Затем поступили сообщения с пограничных КПП: после 15 сентября разыскиваемый гражданин Болгарию не покидал.
Разумеется, он мог пересечь границу с фальшивым паспортом, под чужим именем, то есть незаконно, хотя нарушений границы в указанное время не было зафиксировано.
Следом начали приходить ответы из окружных управлений милиции, моргов, больниц – безрезультатно.
Под вечер, когда все возможности исчерпались, Бурский сказал Шатеву и практиканту:
– Уважаемые коллеги, мы, кажется, в тупике. Что предпримем завтра? Что вы вообще думаете о загадке, заданной нам Кандиларовым?
– Я думаю, он перебрал с загадками, – устало откликнулся Шатев. – Может, полковник и прав: гуляет с любовницей, допустим по Видину, и обдумывает текст заявления о разводе.
– Заодно и заявление об увольнении. В райсовете такого прогула не потерпят, тем паче приобретшего огласку.
– А он им вместо заявления – больничный лист. Запросто! Как бывает, когда любовница – участковый врач…
– В его годы легче расстаться с участковым врачом, чем с нажитым капиталом. Ты вспомни его апартаменты – это ж пещера Аладдина!
– Да, о сокровищах этой «пещеры» надо бы поразмышлять особо. Как это средней руки служащий райсовета умудрился поднакопить столько всего? – Шатев задумался. – Послушайте, а ведь если Кандиларов закопан где-нибудь в лесу, в горах, тем более под осыпью, то найдет его не милиция, а палеонтолог двадцать первого века.
– Остроумно. Только у нас нет времени ждать третьего тысячелетия, – сказал Бурский и обернулся к стажеру: – Вы, Тодорчев, что думаете?
Паренек смутился, даже слегка покраснел.
– Смелей, смелей, – приободрил его Шатев. – Наша профессия не для боязливых и не для застенчивых.
– Видите ли, я думаю, надо исключить возможность того, что этот… Кандиларов… задержался у какой-то женщины. В его годы люди не так уж часто рискуют общественным и семейным положением. Во всяком случае, у вас нет данных о том, что супруги, допустим, не ладили, что дело шло к разводу.
– Не у вас, а у нас, дорогой коллега, – поправил парня Шатев.
– Да, у нас. И еще…
– Не стесняйтесь, говорите.
– Когда меня посылали к вам, то прямо-таки заверили, что я буду проходить практику в отделе по расследованию убийств и тяжких преступлений против личности. А вместо этого…
– Вы, кажется, недовольны? Да? Разочарованы? Не торопитесь. Будут у вас еще расследования и потяжелей, это я вам обещаю.
Зазвонил телефон. Майор поднял трубку. Ответив собеседнику односложным «да», заторопился к выходу.
– Звонила Кандиларова, – сказал он уже в дверях. – Получила еще одно письмо от мужа – из Стамбула. Полковник Цветанов приказывает поехать и взять у нее это письмо.
Он вернулся примерно через час. Шатев и Тодорчев терпеливо дожидались, пока Бурский достанет письмо, включит сильную лампу-рефлектор и сядет за свой стол.
Письмо покоилось в сложенном вдвое листе белой бумаги. Большим пинцетом, извлеченным из среднего ящика стола, майор подцепил конверт и перенес его в круг света. Конверт был тонкий, размером больше обычного, с красными и синими ромбиками по краям, левее марки с изображением Кемаля Ататюрка пестрела наклейка: «Авиа». В сильную лупу ясно прочитывались буквы стамбульской почты и дата – «02.10». Ниже черными чернилами значился адрес Кандиларовой. Виргинии, именно Виргинии Кандиларовой.
Все так же пинцетом Бурский перевернул конверт. На штемпеле софийской почты значилось вчерашнее число, а в самом низу – приписка: «Отправитель: П. Христов».
В конверте лежала столь же непривычно большая цветная открытка с изображением знаменитой некогда мечети, а еще раньше – не менее знаменитой византийской церкви «Святая София».
Послание гласило:
Милая Виргиния, со вчерашнего дня я нахожусь здесь, в Стамбуле, о чем и спешу тебе сообщить, чтобы не тревожилась за меня. Зачем и какими судьбами попал сюда – объясню при удобном случае. Открытку эту покажи кому следует, если появится необходимость. И знай: случившееся – к добру, как для меня, так, может быть, и для тебя. Вскоре напишу обо всем подробнее, но уже из дальних краев. Надеюсь, что мы снова будем вместе. Прощай. Твой П.»
10 октября, четверг
Стажер дежурил в отделе: ему пока что не решились поручить самостоятельную задачу. А для Бурского и Шатева два дня промелькнули в беготне, в бесчисленных телефонных разговорах. На третий день настало время докладывать полковнику, и все трое явились к нему в кабинет.
– Ну, будем носиться как угорелые или пора признать себя побежденными? – начал Цветанов свои подковырки. – Что же, поверите, что Кандиларов улизнул в Турцию, и прекратите расследование? Поскольку, мол, искать пропавшего супруга уже не имеет смысла.
