Он вздрогнул.
– В Мулене?
– Деревенский воздух пойдет вам на пользу.
– В эти выходные? – переспросил он. – На этой неделе?
Она кокетливо пригрозила ему пальчиком:
– Только не говорите мне, что вы заняты, я все равно не поверю.
– Подождите, – пробормотал он, – одну минутку… С Робером может получиться недоразумение…
– Он будет рад рассказать вам о своей поездке во Франкфурт.
– В том-то и дело, что нет!.. То есть, я хочу сказать, что на этой неделе он не вернется.
Она подняла брови.
– Как так?
Вместо объяснений, Филипп извлек из кармана почтовую открытку.
Пробежав текст глазами, Люсетта порозовела от смущения.
– Что ж, вы лучше осведомлены, чем я, – заявила она с обидой в голосе.
Она лгала, он это чувствовал. Чувствовал, что та знала об этой неожиданной задержке и хотела воспользоваться ею, чтобы устроить ему нечто вроде западни. Он бы приехал, ничего не опасаясь. Более суток одни посреди леса, отрезанные от остального мира, в романтическом сообщничестве с ночью, осенью, дровами, пылающими в камине…
– Что ж, тем хуже! – воскликнула она, топнув ногой. – Обойдемся и без него!
– Полноте, Люсетта… Без Робера… Это невозможно! Она с вызовом посмотрела на него.
– Почему? Вы меня боитесь?
– Что за странное предположение! – возмутился он, вовсе не находя его странным. – Просто я не хотел бы вновь появляться в Мулене…
Выбитый из седла прямым вопросом, он очертя голову бросился к единственной лазейке, которая у него еще оставалась.
– Слишком много неприятных воспоминаний связано у меня с этим местом.
Он был весьма горд верным, важным, но не выспренным тоном, которым произнес последнюю фразу. Эффект, однако, оказался противоположным тому, на который он рассчитывал. Легко исполнив пируэт, Люсетта снова оказалась возле Филиппа.
– Да будет вам, будет, – пожурила она его, словно капризного ребенка, – когда вы, наконец, перестанете изображать убитого горем вдовца?
Чего-чего, но такой наглости он от нее не ожидал. Это было выше его понимания, и, не зная, какую линию поведения выбрать, он выдал длинную торжественную тираду:
– Моя дорогая Люсетта, я слишком дорожу вашей дружбой, чтобы обижаться на вас за эти слова…
Она не дала ему договорить:
– Простите мне мою откровенность, но я только потому так с вами разговариваю, что считаю себя вашим другом. С покойниками не живут… предоставим их самим себе. – Она протянула к нему руки. – Я могу помочь вам, Филипп… я хочу помочь вам жить.
Он давно уже знал, чего можно ожидать от помощи, которую она так жаждала ему предоставить. Гораздо больше, чем эти едва завуалированные признания в любви, его озадачивала беззастенчивость, с какой она говорила о недавно наступившем вдовстве, и та поспешность, с какой стремилась стереть воспоминание об умершей.
Угадав обуревавшие его мысли, она усилила натиск:
– Я вас шокирую, не правда ли? И вы обвините меня в отсутствии такта, если я скажу, что прошлое, каким бы оно ни было, в конце концов всегда рассеивается, как дым. Вот, например, вы… вы помните…
Она замялась – таким скверным показался ей переход от одной мысли к другой. Однако желание высказаться жгло ей губы, и она закончила:
– Помните тот день, когда вы меня поцеловали?
– Я?
Ему пришлось сильно напрячься, чтобы воскресить в памяти один из вечеров, имевший место много лет назад… Время его службы в армии… товарищеские отношения, связавшие его с Робером… Отпуск… Приглашение к Тернье… Юная сестра, невинный поцелуй украдкой в коридоре… Столько лет уже прошло с тех пор!
– Я не забыла, – сказала Люсетта изменившимся голосом. – Насколько я помню, вам это не было неприятно.
