https://wodolei.ru/catalog/unitazy/Vitra/
Но только, ради Бога, когда будете ложиться, не шумите и не разбудите Грина. Он у нас в палатке третий, и в восемь ему заступать мне на смену.
– Будь спокоен, в вопросах сна мы очень компетентные люди.
– Вот и хорошо. Гармония покажет вам палатку.
– Потому что она хорошо ее знает, – ухмыльнулся Тампль.
– Да, она ее знает, дуралей!
Когда они втроем вышли, Вальтер посмотрел им вслед, и у него слегка сжалось сердце. Проявление дружеских чувств к молоденькой медсестре со стороны товарищей не вызвало у него восторга. Из этого ему пришлось заключить, что он смотрит на эту молодую женщину как на нечто ему принадлежащее, хотя не было сделано ни единого жеста, который подтверждал бы это обладание. Не имело никакого значения то, что их отношения оставались целомудренными, – главное, чтобы она была рядом с ним.
Однако ему было мучительно представить себе, чтобы она могла подарить другим то, что он сам не взял, а то и отверг – из-за плохого настроения, недоверчивости, скептицизма. Он отметил все это про себя, но не принял никакого решения. В настоящий момент, на время недолгого отсутствия Гармонии, ему нужно было чем-то занять себя. Он подошел к одиннадцатому, уверил его, что все идет наилучшим образом, освежил ему влажной ваткой рот и зубы, дал льдышку, чтобы тот ее сосал. Потом измерил температуру; она подскочила уже до тридцати восьми с половиной.
Когда вернулась Гармония, Вальтер вместе с двумя санитарами переселял двенадцатого, который и в самом деле начал чувствовать себя хорошо.
– Почему ты перекладываешь его? – спросила она.
– Для упрощения. Мы сгруппируем всех на нечетной стороне. Этого я сейчас положу на девятую койку. А когда вернется "грудная клетка", ты положишь его на седьмую. В результате все трое будут один возле другого. Пожалуйста, сходи в операционную, узнай, как там у них идут дела.
Она ушла, а Вальтер попросил санитаров помочь ему передвинуть баллоны с кислородом, тяжелые и длинные бутыли, которые перекатывают, осторожно наклоняя их. Он попросил оставить их около седьмой койки, воткнул в земляной пол длинный металлический стержень, служивший обычно для скатывания брезента палаток. Так лучше обеспечивалась устойчивость баллонов, которые он кожаными ремнями от плетеных корзин прикрепил к стержню. Он отвинтил и снова привинтил манодетандеры, проверив их исправность. Все было готово, когда появился кортеж: впереди шла Гармония, за ней – первый, превратившийся в седьмого, и Джейн замыкающая, руки ее по-прежнему были заняты ампулой с кровью и резиновыми трубками. Впятером, при согласованности движений, оказалось довольно легко положить "грудную клетку" на койку, ни на миллиметр не сместив установку для переливания крови. На лице больного быстро закрепили кислородную маску, задав средний режим. Цвет лица у человека был слегка синюшный, но это должно было пройти минут через пятнадцать.
– Ну вот и все, – с удовлетворением в голосе произнес Вальтер. – Мы собрали нашу жатву.
Джейн выглядела обессилевшей. Тем не менее она пошла перекусить за ширму, где соблазнилась банкой тушенки, съела половину и чуть смущенно попросила у Вальтера разрешения ненадолго прилечь.
– Вы вполне это заслужили, – сказал он. – Ложитесь на любую койку, какая понравится, и поспите. Я подежурю.