– Дело Кандиларова, товарищ полковник, не такое уж и простое, – огрызнулся Бурский.
– Разумеется, разумеется. Нашему брату проще получать денежки в день зарплаты… Несколько труднее предложить, к примеру, интересную версию.
– Хорошо, тогда выслушайте ее. Графологическая экспертиза установила, что на обеих открытках почерк один – Петко Кандиларова. Дактилоскопический анализ материала столь же категоричен: отпечатки пальцев на открытках – только Кандиларова и его жены. На первой, конечно, обнаружены и другие отпечатки: ведь она была послана без конверта.
Ага, намекаешь на то, что…
– Обойдемся без намеков. Традиционные графологические и дактилоскопические методы идентификации подтвердил электронно-вычислительный графоскоп. Экспертиза основывалась на достаточном исходном письменном материале, взятом из квартиры Кандиларова и из райсовета. Установлено также, что текст обеих открыток написан одной и той же авторучкой. Чернила западной марки «Бриллиантшварц», у нас в продаже таких нет:
– И трех дней не прошло, – невозмутимо сказал полковник, – а как много всего установил электронный графоскоп…
– Ну, кое-что придется устанавливать нам, а не графоскопу, – обидчиво возразил Бурский. – Первое: действительно ли был Кандиларов в географических пунктах, указанных на открытках. И действительно ли сам отправлял свои послания. И второй вопрос, независимо от ответа на первый: по своей воле Кандиларов писал и отправлял открытки или его принудили?
– Попробуй-ка принудь меня написать, чего мне не хочется!
– Да он ведь не полковник милиции, товарищ полковник. К тому же и неизвестно, какими средствами на него воздействовали.
– Или обманули! – вдруг вырвалось у Тодорчева.
– Вот именно. Совсем не обязательно насилие над волей, принуждение, проще прибегнуть к хитрости, обмануть, – согласился майор. – Но вернемся к первому вопросу: резонно ли предполагать, что кто-то хотел внушить супруге Кандиларова, а через нее, вероятно, и нам, что ее муж с шестнадцатого по тридцатое сентября находился в санатории шахтеров. Именно внушить, ибо мы-то бесспорно установили, что и духу его там не было. Почему бы не допустить, что и вторым посланием нас хотят ввести в заблуждение? Ведь если признать, что Кандиларов уже в Турции, то сама собой отпадет необходимость искать его в Болгарии.
– Хочешь сказать, что для нас разыграли спектакль? Мерси! Сначала попытайся ответить на такую реплику из зала: «Твоя версия построена на правиле „почерка преступника“, не так ли?» Мол, тот, кто действовал определенным способом, обязательно его повторит. Только ведь нет правил без исключений. Кто поручится, что наш случай – не исключение?
Бурский попытался было возразить, но полковник остановил его жестом.
– Потерпи! Этот твой гипотетический преступник, разве не обязан он был допустить, что как только мы обнаружим обман с первой открыткой, то наверняка поставим под сомнение и достоверность второй?
– Верно. Не будь первой, я бы не усомнился во второй.
– Вот так-то! И что из этого вытекает?
– Автор этих открыток, на мой взгляд, явно перестарался. Переборщил. Но вот почему?..
– Да, так почему? – торопил полковник.
– Не исключено, что просто по недомыслию, по собственной глупости. Вообще-то я избегаю оперировать версиями о глупом преступнике, слишком это опасно. Потому допускаю: трюк с открытками был кому-то необходим, чтобы оттянуть время, отдалить начало розыска. И следует признать, трюк удался, мы потеряли три с лишним недели. А сейчас, вполне возможно, трюкачу уже безразлично, если обман и раскроют. Ведь Кандиларов или в Турции, или… – Бурский развел руками.
– Что – или? Договаривайте.
– Не знаю. Но сложности предвижу немалые.
– Товарищ полковник, разрешите и мне, – попросил Шатев.
– Какие тут разрешения? Да мы все четверо только и ждем, когда нас посетит наконец умная, оригинальная мысль!
– В обеих открытках обращение к жене – «Милая Виргиния», – сказал Шатев. – А Кандиларова утверждает: иначе, как Джиной, муж ее не называл. Лично ее это больше всего и смутило. «Будто не он писал» – вот что она сказала. Давайте задумаемся. Может быть, муж хотел таким образом предостеречь свою жену, а?
– Вот это мысль! – воскликнул полковник Цветанов.
– Если судить по семантическому анализу… – начал было Бурский, но начальство его осадило:
– Не объясняй нам, пожалуйста, что такое семантика. Давай-ка послушаем капитана. Сдается, у него что-то дельное наклевывается.
– Я убежден, что это странное обращение – не случайность. Должно быть, в обоих случаях Кандиларов не смог прибегнуть к открытому тексту. Значит, нечто, – Шатев возвысил голос, – препятствовало ему изъясняться свободно. А может, некто?.. Тогда о каком препятствии конкретно может идти речь? О принуждении, например. Об угрозах. О насилии… И другая странность – подпись отправителя: «П. Христов».
