Но командовавший офицер соскочил с коня и, бросив повода другому, быстро подошел к княжне.
– Позвольте просить вас обратно садиться в карету, – сказал он вежливо. – По приказанию светлейшего, я вас должен немедленно доставить в Таврический дворец.
Говоривший был граф Велемирский.
Княжна стояла не двигаясь и глядела на графа и на свою свиту, ожидая чего-то…
– По какому праву! Что вы, господин офицер… – робко воскликнул Шмитгоф. – Это незаконно… Мы чужеземцы…
– Молчать! – уже крикнул Велемирский на артиста и тотчас обернулся снова к невесте. – Извольте садиться в карету, или я велю людям спешиться и арестую всех.
– Я не дам!.. – крикнул Шмитгоф. – Здесь господин Зубов… Здесь, в церкви…
Граф, видя, что княжна стоит не двигаясь, обнажил саблю. Персияне сразу загалдели, но на их лицах было только изумление и тревога.
– Княжна, пожалуйте!
Он отстранил Шмитгофа, подал руку Эмете, и, при всеобщем молчании и изумлении плотной толпы, княжна так же легко и грациозно вспорхнула обратно в карету, как выпорхнула из нее за минуту назад.
Граф захлопнул дверцу.
– Вы на место! – приказал он лакеям, и трое ливрейных живо бросились на запятки.
Карета тронулась, а за ней вплотную поскакала конвоем команда графа. Только один Брусков остался у панели, держа под уздцы лошадь графа.
– Что это? Это насилие! – крикнул Шмитгоф своему бывшему другу Брускову, которого вдруг увидел. – Скажите, что это такое?
Брусков сидел на лошади, как истукан, и не ответил ни слова.
Персияне между тем снова галдели. Гассан горячился.
Граф Велемирский, обратись к ним, толково и медленно разъяснил, что им следует покориться распоряжению начальства, которое знает, что делает.
– Поэтому, господа, садитесь спокойно в свои экипажи и отправляйтесь обратно домой! – закончил он речь. – А что значит арест княжны – вы узнаете после. Понятно?
Дербент плюнул и пошел садиться в свою коляску.
Граф, усмехаясь, собирался сесть на лошадь, когда незнакомый офицер приблизился к нему и вымолвил:
– Господин Зубов, флигель-адъютант ее величества, приказал вас, господин офицер, просить войти в церковь для дачи объяснений всего происшедшего.
– А разве Платон Александрович в церкви? – спросил Велемирский, весело усмехаясь.
И на утвердительный ответ он быстро двинулся на паперть.
Зубов встретил офицера почти в дверях, за ним стояли: бледный как полотно Шмитгоф и не менее встревоженный пастор.
– Что все это означает? – гневно спросил Зубов.
Граф объяснился.
– Но какое основание может иметь князь арестовать персидскую княжну в минуту ее венчания? Это смахивает на простое похищение женщины!
– Не могу и не должен знать-с. Бумаги и дела княжны у князя. Я исполняю только приказание светлейшего, – отвечал Велемирский почтительно.
Зубов вышел на улицу.
Шмитгоф как потерянный, почти, казалось, без сознания всего окружающего, последовал за ним… И чуть-чуть, по рассеянности и убитости, не сел артист в коляску Зубова.
Персияне уже уехали, и он был один.
Народ глядел на уезжавших по очереди в глубоком молчании. Власти разыгрались – держи язык за зубами. А то не ровен час сболтнется – и живо причастным к делу окажешься.
Но когда Зубов отъехал, а граф Велемирский и Брусков тоже ускакали, толпа шелохнулась и, расходясь во все стороны, загудела, весело перемешивая речь смехом и прибаутками.
Два имени – Потемкин и Зубов были у всех на языке.
И народ сразу рассудил дело иначе, чем сами участники происшествия. Офицеры, бравшие княжну как бы под арест, верили, что увозят женщину. А народ решил по-своему.