Она застелила пятую койку новым одеялом и через несколько секунд уже спала. Гармония отказалась от предложения Вальтера последовать ее примеру. Так же, как и он, она находилась в фазе возбуждения, когда сон кажется мучительным. Санитары вернулись на свой пост у входа, где улеглись на носилки, чтобы дать немного отдохнуть ногам. По сравнению с предшествующими ночами эта ночь оказалась исключительной. Бой удалялся. Хотя, как Вальтер не раз замечал и в прошлом, в шесть часов утра, даже в самые тяжелые времена, наступало что-то похожее на паузу. Констатация этого факта давала повод для двух гипотез: или из-за усталости медицинская служба переставала делать все, что нужно было делать, или же по какому-то негласному уговору около полуночи бойцы сами переставали проявлять инициативу, из-за чего, с учетом разрыва во времени между ранением и лечением, у службы здоровья наступал с шестичасовым опозданием некоторый относительный простой. Скорее всего, одна гипотеза накладывалась на другую и усталость сказывалась на всех одинаково: она замедляла действие. В том, что касается хирургических команд, то дневник регистрации операций позволял увидеть уменьшение их числа в том случае, если затягивался период по-настоящему тяжелой работы. Например, удаление какого-либо органа или конечности, занимавшее в первый день четверть часа, на пятый день длилось уже полчаса.
Так или иначе, но в полседьмого обе хирургические команды по обыкновению пришли немного расслабиться и отдохнуть в реанимационную. Это было одно из тех редких мест, где благодаря холодильнику можно было выпить чего-нибудь прохладительного. Они пришли целой ватагой, все в большей или меньшей степени перепачканные кровью, мужчины – с посиневшими от щетины подбородками и покрасневшими глазами. Образовавшийся кружок не умещался в кабинете и доходил до стоявшей ближе всех первой койки. Голодные, томимые жаждой, они попили, наелись и стали самым банальнейшим образом жаловаться на свою судьбу.
– Подумать только, – заметил Давид, – мне надо, прежде чем удастся лечь в постель, прооперировать еще двух типов. К счастью, пустяки.
– Дорогой мой, – отозвался Полиак, – таков закон. За исключением случаев, когда это совершенно невозможно, нужно оставлять все в полном порядке, прежде чем уступить свое место другому. Это вопрос морали, точнее, вовсе даже и не морали, на которую нам в общем-то наплевать, потому что мы выше ее, а вопрос морального духа. Если нынешнее положение нам не нравится, давайте подумаем о том, что будет, например, лет эдак через десять с нашей карьерой на гражданке: гонорары, конкуренция, наспех сделанная работа и стремление преуспеть. Фу! Какая гадость! Война – это свинство, зато у нас сейчас самый прекрасный возраст.
С ним прохладно согласились. Будущее не очень интересовало людей, которых навязчиво изо дня в день преследовало ежечасное, ежеминутное свинство. Они скорее были склонны обсуждать операции этой ночи, комментировать вероятные ошибки и их противоположность – удачные подсказки интуиции.
– В нашей профессии необходимо воображение, – сказал Давид, – иначе она не имеет никакого смысла.
И тут он рассказал, как в прошлом году в одном гарнизонном городке он избежал операции, которую ему не очень хотелось делать, избежал благодаря гениальному озарению у скромного ассистента, до того отнюдь не блиставшего особыми способностями. Там один шестилетний ребенок проглотил стальной шарик от подшипника. О том, чтобы такой предмет прошел сам по себе через пищеварительный тракт вверх либо вниз, не могло быть и речи. Шарик был тяжелый, и на рентгеновском снимке было видно, как он одним только своим весом деформирует желудок, образуя в нем карман. Он застрял там как бы по инерции. Врачи целое утро провели за обсуждением возможностей рвотных и слабительных средств и прочих, скорее всего неэффективных, глупостей, обдумывая, как произвести вскрытие брюшной полости и желудка.
– И вдруг, – сказал Давид, – наш ассистент, до этого не проронивший ни слова, бросается к малышу, хватает его за ноги и, вытянув руки, начинает трясти его вниз головой. Шарик тут же падает на паркет. Получилось, что вес его, который нас так озадачивал, в конце концов выручил нас.
– Поучительна история про Христофора Колумба и куриное яйцо, – прокомментировал услышанное Полиак. – Нужно все время вспоминать ее. Как и находку старого искусника Омбреданна, который, вместо того чтобы разрезать кишку у малышей, проглотивших булавки – из тех, что совершенно неоправданно называются почему-то безопасными, закрывал их через кишечную стенку, предоставляя им возможность следовать дальше, прямо в горшок. Это и есть тот здравый смысл, которого нам все больше будет не хватать по мере того, как техника будет развиваться дальше, принося с собой новые, пока никем не осознаваемые пакости. Через десять лет станут делать столько бесполезных рентгенов, что люди начнут сплошь и рядом болеть новыми формами рака, в которых никто не сможет разобраться.