– Что же здесь странного? – удивился полковник. – Любой болгарин в неофициальных письмах прибегает к краткой форме подписи.
– Но он всю жизнь подписывался не иначе, как Кандиларов! Хотя фамилия его и отдает церковным елеем, раньше-то он ее не менял. Почему же теперь, в открытках, вместо Петко Кандиларова – какой-то П. Христов?
– Все-таки он из Турции пишет, – сказал Бурский. – Объявляет себя невозвращенцем.
– Ну и что? От турок он скрывается, что ли? – сказал полковник.
– А то, что «со вчерашнего дня» он в Стамбуле, но дату не уточняет, – гнул свое Бурский.
– Не хочет, чтобы установили, когда перешел границу.
– Намекает… да нет, прямо говорит: не намерен, мол, долго задерживаться в Турции, собирается в дальние края.
– Из Турции их обычно в Америку переправляют, а то и в Австралию, – проговорил полковник.
– Или, опять-таки, нас надувают. Вынуждают ничего не предпринимать, пока он не скроется черт знает куда, – продолжал размышлять Бурский. – Чтобы и не пытались разыскивать его в Турции.
– Что еще, капитан Шатев? – немного выждав, спросил Цветанов.
– Еще… Содержание стамбульской открытки кажется мне чересчур сухим. Все-таки любимая женщина, на двадцать пять лет моложе. Кандиларов порывает с ней, может быть, навсегда. А подпись – точно на пустяковой записочке: «Твой П.» Заметьте: в первой открытке все гораздо сердечнее: «Целую тебя. Твой Петко».
Шатев замолчал, и трудно было понять, исчерпал он аргументы или ждет поддержки своих коллег.
– Ну так вот, – сказал полковник, досадливо махнув рукой. Ничто меня не убеждает, что Кандиларов не пьет сейчас шербет на берегах Босфора. И если ни у кого нет более весомых аргументов, то мой вам совет, ребятки: распрощайтесь с пустыми домыслами. Пора передавать дело коллегам из госбезопасности. Оно их заинтересует гораздо больше, чем вас, да и возможностей у них побольше. Глядишь, узнают и где он обретается в Турции, и с кем снюхался, и что поделывает, и куда понесут его ветры эмиграции.
– Лично я не согласен, товарищ полковник, – заявил вдруг Бурский.
– С чем это не согласен? – поморщился полковник. – Что у госбезопасности больше возможностей?
Не очень-то он любил, когда ему перечили так решительно.
– Не согласен, что нужно у нас дело отнимать. Как бы не попасть впросак перед коллегами из госбезопасности.
– Не беспокойся за свою репутацию. Если кто и окажется в неловком положении, так только я… Приказываю: розыск прекратить. Пропавший человек найден. Или вам охота тянуть дело Кандиларова до тех пор, пока не выйдете на пенсию?
Возвращаясь к себе, молчали. Но в душе каждого бушевала буря, и, едва переступив порог кабинета, Шатев громыхнул:
– Ну подумай, что ж это!..
– Николай! – резко осек его Бурский и глазами показал на стажера.
Решением начальника он и сам был недоволен, но его спокойный, выдержанный характер исключал крайности, срывы, а тем более недостойные выражения. Просто в данном случае полковник был прав. Стамбульская открытка достаточно красноречива: в Болгарии следов исчезнувшего нет, так что…
– И я думаю, что Кандиларов все еще находится в Турции, – сказал стажер Тодорчев.
– Ишь ты каков! – Шатев нашел наконец, на ком выместить обиду. – Такой молоденький, а уж и подлиза, и карьерист. Знаю я эту породу, вечно на стороне начальничков.
Парень не испугался, не отступил:
– Разве у младших нет права на собственное мнение?
– Погляди-ка на этого собственника!
– Угомонись, Николай! – Бурский с улыбкой покачал головой. – Я тоже не исключаю, если можно так выразиться, «стамбульских возможностей».
– И ты, Брут!
– О, да ты, кажется, Цезарем себя возомнил? – Шуточный тон возымел действие, атмосфера разрядилась.
Однако общее недовольство непроясненной ситуацией так и осталось.
11 октября, пятница
Бурский был точен и исполнителен во всем, включая приход на работу. Даже незначительное опоздание он считал грубым нарушением дисциплины. Но и раньше положенного не являлся: считал это потерей личного времени. «Быть точным, появляться минута в минуту, – любил он говорить, – это, знаете ли, мастерство!» Сам будучи воплощением точности, Бурский в душе не одобрял полковника Цветанова, для которого понятия рабочего времени как бы и не существовало («Выдумка для чиновников!») – в том смысле, что признавал он только ранний приход на службу и поздний уход. Главным своим земным предназначением полковник почитал необходимость работать как вол – и тут он решительно расходился во мнениях со своею супругой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20