Вскоре он обратил внимание на необычную пару — мужчину и женщину, скромно сидящих в дальнем конце трапезной и заметно отличающихся от прочих участников этого варварского пиршества. Царственная осанка, великолепные черные волосы, отливающая бронзой безупречная кожа и глаза цвета темного янтаря делали женщину настоящей красавицей. Внешность ее выгодно подчеркивало темно-синее платье с серебряным шитьем. Сидящий рядом с ней высокий светловолосый мужчина больше походил на рыцаря, чем на простого воина. Его широкие плечи облегала сплетенная из металлических колец тяжелая кольчуга, а на столе перед ним лежал железный шлем. Рыцаря, похоже, слегка забавляло бесшабашное веселье пирующих, но присоединяться он не спешил. А женщина вообще сидела с отсутствующим видом, думая о чем-то своем и как будто не замечая буйных выходок бражников.Фолкен закончил последнюю балладу и передал лютню Трэвису, чем на время отвлек последнего от наблюдений за странной парочкой. Настало время перекусить. Кел, возвысив голос, приказал подать угощение певцу и его подмастерью. Каждому вручили по огромному куску жареного мяса на ломте темного хлеба, почти такого же твердого, как доска, на которой его нарезали. Трэвис так проголодался, что ему было глубоко плевать, от какого животного мясо. Он откусил кусок и принялся жевать. И жевать. И еще жевать. Сплошные сухожилия. В конце концов он все-таки проглотил прожеванное, правда, с большим трудом.Низкое горловое рычание заставило его повернуть голову. Рядом с ним, оскалив внушительного размера клыки, стоял здоровенный охотничий пес. Трэвис быстро сообразил, что своя рука дороже, и без особого сожаления расстался с жестким, как подошва, «ростбифом». Вслед за чем начал грызть хлеб — черствый и местами заплесневелый, но все же более или менее съедобный.— Начинайте представление! — прозвучал новый приказ короля, радостно подхваченный гостями. — Где Трифкин-Клюковка? Пускай потешит нас!— Нам лучше убраться в сторонку, — шепнул бард, и друзья, подхватив свои табуреты, поспешно переместились в торец королевского стола.Раздвинулся занавес, и на подмостки выскочил маленький человечек. Он легко запрыгнул на середину стола и начал отплясывать потешный танец, ничуть не заботясь об опрокинутых тарелках и кубках. Потом подпрыгнул вверх, сделал двойное сальто и ловко приземлился на ступени. Этот финт встретил шумное одобрение зрителей.Акробат, без сомнения, был взрослым человеком, хотя ростом едва дотягивал Трэвису до пояса. Живые, цвета лесного ореха глаза выделялись на круглом, плоском, безбородом лице. Обтягивающий костюм желто-зеленых тонов завершал украшенный красным пером скомороший колпак поверх взъерошенных каштановых волос. Сорвав колпак с головы, артист низко поклонился, выпрямился и нараспев представился аудитории тоненьким жалобным голоском: Я Трифкин-Клюковка, я шут; Почтеннейшие зрители, Не ведаю, как вас зовут, Но хоть на несколько минут Развлечься не хотите ли? Мы к вам пришли не пировать — Раскройте же глаза! — А петь, плясать и потешать И чудесами услаждать Ваш слух и взор, друзья! Занавес вновь раздвинулся, и на подмостки выбежали еще где-то около дюжины членов труппы. Все они были облачены в диковинные наряды. Старик с длинной белоснежной бородой в такой же хламиде выступил вперед и принялся разбрасывать во все стороны пригоршни сухих белых цветочных лепестков. Изображающие дриад женщины в платьях цвета древесной коры грациозно размахивали руками, заканчивающимися зеленеющими ветвями. Обнаженные до пояса козлоногие фавны в широких шароварах и с привязанными к головам рожками скакали вокруг. В центре образованного артистами круга стояла юная девушка в ярко-зеленом платье. Ее длинные распущенные волосы украшали цветы и листья. Трифкин поднял руки, и гул толпы немедленно утих. Все подались вперед и затаили дыхание, чтобы не пропустить ни одной детали из начинающегося представления.Трэвис старался изо всех сил, но так и не смог уловить до конца смысла разыгрываемого спектакля. Насколько он сумел понять, речь в нем шла о противостоянии Зимы и Весны. Старик в белом, судя по всему, олицетворял Зиму. Он расхаживал по подмосткам среди дриад и разбрасывал лепестки, что должно было, видимо, изображать бушующую в лесу метель. Женщины при этом очень натурально дрожали и клонились из стороны в сторону, демонстрируя, как им неуютно и зябко. Потом старец Зима подкрался к девице в зеленом, которая могла быть только Весной, отвлек ее внимание скабрезной ухмылкой, ухватил поперек талии, взвалил на плечо и умчался прочь, вызвав у аудиенции смешанную реакцию, характеризующуюся в равной степени свистом и одобрительными возгласами.