Костелло осторожно намекнул на пассеизм.
– Вы совершенно не правы, мой дорогой, – ответил Полиак. – Моя настоящая специальность – чтение по звездам.
Сидя на первой койке, Вальтер положил руку на плечо Лил, как бы вспомнив о былом своем влечении, которое время сгладило столь же эффективно, как если бы оно было удовлетворено. Он напомнил своей подруге про их первую встречу в Т., тыловом городе, где они вдвоем получили нелепое указание в случае воздушного налета спускать в госпитальный подвал всех раненых и целый день безуспешно пытались его выполнять, подчиняясь ритму беспрерывно следовавших одна за другой воздушных тревог. После чего они по взаимному согласию приняли решение не повиноваться этому приказу, чтобы не тормошить и тем самым не убивать людей, которые и без того могли умереть на своих койках. И тогда Лилиан, дабы скрасить их сознательное бездействие, решила, развеселившись, что им нужно выпить все имевшиеся в шкафах санчасти запасы микстуры Паркера – лекарства с большим содержанием спирта, которое ложечками дают легочникам.
В общем, вполне профессиональный способ как следует набраться.
– Я надеялась таким манером хоть немного тебя растормошить. А то ты ходил с такой надутой физиономией.
– Наверное, ты мне слишком нравилась.
– О, это-то, скажу не хвалясь, я сразу поняла. И почувствовала, что отныне моим компаньоном будет весьма закомплексованный противный пуританин.
– Еще бы! Медсестра, к тому же генеральская дочка, пьющая предназначенную для больных микстуру, – тут действительно было от чего растормошиться!
– Потом ты все-таки немного изменился. По крайней мере, стал любезнее.
– Что ж ты хочешь! Со временем настоящий джентльмен приобретает манеры.
Он рассмеялся и еще крепче обнял Лил за плечи, а поскольку как раз в этот момент мимо первой койки проходила Гармония, снова направляясь к своим прооперированным пациентам, у него в голове пронеслась мысль, что вот сейчас он так же глупо, как когда-то с Лилиан, ведет себя по отношению к ней, наказывая себя за достаточно банальное желание. Он убрал руку с плеча молодой женщины.
– Усталость сводит меня с ума, – довольно неожиданно сказал он. – Тебя нет? В чем истина?
Она весело рассмеялась.
– Будет тебе сочинять истории! Ты же знаешь, что мы все немного сумасшедшие. А что касается истины, то наилучшая истина та, которую сам себе придумываешь.
Давид встал. – Ладно, давайте все же заканчивать. За работу!
– Дети мои, не падайте духом, – сказал Полиак.
– Мы все пишем новую маленькую страничку в историю военной хирургии, самую благородную и самую абсурдную в мире.
Лилиан поцеловала Вальтера.
– Поменьше волнуйся. Пока. Он остался на несколько минут один в своем кабинете, собрал брошенные там и сям окурки в старую консервную банку, смел крошки хлеба со стола, собрал стаканы в стопку, разложил перед собой три последние истории болезни. Гармония на другом конце палатки опять делала попытки утолить с помощью нелепых заменителей нестерпимую жажду своего самого тяжелого больного. Джейн спала глубоким сном на пятой койке. Вальтер на ходу проверил расход газа на кислородной установке раненого в грудь, казавшегося в этот момент спокойным.
– Ты не хочешь прилечь на минутку? – спросил он Гармонию.
– Пожалуй.
Он смотрел на нее сверху вниз. Она держалась очень прямо, но было заметно, как подрагивают ее хрупкие ноги. Он взял пару носилок и положил их у входа в кабинет, наискосок от первой койки. Сам лег на те, что были к ней ближе, головой к центральному проходу, чтобы получше видеть ту часть палатки, где находились трое раненых. У него тут же возникло восхитительное чувство облегчения, невероятное ощущение покоя в ногах. "Только бы не заснуть", – подумал он. Подошла Гармония и прилегла на соседние носилки. От Вальтера ее отделяли каких-нибудь десять сантиметров.