– Прошу вас, – вдруг выдохнул он, охваченный паникой при мысли, что их может услышать Раймонда… – Замолчите… Сейчас не время. – Он еще больше понизил тон. – Не здесь!
«Не здесь!..» два лишних слова, которые немедленно вызвали ответный удар.
– Тогда почему не в Мулене?
Застигнутый врасплох, он не нашелся, что ответить. Люсетта посмотрела на него украдкой, уселась в кресло, положила ногу на ногу и вынула из своей сумки пачку «Голуаз». По привычке, а возможно, из снобизма, она курила только серый табак.
– Огня не найдется?
Он предложил ей пламя своей зажигалки и тоже закурил. Филипп нервничал, не зная, как выпутаться из двусмысленной ситуации, возникшей между ними из-за его молчания.
– В Мулене, – вымолвил он, тщательно подбирая слова, – без Робера… Благоразумнее было бы от этого отказаться… хотя бы ради приличия…
Вначале он даже не понял, почему Люсетта вдруг расхохоталась, разразилась этим полуистеричным смехом, который ему был так хорошо знаком.
– Приличия, – повторила она, вздрагивая всем телом, – мой бедный Филипп… Приличия…
Она выронила сигарету, на лету подхватила ее, рассыпав сноп искр на тыльной стороне ладони. Ожог моментально вернул ей серьезность.
– Приличия, мой дорогой Филипп, мне кажется, вы сами не очень о них думаете. Иначе бы… – Она встала отряхнуть юбку. – Иначе бы вы не принимали у себя женщин в такой ранний час.
Он удивился, решив, что она говорит о самой себе.
– Девять часов!.. Это, по-вашему, рано?
– Нет, нет… – Она снова заулыбалась. – Речь не обо мне, а о другой… той, что была здесь до меня.
Он проследил за ее взглядом до пепельницы, где тлел испачканный губной помадой окурок сигареты «Пел-Мел». Тяжелый свинцовый колпак захлопнулся над ним.
– Ну, что вы скажете? – ехидно спросила она. Филипп с тоской думал, а что же сможет сказать он.
– Филипп, вы вольны принимать, кого угодно.
– Это был деловой визит…
Выход ему неожиданно подсказал роман, лежавший на пианино.
– Приходила секретарша моего издателя за рукописью, которую я немного задержал… Из-за всех этих событий, правда ведь?.. Она только что ушла.
Кончиком своей «Голуаз» она размазала по пепельнице еще не остывшую золу «Пел-Мела», затем, словно побоявшись зайти слишком далеко в том, что ее не касалось, резко сказала:
– Поговорим о другом.
С его стороны было бы неразумно перечить ей.
– Как вам будет угодно.
– О вашей поездке в Бразилию, например. Вы не изменили своих планов?
– Я все больше и больше подумываю об этом путешествии последнее время.
Юношеский, почти детский восторг сделал ее на миг похожей на брата.
– Чудесно… я рада, что смогла убедить вас. Создавалось впечатление, по крайней мере внешне, что она забыла о цели своего визита.
– Будь я посмелее, я бы попросила вас одолжить мне одну-две книги о Латинской Америке, которые видела в вашей библиотеке.
Он охотно пошел навстречу ее желанию, и они перешли в кабинет, где она выбрала великолепную монографию, озаглавленную «Бразилия».
– Так у меня будет некоторое ощущение того, что я вместе с вами готовлюсь к путешествию, – пробормотала она, засовывая томик под мышку. – Когда вы к нам приедете, мы вместе это обсудим…
Филипп не знал, заметно ли исказилось его лицо, Люсетта же торопливо добавила:
– Все трое… вместе с Робером.
Теперь у нее был почти трогательный вид.
– Надеюсь, германская черепаха не слишком долго будет его там удерживать.
Она вздохнула и проследовала за Филиппом в прихожую.