– Нешто станет он для такого дела силком девку во дворец волочить – чего ему в персидке этой! Невидаль какая!
– А энтот, вишь, ее с немцем венчать хотел. А князю тот немец самый нагадил… Князь его и поучит…
– Вестимо. А то – для себя, вишь, будет!
– Ну вот из-под носу невесту теперь взял да за другого, гляди, и просватает.
– А что, ребята… Я что видел! – говорил глуповатый молодой парень.
– Что?
– Персидка-то эта самая? Как ее сгребли да повезли… Чудно!..
– Да ну, что?
– Сидит да смеется. Ей-Богу! Ей бы плакать, а она смеется…
– Чего ж ей плакать-то?..
– Я ж почем знаю…
XIV
Экипаж княжны Изфагановой, в сопровождении конвоя из офицеров и солдат, немало дивил всех встречных…
Прохожие ожидали увидеть в карете мощную фигуру князя, а вместо него оттуда выглядывала миниатюрная женская фигурка, хорошенькая, богато одетая и весело улыбающаяся.
Наконец карета въехала во двор Таврического дворца… Княжна при помощи лакеев выпрыгнула на подъезд и быстро вошла в швейцарскую.
– Доложить прикажете? – несколько недоумевая, спросил швейцар-невшателец, узнавший княжну, но дивившийся конвою ее…
– Не знаю, – нерешительно отозвалась княжна. – Я думаю!..
Но прискакавший с нею капитан Немцевич уже бежал докладывать…
Другой офицер, Брусков, тоже слез с лошади и, спокойно войдя в швейцарскую вслед за княжной, вдруг, как бы волшебством, превратился в истукана. Он стоял невдалеке от княжны и глядел на нее разинув рот, широко тараща глаза, очевидно, находясь под мгновенным влиянием столбняка.
«Княжна Изфаганова?» – повторял он мысленно, и он вдруг подумал, искренно испугавшись:
«Батюшки, уж не я ли спятил?»
– Что, какова? И вас поразило? Дивная красавица, – шепнул ему на ухо чиновник Петушков, прибежавший из канцелярии поглазеть на княжну.
– Да-а… – промычал Брусков бессознательно.
– Вы в первый раз ее видите?..
– Я… Да-а… Я… Ой, не спятил ли я? – громко проговорил Брусков.
Княжна, озиравшаяся кругом, услыхала эти слова и увидела взгляд Брускова, прикованный к ней, и, усмехнувшись, повернулась к нему спиной.
– Князь просит пожаловать! – почти крикнул Немцевич, спускаясь рысью по лестнице.
Княжна поднялась быстрой походкой, прошла весь дворец, все парадные комнаты и большую залу, уже окутанные мерцающими сумерками летней белой ночи.
Князь распахнул дверь из кабинета и ждал; завидя идущую, он, еще издали, протянул к ней руки.
– Ну… – вскрикнул он. – Иди, княжна моя неоцененная!
И, когда княжна была уже около него, он нагнулся, обхватил ее могучими руками и поднял на воздух как перышко…
– Целуй меня… Вот так!.. – с чувством сказал он, целуясь. – Еще раз… Вот так… Чем поквитаюсь – не знаю…
И, поставив ее на пол, слегка смущенную и румяную от волнения, князь потянул ее за руку, ведя в кабинет.
– Садись. Рассказывай все… Ничего не забудь! Все… Раненых нет?
– Нет!
– Аминь и Богу слава! Ну, ну, рассказывай!..
Княжна начала быстро рассказывать. Между тем у церкви происходило иное.
Чрез полчаса после происшествия, когда улица давно опустела и пастор, довольный отчасти, что все так разрешилось мимо него, выходил из темной церкви, причетник тушил свечи, на ступенях паперти ему попалась на глаза в полумраке сидящая фигура в блестящем костюме…
Пастор подошел ближе, пригляделся и ахнул. Это был злосчастный жених.