– Боже мой, как же хорошо, – сказала она. – Такое впечатление, что мне это снится.
Лежа на боку лицом друг к другу, они смотрели друг на друга странными, как бы обесцвеченными и лишенными света глазами, глазами людей, находящихся под наркозом.
– Если я прикоснусь к тебе хотя бы одним пальцем, знаешь что будет?
– Знаю. Ну так прикоснись же ко мне пальцем, прошу тебя.
– Нас могут увидеть.
– Ну и что! Знаешь, что я тебе скажу? Да будь эта палата битком набита людьми, я все равно стала бы заниматься с тобой любовью – так мне хочется. – Она улыбнулась. – И может быть, публика в конце нам поаплодировала бы – настолько это было бы чудесно.
– Несомненно. Но только ты грезишь. Не надо. Пока не надо.
– Это просто ужасно.
– Я знаю. Когда усталость достигает крайних пределов, то «это» пробуждается в нас со страшной силой.
– Ну и какое средство против этого?
– Попозже. А сейчас погрузись в сон, закрой глаза, представь себе, что я сейчас в тебе или ты во мне, что одно и то же.
Гармония поджала к животу колени, закрыла глаза и заснула так быстро, что у Вальтера возникло ощущение, словно он увидел, как в колодец упал камень. Она спала с приоткрытым ртом и слегка посапывала. Он провел пальцем по ее бровям, как бы разглаживая их, но она не шевельнулась. Он зажег сигарету и лег на спину. На душе у него было радостно, он чувствовал себя победителем. "Какой смысл брать то, что тебе дают? – размышлял он. – Есть в этом какая-то банальность, хотя и прелестная, но все-таки банальность, формальная в своей обыденности". И тут же сам удивился своим мыслям. Слово «любовь», даже если он и любил, ему не нравилось из-за той неизбежной в конце концов зависимости, которую оно влекло за собой, а что может быть более ужасного, более похожего на смерть, чем ставшее привычным наслаждение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
– Будь спокоен, в вопросах сна мы очень компетентные люди.
– Вот и хорошо. Гармония покажет вам палатку.
– Потому что она хорошо ее знает, – ухмыльнулся Тампль.
– Да, она ее знает, дуралей!
Когда они втроем вышли, Вальтер посмотрел им вслед, и у него слегка сжалось сердце. Проявление дружеских чувств к молоденькой медсестре со стороны товарищей не вызвало у него восторга. Из этого ему пришлось заключить, что он смотрит на эту молодую женщину как на нечто ему принадлежащее, хотя не было сделано ни единого жеста, который подтверждал бы это обладание. Не имело никакого значения то, что их отношения оставались целомудренными, – главное, чтобы она была рядом с ним.
Однако ему было мучительно представить себе, чтобы она могла подарить другим то, что он сам не взял, а то и отверг – из-за плохого настроения, недоверчивости, скептицизма. Он отметил все это про себя, но не принял никакого решения. В настоящий момент, на время недолгого отсутствия Гармонии, ему нужно было чем-то занять себя. Он подошел к одиннадцатому, уверил его, что все идет наилучшим образом, освежил ему влажной ваткой рот и зубы, дал льдышку, чтобы тот ее сосал. Потом измерил температуру; она подскочила уже до тридцати восьми с половиной.
Когда вернулась Гармония, Вальтер вместе с двумя санитарами переселял двенадцатого, который и в самом деле начал чувствовать себя хорошо.
– Почему ты перекладываешь его? – спросила она.
– Для упрощения. Мы сгруппируем всех на нечетной стороне. Этого я сейчас положу на девятую койку. А когда вернется "грудная клетка", ты положишь его на седьмую. В результате все трое будут один возле другого. Пожалуйста, сходи в операционную, узнай, как там у них идут дела.