– Вы знаете… – Она насмешливо хохотнула. – Или, вернее, не знаете, что его отсутствие пришлось очень не по душе Шерлоку Холмсу из Бур-ля-Рен.
Филипп, собиравшийся было уже открыть дверь, замер, зажав в кулаке дверную ручку.
– Вы снова видели Шабёя?
– Не я. Наши атомы не стыкуются… я узнала от секретарши Робера, что он приезжал на фабрику. Хотел повидаться с патроном… своим другом патроном, и всего-то.
– Уж не воспылал ли он действительно страстью к игрушкам?
– К игрушкам… да, по дешевке! Приближается Рождество, а полицейские ведь тоже люди. Вы также не знаете… – Она тараторила, не переводя дыхания, словно боялась, что не успеет сказать всего, что ей надо было сказать. – Шабёй уже звонил Роберу перед самым его отъездом. И знаете, по какому поводу? Чтобы Робер подтвердил ему в сотый раз, что он действительно был в Мулене, когда вы приехали. Вам не кажется, что это уже чересчур?
– Поразительно! – сказал Филипп. – Как будто у них в полиции делать больше нечего. – Он приоткрыл дверь. – Лучше бы ловили грабителей, вместо того чтобы отравлять жизнь честным людям.
Грабителей и убийц! Дрожь пробежала по телу Люсетты – возможно, от ледяного сквозняка, хлынувшего в дверной проем. Она зябко стянула вокруг себя пальто и продолжала:
– На прошлой неделе я читала статистику в одном журнале… Кажется, половина преступлений остаются нераскрытыми! Когда я об этом думаю…
Филипп резко распахнул дверь. Она протянула ему свою руку в перчатке, мило улыбнулась.
– Половина преступлений… Представляете!
Она вышла, а на крыльце, прежде чем он успел закрыть, обернулась:
– Филипп! – Улыбка по-прежнему не сходила с ее лица. – Насчет субботы, в Мулене. Подумайте еще!
Глава 16
– Шлюха!.. О, какая шлюха! Еще чуть-чуть, и вы занялись бы здесь любовью… без всякого стыда… А я, наверху, вынуждена все это сносить!
Бледная, с полным ртом желчи, Раймонда давала волю ненависти.
– А ты! Ты божился, что между вами никогда ничего не было… Ты ее уже целовал, она сама сказала… я слышала…
Ее сотряс приступ кашля, смеха и рыданий. Филипп положил руку ей на плечо.
– Это было давно, много лет назад… Один-единственный раз, до того, как я познакомился с тобой… Впрочем, я об этом даже не помнил.
– Но она, она помнит!
Передразнивая Люсетту, Раймонда скопировала ее голос:
– Насколько я помню, вам это не было неприятно! – Она схватила журнал и с силой швырнула его через всю комнату. – Она вела себя как… как…
– Как шлюха, ты уже говорила!
Терпение, которым он вооружился, предвидя эту сцену, начинало оставлять Филиппа. Он в очередной раз сделал над собой усилие, желая сохранить примирительный тон.
– Я ставлю себя на твое место и понимаю твою реакцию. Встань ты на мое. Что я, по-твоему, мог сделать?
– Признайся, ты ее даже не одернул, как следует.
– Я обязан был ее выслушать, прежде чем выставить за дверь…
– Ты должен был сделать это сразу.
– Чтобы поссориться с ней и Робером, спасибо за совет!
– И чтобы не поссориться с братом, – ухмыльнулась Раймонда, – ты готов переспать с сестрой.
– С сестрой я спать не собираюсь. Это раз! – Он схватил ее за запястья и заставил сесть на край кровати. – И если мы все еще торчим здесь, то из-за тебя. Это два!
– Из-за меня? Вот это сказанул!
Пробежавшая по ее плечу дрожь передалась запястьям, которые он не выпускал из рук.