Занавес упал и снова раздвинулся. Новая сцена опять осталась не до конца понятой Трэвисом. Скакали фавны, то и дело приспуская шаровары и обнажая поросшие шерстью тощие ягодицы, но более ничего вразумительного не происходило. Затем началось следующее явление. Весна билась в цепких объятиях Зимы, но на помощь ей соизволили наконец прийти сатиры. Они набросились на старика и совместными усилиями вышвырнули его с подмостков, освободив, таким образом, несчастную девственницу Весну, выразившую свою благодарность спасителям позволением попрыгать вокруг нее с удвоенным усердием. Кончилось все тем, что фавны непроницаемым кольцом сгрудились вокруг спасенной девушки; когда же та вырвалась из их объятий, объем живота ее ощутимо возрос.На этой стадии опять появился Трифкин-Клюковка. Он колесом прокатился по подмосткам, остановился перед Весной, запустил руку ей под платье и одним движением вырвал «плод», который поднял высоко над головой для всеобщего обозрения. Им оказалась деревянная кукла в желтом одеянии и с золотистой короной на челе. Трэвис решил, что этот эпизод символизирует рождение Лета. Представление завершилось танцем всех занятых в нем актеров, но уже далеко не столь быстрым и зажигательным, как прежде. Закончив плясать, актеры в изнеможении распростерлись на полу под гром оглушительных аплодисментов и одобрительных криков со стороны зрителей. Дриады и фавны выстроились в ряд и откланялись, вслед за ними то же проделалиЗима и Весна, а напоследок перед пирующими появился Трифкин-Клюковка и произнес речитативом в своей излюбленной манере: Надеюсь, по душе пришлось Вам наше представление? А коли что не удалось И с чьим-то вкусом не сошлось, Не мучайтесь сомнением! Актера дар — воды глоток Иль тень в палящий зной. Теперь ложитесь на бочок, И пусть уносит вас поток Волшебных снов с собой! Актеры гурьбой сбежали с подмостков и скрылись за неприметной боковой дверью в дальнем конце зала. Гости зашевелились, заморгали и дружно начали зевать — как будто зачарованные прощальными словами шута. На этом пиршество завершилось. Козлы и столешницы разобрали и разместили вдоль стен, а вместо них на полу расстелили плетеные камышовые циновки. Король Кел удалился в свою опочивальню за занавесом. Красивая дама и сопровождающий ее рыцарь тоже куда-то исчезли — должно быть, незаметно покинули зал во время представления. Даже неугомонный Фолкен выглядел уставшим. Он рассеянно провел пальцами по струнам лютни и спрятал инструмент в котомку. Похоже, одному только Трэвису не хотелось спать. Он покосился на дверь, за которой скрылась труппа. Трифкин и его компания никак не выходили у него из головы. Было в них и разыгранном ими спектакле нечто экстраординарное, хотя он затруднился бы ответить, что именно.Слуги погасили факелы, и вскоре весь огромный пиршественный зал погрузился во мрак, рассеиваемый лишь красноватыми отблесками тлеющих в очаге углей. Кельсиорцы отправились на боковую. Бард нашел свободное местечко, и они с Трэвисом тоже улеглись, закутавшись в свои дорожные плащи. До их ушей доносились разнообразные ночные звуки: храп, чьи-то беседы вполголоса, пыхтение совокупляющихся парочек. Трэвис закрыл глаза, но уснуть так и не смог.— Как ты думаешь, он действительно мог выкинуть нас из замка? — спросил он шепотом. — Король Кел, я имею в виду. Все-таки он здорово смахивает на варвара.— Да нет, вряд ли нам грозило что-то серьезное, — сонно отозвался Фолкен. — По крайней мере я так думаю.Кел любит постращать людей, но сердце у него доброе. Давай-ка лучше спать, Трэвис Уайлдер.Но тот еще долго лежал с открытыми глазами, глядя в потолок и прислушиваясь к ровному дыханию спящего рядом барда. 31 Трэвис открыл глаза. Дрова в очаге прогорели, а угли подернулись золой. В зале царила тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием и храпом спящих. Он сел, склонил голову набок и прислушался. Что же могло его разбудить посреди ночи? Полной уверенности у него не было, но уж очень эти звуки походили на… перезвон колокольчиков?С Трэвиса мигом слетели последние остатки сна. Он бросил взгляд на спящего рядом барда. Фолкен лежал с закрытыми глазами и негромко похрапывал.«Разумней будет лечь обратно спать, Трэвис!» — подумал он, но любопытство оказалось сильнее. Он тихонечко поднялся, еще раз покосился на друга и начал осторожно пробираться к выходу, лавируя меж разлегшихся на полу зала тел, прекрасно понимая, что совершает фантастическую глупость, пускаясь бродить в темноте по чужому, незнакомому замку. Подобная прогулка могла ему очень дорого обойтись. Но Трэвиса подталкивала навязчивая мысль о том, что в последний раз он слышал колокольчики на ведущем из Кастл-Сити в горы шоссе. Возможно, здесь существует какая-то связь, и, если посчастливится, он сумеет отыскать дорогу домой.