Она ушла, а Вальтер попросил санитаров помочь ему передвинуть баллоны с кислородом, тяжелые и длинные бутыли, которые перекатывают, осторожно наклоняя их. Он попросил оставить их около седьмой койки, воткнул в земляной пол длинный металлический стержень, служивший обычно для скатывания брезента палаток. Так лучше обеспечивалась устойчивость баллонов, которые он кожаными ремнями от плетеных корзин прикрепил к стержню. Он отвинтил и снова привинтил манодетандеры, проверив их исправность. Все было готово, когда появился кортеж: впереди шла Гармония, за ней – первый, превратившийся в седьмого, и Джейн замыкающая, руки ее по-прежнему были заняты ампулой с кровью и резиновыми трубками. Впятером, при согласованности движений, оказалось довольно легко положить "грудную клетку" на койку, ни на миллиметр не сместив установку для переливания крови. На лице больного быстро закрепили кислородную маску, задав средний режим. Цвет лица у человека был слегка синюшный, но это должно было пройти минут через пятнадцать.
– Ну вот и все, – с удовлетворением в голосе произнес Вальтер. – Мы собрали нашу жатву.
Джейн выглядела обессилевшей. Тем не менее она пошла перекусить за ширму, где соблазнилась банкой тушенки, съела половину и чуть смущенно попросила у Вальтера разрешения ненадолго прилечь.
– Вы вполне это заслужили, – сказал он. – Ложитесь на любую койку, какая понравится, и поспите. Я подежурю.
Она застелила пятую койку новым одеялом и через несколько секунд уже спала. Гармония отказалась от предложения Вальтера последовать ее примеру. Так же, как и он, она находилась в фазе возбуждения, когда сон кажется мучительным. Санитары вернулись на свой пост у входа, где улеглись на носилки, чтобы дать немного отдохнуть ногам. По сравнению с предшествующими ночами эта ночь оказалась исключительной. Бой удалялся. Хотя, как Вальтер не раз замечал и в прошлом, в шесть часов утра, даже в самые тяжелые времена, наступало что-то похожее на паузу. Констатация этого факта давала повод для двух гипотез: или из-за усталости медицинская служба переставала делать все, что нужно было делать, или же по какому-то негласному уговору около полуночи бойцы сами переставали проявлять инициативу, из-за чего, с учетом разрыва во времени между ранением и лечением, у службы здоровья наступал с шестичасовым опозданием некоторый относительный простой. Скорее всего, одна гипотеза накладывалась на другую и усталость сказывалась на всех одинаково: она замедляла действие. В том, что касается хирургических команд, то дневник регистрации операций позволял увидеть уменьшение их числа в том случае, если затягивался период по-настоящему тяжелой работы. Например, удаление какого-либо органа или конечности, занимавшее в первый день четверть часа, на пятый день длилось уже полчаса.
Так или иначе, но в полседьмого обе хирургические команды по обыкновению пришли немного расслабиться и отдохнуть в реанимационную. Это было одно из тех редких мест, где благодаря холодильнику можно было выпить чего-нибудь прохладительного. Они пришли целой ватагой, все в большей или меньшей степени перепачканные кровью, мужчины – с посиневшими от щетины подбородками и покрасневшими глазами. Образовавшийся кружок не умещался в кабинете и доходил до стоявшей ближе всех первой койки. Голодные, томимые жаждой, они попили, наелись и стали самым банальнейшим образом жаловаться на свою судьбу.
– Подумать только, – заметил Давид, – мне надо, прежде чем удастся лечь в постель, прооперировать еще двух типов. К счастью, пустяки.
– Дорогой мой, – отозвался Полиак, – таков закон. За исключением случаев, когда это совершенно невозможно, нужно оставлять все в полном порядке, прежде чем уступить свое место другому. Это вопрос морали, точнее, вовсе даже и не морали, на которую нам в общем-то наплевать, потому что мы выше ее, а вопрос морального духа. Если нынешнее положение нам не нравится, давайте подумаем о том, что будет, например, лет эдак через десять с нашей карьерой на гражданке: гонорары, конкуренция, наспех сделанная работа и стремление преуспеть. Фу! Какая гадость! Война – это свинство, зато у нас сейчас самый прекрасный возраст.