– Если бы ты не была такой упрямой и уехала…
– Вот-вот, скажи, – завопила она что было силы, пытаясь вырваться. – Скажи, что я тебе мешаю… Может, это меня ты хочешь выставить, чтобы иметь свободное поле действий. Ах, если бы я была сейчас в Рио…
– Пожалуйста, не драматизируй. Я и без того в большом затруднении!
– Если бы я была сейчас в Рио-де-Жанейро, – продолжала она на одном дыхании, – ты был бы в гораздо меньшем затруднении!
Сделав резкое движение спиной, она встала. В ее запястья по-прежнему впивались пальцы Филиппа, предплечья упирались в ходуном ходившую грудь, глуховатым голосом она проговорила:
– Я – твоя… Но и ты, ты принадлежишь мне, мне одной… Если ты поедешь в Мулен, я не знаю, что сделаю!
Он ослабил хватку, дабы не поддаться искушению сломать хрупкие суставы, перекатывавшиеся под его пальцами.
– Если ты перешла на такой тон, я больше не буду спорить!
Он подчеркнуто повернулся к ней спиной и подошел к окну, на котором за один угол было подвешено одеяло, снятое на день. В подвижном небе солнце играло в прятки с облаками. Оно было таким слабым, таким болезненным, что тепло его за шторами почти не ощущалось.
– Филипп! – Голос Раймонды позади него прозвучал покорно и умоляюще. – Почему ты говоришь, что это из-за меня?
Он не шелохнулся. Голос стал хнычущим.
– Выходит, это я виновата, что Люсетта кокетничает с тобой?
– То, что Люсетта кокетничает со мной, это одно. А то, что она ведет себя так, как только что себя вела, это другое, – сказал он, украдкой наблюдая за ней.
Она вновь села на кровать и принялась усердно, одно за другим, растирать запястья. Он продолжил:
– Ты не находишь это странным?
– Скорее возмутительным!
– Ладно, – бросил он ей, возвращаясь назад ровным шагом. – Сделай над собой усилие. Попытайся хоть раз быть объективной. Она позволяет себе с такой беззастенчивостью говорить о моем вдовстве…
– С цинизмом, ты хочешь сказать.
– Поступала она безотчетно или сознательно ломала комедию, а возможно, и то и другое, понять трудно. Но я сразу почуял неладное, когда она намекнула на хорошо ухоженный дом… – продолжил Филипп. – Слишком хорошо ухоженный дом для одинокого мужчины.
– Есть мужчины, которые…
– Только не я, и она меня знает! Что же до остального…
Он еще и сейчас ретроспективно испытывал ужас, в который его поочередно повергали бесстыдство, наглость и дерзость Люсетты. То, что ему показалось тогда немыслимым, даже ненормальным, высвечивалось теперь до странности разоблачающим светом.
– Сейчас ты понимаешь, что означает для нее «Пел-Мел» в пепельнице?
Она не ответила. Из-за ее пассивности он вспылил:
– Вот она, твоя вина, твоя ошибка, вернее, твои ошибки! Слишком хорошо ухоженный дом… Свет в окне в тот день… Сегодня сигарета… завтра будет что-нибудь еще.
Раймонда сбросила на пол свои туфли без задников. Забравшись с ногами на одеяло, подтянув колени к подбородку, она свернулась в позу зародыша, как будто в своем подсознании хотела вернуться к вегетативной жизни, без ответственности, без проблем. Постепенно ее агрессивность сменилась чем-то вроде прострации.
– Я буду осторожнее…
– Слишком поздно! Люсетта пришла к убеждению, что я принимаю женщину… женщину, которая ведет себя здесь, как хозяйка дома… И лишь потому, что знает, что я никогда не был безупречным мужем, что я не являюсь безутешным вдовцом, она осмелилась…
Внезапно он понял, что говорит в пустоту, и оборвал себя на середине фразы.
– Ты меня слушаешь?
– Да, да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15