая», борьбу Петра с любой «вольностью» и «вольницей». Тяжка доля народная, тяжело копать Ладожский канал, строить Петербург, горька доля солдатская и горек хлеб его, велики его испытания.
И лежит на фольклоре петровских времен отпечаток мрачности, суровости. Чувствуется в нем горе народное, невыплаканные слезы, затаенная печаль. Серьезно и строго подошел народ русский к памяти Петра, справедливо оценил его яркую, своеобразную личность, его деятельность, полную внутренних противоречий, положительные и отрицательные стороны его преобразований. А устное народное творчество, фольклор, «во всем неотступно сопутствует истории» (М. Горький).
Художественное произведение не историческое исследование, а «повествование» К. Коничева о Петре I на Севере является именно художественным произведением. Поэтому требовать от книги К. Коничеза точности в интерпретации событий, в хронологической канве и прочем нет никаких оснований.
Домыслы в художественном произведении неизбежны, но они не должны быть фантазией, а основываться на источниках.
Важнейшие источники и основная литература вопроса, вышедшая в свет до Великой Октябрьской социалистической революции, К. Коничеву известны, и он опирался на доброкачественные материалы. К сожалению, автор был, видимо, менее знаком с трудами советских исследователей, с нашей новейшей литературой, посвященной Петру I. Это обстоятельство и несомненная любовь автора к теме «Петр и Север», к русскому Северу побудили его как-то вскользь коснуться того, что все-таки Петр нанес удар Северу, так как Петербург, петровский «Парадиз», подорвал значение и Архангельска, и беломорского пути, а с ними вместе и всего Севера.
Получив «окно в Европу», пробитое на берегах Балтики, Россия, естественно, в значительной мере утратила интерес к той «форточке» на берегах Белого моря, которой являлся Архангельск. Именно в царствование Петра I изменились пути общения России с Западной Европой, что надолго отразилось на положении русского Севера.
Доктор исторических наук
В. В. Мавродин
Первый приезд Петра в Вологду и на озеро Кубенское
Весной 1692 года в Вологду неожиданно приехал молодой, двадцатилетний царь Петр Алексеевич. Ни воевода, ни архиепископ Гавриил не сумели и не успели послать навстречу царю нарочных, чтобы заблаговременно, через вестовых узнать о времени прибытия царского величества.
Впрочем, Петра мало интересовало, какую ему окажут встречу. Он торопился на Кубенское озеро, посмотреть сколь обширно оно, сколь глубоко, годится ли после Переяславского озера для упражнений в плавании на судах и для обучения сражаться на воде.
Встреча была устроена с колокольным звоном и молебствием во славу и честь державного гостя. В Софийском соборе, расписанном, незадолго до приезда Петра, фресками, обедню служил сам высокопреосвященный Гавриил. Присутствовала небольшая свита Петра, вологодские купцы, духовные особы и несколько изографов и простолюдинов. Горожане толпились вокруг храма и на Соборной горке. Крестясь на посеребренные главы, они ожидали окончания молебствия и выхода царя, дабы не прозевать вовремя крикнуть зычно «ура» его царскому величеству.
В соборе было не тесно. Стража не пускала лишних из боязни, как бы не случилось давки и не рухнули клетчатые нагромождения из жердей в тех местах, где еще не была завершена работа по обновлению собора.
Служба шла необычайно торжественно. И сам архиепископ Гавриил и соборный протоиерей Димитрий Муромцев, одетые в дорогие облачения, с волнением совершали выходы из алтаря на амвон, побаивались – как бы не сбиться в литургии.
Видели присутствующие на богослужении, что Петр не столь истово молится, на иконостас глядя, сколь, поворачивая голову, смотрит во все стороны, рассматривает живопись настенную.
Над молящимися свисали на тяжелых и крепко кованных цепях медные паникадила. Колыхалось пламя свечей, отражаясь на изображениях святых апостолов, князей и великомучеников. Запах ладана и гарного масла смешивался с запахом непросохших красок, обильно положенных на задней – западной стене. Там были изображены рай и ад, святые и черти, все, как полагается на «страшном суде».
Кончилось молебствие здравицей в честь великого государя с пожеланием ему восприять от господа «благоденственное и мирное житие, и во всем благое поспешение, на враги же победу и одоление и сохранити его на многа лета».
После молебствия все расступились, освободив государю путь к выходу. Но Петр не спешил из собора. Дождавшись, когда разоблачится архиепископ, он вместе с ним и приближенными пошел осматривать фрески на столбах и стенах. Остановился у громадной росписи задней стены:
– Чьи, отколь те выдумщики-изографы, представляющие себе, аки святые в раю, аки грешники и бесы в аду обретаются? – спросил Петр архиепископа, осматривая картину Страшного суда. На что владыка ему ответил:
– Ярославцы были сии мастера, во главе со Дмитрием Григорьевым, сыном Плехановым, и малая толика вологодских иконописцев. В Москву за оными не обращался. Москва сама от Ярославля, и Вологды, и Устюга Великого таланты черпает. И по цене божеской все писано, да не все кончено. И по духу своему все соответственно Стоглаву. Они, изографы, таланты истинные, ведающие дело свое, но, великий государь, глаз за ними нужен зоркий, дабы не сотворили чего непотребного православию и не угодили лукавому.
– Сатана зело страшен! – изумился Петр. – Не завидую Иуде, сидящему у сатаны на коленях, – добавил он и, ткнув пальцем дьяволу в пузо, промолвил: – Краска не просохла. Штукатурка сыра. Не гоже – сушить надо. На лето окна раскрыть настежь. По углам печи скласть и топить денно и нощно. В сырости молебствовать пагубно телу, а коль пагубно телу, то худо и душе…
Гавриил промолчал, не пустился в рассуждения с государем. А Петр отошел к простенку-осьмерику и стал рассматривать восемь пророков, в ряд стоящих, как живые, и якобы говорящих притчи и поучения.
– Добро потрудились, добро! – похвалил царь и спросил о Плеханове, знатен ли тот подрядчик-иконописец.
– Знатен он, – подтвердил архиепископ, – хитер и мудрящ в деле своем. Талант его виден на росписях многих главных храмов, какова и наша вологодская София Премудрость.
– Таких-то талантов нам бы побольше, – одобрительно произнес Петр. – Сколько ему и его сподручным за все фрески уплачено?
– Божески, великий государь, божески. Согласно подряду за всю роспись дана одна тысяча пятьсот рублев, да на покупку гвоздья, за восемьдесят тысяч гвоздей, полста рублев уплачено…
– Бесценок! И сколько трудилось человек и в каком времени?
– Тридцать стенописцев борзо трудились. А о времени в надписи по кругу речено.
Петр посмотрел и начало надписи прочел молча, шевеля губами, медленно разбирая каждое слово. Другую часть читал вслух:
– «Церковь Софии Премудрости слова божия стенным писанием начата бысть при державе великих государей и царей великих князей, Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцев… в лето от сотворения мира 7194, месяца июля… И во второе лето 7196 совершися…» – Прочел, посмотрел на Гавриила и с удовольствием сказал ему: – Скоро и добро постарались.
– И прочно! Не осыплется вовеки, – пояснил архиепископ, – под твореную известь и восьмидесяти тысячей гвоздей не хватило. Забивали оные не до шляпок, и по ним положили извести толикую толщу, дабы гвоздей не заметить.
– Разумно! – похвалил царь. – И в таких сумраках стенописцы при свечах трудились?
– Нет, государь, свечи берегли. Мы того ради окна сотворяли шире, кирпичи разбирали, а потом внове укладывали и известью скрепляли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35