Сапог уткнулся во что-то мягкое. Послышалось протестующее ворчание, и Трэвис замер, прикусив губу, чтобы не закричать. В полумраке ему не без труда удалось разглядеть, что он наступил на ногу спящему дикарю. Сердце в груди отчаянно забилось. Но дикарь только хрюкнул, перевернулся на другой бок, обнял дремлющего по соседству пса и притих. Испустив вздох облегчения, Трэвис возобновил движение.В конце концов он добрался до выхода — той самой неприметной боковой двери, через которую удалились по окончании представления Трифкин-Клюковка и его потешная компания. Трэвис толкнул ее, вышел из зала и аккуратно прикрыл дверь за собой, радуясь в душе, что петли даже не скрипнули. Он очутился в узком коридоре. Под сводами трапезной, не-смотря на внушительные размеры помещения, было тепло от очага и скопления человеческих и собачьих тел, тогда как здесь каждый камень кладки источал сырой могильный холод. Один конец коридора заканчивался темной нишей, в которой, как нетрудно было определить по запаху, размещался сортир. Другой конец выводил сквозь низкий арочный проем на витую спиралью лестницу. Трэвис направился туда. Он долго поднимался по узким каменным ступеням, с каждым шагом ощущая нарастающее головокружение. Лестница привела его к новой арке, за которой начинался коридор, как две капли воды похожий на оставленный им внизу. Вдоль одной стены тянулся ряд дверей, очевидно, ведущих в комнаты, расположенные выше уровня пиршественного зала. В коридоре было темно, и только из-под самой дальней двери выбивалась золотистая полоска света.На этот раз у него не осталось сомнений. Нежный звон колокольчиков сопровождал мелодичный смех, ясный и чистый, как родниковая вода. Лишь остановившись перед дверью, Трэвис заметил, что весь дрожит. Тоненький лучик проникал изнутри сквозь замочную скважину. Не отдавая себе отчета в том, что творит, Трэвис опустился на колени и приник к отверстию.Первым, что бросилось в глаза, был солнечный свет, заливающий комнату. Но не яркий и слепящий, как в летний полдень, а мягкий и рассеянный, какой бывает в лесу. Не менее поразило Трэвиса и полное отсутствие источника освещения. Ни факелов на стенах, ни свечей в канделябрах, ни масляных светильников на цепях под потолком. Ничего. Свет просто был и наполнял помещение манящим, приветливым сиянием.В комнате расположилась труппа Трифкина-Клюковки. На первый взгляд, ничего особенного: обычные актеры, отдыхающие после вечернего представления. Но чем дольше присматривался к ним Трэвис, тем больше подмечал странностей. Начать с того, что ни один из артистов не соизволил переодеться. Несколько фавнов развалились прямо на полу, поставив на обнаженные волосатые торсы наполненные вином кубки. Еще один сатир наигрывал мелодию на тростниковой свирели, а три дриады танцевали вокруг него, помахивая над головами зеленеющими листвой руками-ветвями. Юная девушка, выступавшая в роли Весны, подпевала без слов, раскинувшись в кресле, в то время как четвертая дриада расчесывала ей локоны длинными сучковатыми пальцами. Старик, игравший Зиму, как и на сцене, скакал по комнате, пригоршнями разбрасывая высушенные белые лепестки. Возвышаясь над всеми, сидел на шкафу разрумянившийся, словно младенец, Трифкин-Клюковка и болтал ножками в ритме танца. В руке он сжимал серебряный кубок. Физиономия шута выражала полное блаженство и согласие с окружающим миром, как у хорошо подвыпившего гуляки.Трэвис моргнул. До сих пор он не сомневался в том, что актеры по какой-то причине не успели или не пожелали переодеться, но чем дольше он за ними наблюдал, тем быстрее испарялась его уверенность. Кривые ноги сатиров покрывали вовсе не меховые штаны в обтяжку, а самый настоящий козий мех! Сучки и ветви отнюдь не были привязаны к пальцам изображавших дриад женщин, а являлись естественным продолжением их длинных и гибких, как ивовые прутья, рук. И даже сухие цветочные лепестки, которые разбрасывал старец Зима, касаясь пола, начинали таять и вскоре превращались в сверкающие капельки росы. Но самым большим чудом показались Трэвису цветущие виноградные гроздья в волосах Весны. Они вовсе не были вплетены в ее изумрудного цвета локоны, а росли на голове девушки вместе с ними. Из всей труппы один только Трифкин выглядел точно таким же, как во время представления. Наряд его составляли желтые штаны в обтяжку и зеленая курточка, а непослушные каштановые кудри прикрывал шутовской колпак, увенчанный красным пером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118