Шмитгоф сидел на ступени, очевидно уже давно, положив голову на руки и закрыв лицо ладонями.
Пастор позвал его… Он не двинулся и не ответил.
Старик заговорил с участием и наконец тронул молодого человека рукой за плечо. Артист наполовину очнулся и поднял голову.
– Что же это вы… Так! здесь?.. Идите! Уезжайте домой.
Артист смотрел в лицо пастора и молчал.
Лицо его, даже в сумраке вечера, сверкало белизной.
– Как вы бледны! – воскликнул участливо старик. – Идите. Войдите хоть ко мне пока…
Шмитгоф поднялся с трудом, как бы наполовину сознательно, и молча двинулся, пошатываясь, за пастором. Старик что-то говорил, но он не слушал.
Они вошли в квартиру.
– Утешьтесь. Авось все обойдется еще счастливо, – заговорил пастор. – Господин Зубов очень возмущен этим делом. Посмотрите. Он ответит, то есть князь. Есть же предел наконец, хотя бы и могущественным людям! Это соблазн! Ему прикажут возвратить вам вашу невесту.
– Возвратить! – воскликнул вдруг артист и зарыдал. – Возвратить!.. Опозоренную!
Старик вздохнул и, стоя против сидящего и рыдающего молодого человека, ни слова не ответил…
– Она погибла! Погибла! – восклицал молодой человек и взглядом как бы умолял пастора о противоречии.
Но старик, понурившись, молчал.
В тот же вечер рассказ о «неистовом деянии» князя облетел город.
Многие лица, ездившие смотреть свадьбу, были тоже очевидцами насилия над чужеземкой.
– Как? Нашлась девушка, которая не сдалась добровольно, уже постаревшему, бабьему угоднику, так он норовит силой взять! – восклицали одни.
– Да еще действует не сам, позорит военное звание, посылая на такое дело офицеров! – прибавляли другие.
– И находятся же такие низкие люди, которые согласны идти на всякое дело! – рассуждали третьи.
– Зубов должен не уступать… Помимо доброго дела, ему же пуще всех тут неприятность. Он должен спасти девочку от чудодея и ради ее самое, и ради своей амбиции.
Зубов, по дороге домой, после происшествия был несколько смущен той ролью, которую он разыграл. Ему хотелось подшутить, обвенчав княжну с другим! А вышло, что он сам попал в смешное положение! Но мог ли он думать, что князь решится на такой грубый поступок! Среди бела дня… На глазах всех.
Но когда он рассказал домашним происшествие, то отец его и братья отнеслись к делу совершенно иначе. Самый умный из них, Валерьян Зубов, решил, что дело – отличное. Лучше не надо…
– Это начало конца! – воскликнул он. – Шабаш! Дальше нельзя. Дальше его прихотничество и самовольничание идти не могут. Посмотри, что на персидской княжне – оборвется…
И Зубовы уверили брата, что непременно строго взглянут на этот поступок.
– Ты знаешь, – говорил Валерьян Зубов, – всё прощают милостиво. Одного не любят и не прощают – зловредные женщинам козни наших сердцеедов.
– Жениться на ней велят! Вот что!..
– Это только не наказанием ему будет. Он в нее как мальчишка врезался!
Братья посовещались и решили, не предпринимая ничего, ждать. Полицеймейстер должен был донести о таком крупном соблазне в столице.
Рылеев доложил наутро все подробности происшествия около кирки.
Тотчас приказано было просить князя.
Князь прислал Баура объяснить, что он очень болен, в постели, и, извиняясь, обещается через два дня явиться непременно.
Баур отвез затем письменный ответ князя.
Государыня прочла записку в несколько строк, пожала плечами и задумалась. Она думала:
«Ну как же не ошибиться простакам, да и умным на его счет? Кто же поверит, что в этой голове могут рядом зреть и умещаться: планы и предначертания самых громадных предприятий – и самые пустые и смехотворные прихоти и затеи… Высшая политика – и скоморошество, военные подвиги – и домашние шутки, дипломатические интриги – и похождения…»
XV
Князь, похитив «персидку», хворал для всех, т. е. никого не принимал.