С ним прохладно согласились. Будущее не очень интересовало людей, которых навязчиво изо дня в день преследовало ежечасное, ежеминутное свинство. Они скорее были склонны обсуждать операции этой ночи, комментировать вероятные ошибки и их противоположность – удачные подсказки интуиции.
– В нашей профессии необходимо воображение, – сказал Давид, – иначе она не имеет никакого смысла.
И тут он рассказал, как в прошлом году в одном гарнизонном городке он избежал операции, которую ему не очень хотелось делать, избежал благодаря гениальному озарению у скромного ассистента, до того отнюдь не блиставшего особыми способностями. Там один шестилетний ребенок проглотил стальной шарик от подшипника. О том, чтобы такой предмет прошел сам по себе через пищеварительный тракт вверх либо вниз, не могло быть и речи. Шарик был тяжелый, и на рентгеновском снимке было видно, как он одним только своим весом деформирует желудок, образуя в нем карман. Он застрял там как бы по инерции. Врачи целое утро провели за обсуждением возможностей рвотных и слабительных средств и прочих, скорее всего неэффективных, глупостей, обдумывая, как произвести вскрытие брюшной полости и желудка.
– И вдруг, – сказал Давид, – наш ассистент, до этого не проронивший ни слова, бросается к малышу, хватает его за ноги и, вытянув руки, начинает трясти его вниз головой. Шарик тут же падает на паркет. Получилось, что вес его, который нас так озадачивал, в конце концов выручил нас.
– Поучительна история про Христофора Колумба и куриное яйцо, – прокомментировал услышанное Полиак. – Нужно все время вспоминать ее. Как и находку старого искусника Омбреданна, который, вместо того чтобы разрезать кишку у малышей, проглотивших булавки – из тех, что совершенно неоправданно называются почему-то безопасными, закрывал их через кишечную стенку, предоставляя им возможность следовать дальше, прямо в горшок. Это и есть тот здравый смысл, которого нам все больше будет не хватать по мере того, как техника будет развиваться дальше, принося с собой новые, пока никем не осознаваемые пакости. Через десять лет станут делать столько бесполезных рентгенов, что люди начнут сплошь и рядом болеть новыми формами рака, в которых никто не сможет разобраться.
Костелло осторожно намекнул на пассеизм.
– Вы совершенно не правы, мой дорогой, – ответил Полиак. – Моя настоящая специальность – чтение по звездам.
Сидя на первой койке, Вальтер положил руку на плечо Лил, как бы вспомнив о былом своем влечении, которое время сгладило столь же эффективно, как если бы оно было удовлетворено. Он напомнил своей подруге про их первую встречу в Т., тыловом городе, где они вдвоем получили нелепое указание в случае воздушного налета спускать в госпитальный подвал всех раненых и целый день безуспешно пытались его выполнять, подчиняясь ритму беспрерывно следовавших одна за другой воздушных тревог. После чего они по взаимному согласию приняли решение не повиноваться этому приказу, чтобы не тормошить и тем самым не убивать людей, которые и без того могли умереть на своих койках. И тогда Лилиан, дабы скрасить их сознательное бездействие, решила, развеселившись, что им нужно выпить все имевшиеся в шкафах санчасти запасы микстуры Паркера – лекарства с большим содержанием спирта, которое ложечками дают легочникам.
В общем, вполне профессиональный способ как следует набраться.
– Я надеялась таким манером хоть немного тебя растормошить. А то ты ходил с такой надутой физиономией.
– Наверное, ты мне слишком нравилась.
– О, это-то, скажу не хвалясь, я сразу поняла. И почувствовала, что отныне моим компаньоном будет весьма закомплексованный противный пуританин.
– Еще бы! Медсестра, к тому же генеральская дочка, пьющая предназначенную для больных микстуру, – тут действительно было от чего растормошиться!
– Потом ты все-таки немного изменился. По крайней мере, стал любезнее.
– Что ж ты хочешь! Со временем настоящий джентльмен приобретает манеры.