Он был не только здоров и бодр, но веселее чем когда… Он играл и доигрывал партию в той игре, что сам затеял.
Баур, граф Велемирский, Немцевич, Брусков, лакей Дмитрий и его сестра, даже дворянин Саблуков, даже персиянин Амалат-Гассан и еще многие другие действующие лица – бывали у него, уезжали и исчезали, являлись вновь… Только княжны не было видно, и никто о ней не говорил, по-видимому, и не думал. И где была она, никто, кроме разве Дмитрия с сестрой, не знали. Только раз, однажды утром, капитан Немцевич, из желания подольститься к князю, осведомился нежно о здоровье княжны.
– Как, ваша светлость, оне себя изволят чувствовать? Все ли в добром здоровья?
– Кто? – спросил князь наивным голосом.
– Княжна тоись…
– Какая княжна?
– Княжна Изфаганова-с… – оробел Немцевич.
– Какая Изфаганова?
Немцевича душа машинально ушла в пятки, и он не отвечал.
– Отвечай, коли спрашивают! Чего рот разинул. Ну? Я у тебя спрашиваю, какая такая кияжна Изфаганова? Откуда ты такую выудил?
– Не могу знать-с… – пролепетал Немцевич.
– Не можешь. То-то… Пошел…
И капитан не ушел, а выкатился шариком.
Наконец, на второй день вечером, когда князь сидел полулежа на софе, с книгой в руках, явился Брусков с докладом.
– Ну, что ж? прощать совсем придется тебя? – весело спросил князь, и не только губы, но и глаза его смеялись.
– Придется, ваша светлость.
– Справил, стало быть, как след?
– Справил отменно. Шесть часов бился с ним. Уговорил-таки просить, умолять, в ногах у Зубова валяться хоть сутки…
– Да отчего же он, шельма, не хотел? Простое дело. Самому надумать бы следовало.
– Сказывал: не стоит… Все погибло… Княжну вернешь самое, но уж… не совсем тоись…
– Как не совсем? Не пойму!
– Княжну, сказывал, может, князь и отдаст назад, но, стало быть, ее только самое вернешь, а чести ее уж не вернешь…
Князь вдруг залился громким хохотом и даже опрокинулся на подушку дивана.
– Ой, батюшки, уморил… О-ох… дай воды испить…
– Ну, ты уверил его, дурня, что невеста его для меня священна осталась? Хоть сейчас получай в полной неприкосновенности.
– Уверял. Вот он и был у Зубова. Тот все не хотел, но потом поддался и обещал вам написать.
– Ну, а когда?
– Записку с курьером, должно быть, завтра получите.
– Ну, ладно… Спасибо… Я у тебя на свадьбе посаженым.
– Не стою я ваших милостей.
– И у меня, братец ты мой, – рассмеялся князь, – из-под носу невесту не увезут от жениха. Ступай и посылай ко мне Баура. Надо тоже и пустяками заняться. Просьбу датского резидента вели ему захватить с собой… Совсем забыл со всей этой кутерьмой.
На другой день действительно явился курьер от Зубова и лривез князю записку.
Зубов объяснил Потемкину, что он вмешивается в дело, до него не касающееся, только из жалости к артисту и из «чувства оскорбленной справедливости», а затем и «ради попирания законов гостеприимства», и наконец, «в защиту несчастной сироты, одинокой на чужбине».
– Вишь как расписался! – воскликнул князь. – Все тут есть… Только смекалки нет…
Князь велел сказать курьеру, чтобы он передал на словах господину Зубову, что князь получил записку, но отвечать ему на нее нечего.
В то же время князь вызвал Немцевича и объяснил ему, чтобы он ехал тотчас к Велемирскому и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22