Он рассмеялся и еще крепче обнял Лил за плечи, а поскольку как раз в этот момент мимо первой койки проходила Гармония, снова направляясь к своим прооперированным пациентам, у него в голове пронеслась мысль, что вот сейчас он так же глупо, как когда-то с Лилиан, ведет себя по отношению к ней, наказывая себя за достаточно банальное желание. Он убрал руку с плеча молодой женщины.
– Усталость сводит меня с ума, – довольно неожиданно сказал он. – Тебя нет? В чем истина?
Она весело рассмеялась.
– Будет тебе сочинять истории! Ты же знаешь, что мы все немного сумасшедшие. А что касается истины, то наилучшая истина та, которую сам себе придумываешь.
Давид встал. – Ладно, давайте все же заканчивать. За работу!
– Дети мои, не падайте духом, – сказал Полиак.
– Мы все пишем новую маленькую страничку в историю военной хирургии, самую благородную и самую абсурдную в мире.
Лилиан поцеловала Вальтера.
– Поменьше волнуйся. Пока. Он остался на несколько минут один в своем кабинете, собрал брошенные там и сям окурки в старую консервную банку, смел крошки хлеба со стола, собрал стаканы в стопку, разложил перед собой три последние истории болезни. Гармония на другом конце палатки опять делала попытки утолить с помощью нелепых заменителей нестерпимую жажду своего самого тяжелого больного. Джейн спала глубоким сном на пятой койке. Вальтер на ходу проверил расход газа на кислородной установке раненого в грудь, казавшегося в этот момент спокойным.
– Ты не хочешь прилечь на минутку? – спросил он Гармонию.
– Пожалуй.
Он смотрел на нее сверху вниз. Она держалась очень прямо, но было заметно, как подрагивают ее хрупкие ноги. Он взял пару носилок и положил их у входа в кабинет, наискосок от первой койки. Сам лег на те, что были к ней ближе, головой к центральному проходу, чтобы получше видеть ту часть палатки, где находились трое раненых. У него тут же возникло восхитительное чувство облегчения, невероятное ощущение покоя в ногах. "Только бы не заснуть", – подумал он. Подошла Гармония и прилегла на соседние носилки. От Вальтера ее отделяли каких-нибудь десять сантиметров.
– Боже мой, как же хорошо, – сказала она. – Такое впечатление, что мне это снится.
Лежа на боку лицом друг к другу, они смотрели друг на друга странными, как бы обесцвеченными и лишенными света глазами, глазами людей, находящихся под наркозом.
– Если я прикоснусь к тебе хотя бы одним пальцем, знаешь что будет?
– Знаю. Ну так прикоснись же ко мне пальцем, прошу тебя.
– Нас могут увидеть.
– Ну и что! Знаешь, что я тебе скажу? Да будь эта палата битком набита людьми, я все равно стала бы заниматься с тобой любовью – так мне хочется. – Она улыбнулась. – И может быть, публика в конце нам поаплодировала бы – настолько это было бы чудесно.
– Несомненно. Но только ты грезишь. Не надо. Пока не надо.
– Это просто ужасно.
– Я знаю. Когда усталость достигает крайних пределов, то «это» пробуждается в нас со страшной силой.
– Ну и какое средство против этого?
– Попозже. А сейчас погрузись в сон, закрой глаза, представь себе, что я сейчас в тебе или ты во мне, что одно и то же.
Гармония поджала к животу колени, закрыла глаза и заснула так быстро, что у Вальтера возникло ощущение, словно он увидел, как в колодец упал камень. Она спала с приоткрытым ртом и слегка посапывала. Он провел пальцем по ее бровям, как бы разглаживая их, но она не шевельнулась. Он зажег сигарету и лег на спину. На душе у него было радостно, он чувствовал себя победителем. "Какой смысл брать то, что тебе дают? – размышлял он. – Есть в этом какая-то банальность, хотя и прелестная, но все-таки банальность, формальная в своей обыденности". И тут же сам удивился своим мыслям. Слово «любовь», даже если он и любил, ему не нравилось из-за той неизбежной в конце концов зависимости, которую оно влекло за собой, а что может быть более ужасного, более похожего на смерть, чем ставшее привычным наслаждение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14