Еще мгновение назад он был где-то там, в невообразимой дали, а сейчас он уже стоит передо мной и смотрит прямо в душу. На его светозарных серо-карих глазах — печать упрека, печали и безмерной усталости. Его тонкие бледные губы недвижимы, но я отчетливо слышу мягкую, льющуюся речь, и каждое слово отпечатывается светящимся оттиском в моем сознании. Девяносто девять ударов пульса — девяносто девять слов, что запомнятся навсегда:
«Дитя мира. В час скорби Небеса обращаются к тебе. Черное Солнце Горя опалило душу нашей планиды, и теперь она умирает. Крылья Тьмы опускаются на землю. Близится светопреставление, начат последний отсчет. Дитя мира. Спасение человечества — в твоих руках. Если ты стоек духом и способен держать в руках оружие — следуй на север. Там, в роковой битве армий Света и Тьмы, решится судьба мира и твоя судьба. Помни: если ты дрогнешь, погибнут все. Дитя мира. Если ты слаб духом и телом — денно и нощно молись за тех, кому предстоит выйти на смертельный бой против Тьмы. Пламенем Солнца и именем Света, проснись!»
Луч света хлестнул по глазам, и звездное небо вновь раскинулось передо мной. Вдруг я понял, что не сплю. Что это было? Может быть, это как-то связано с событиями минувшего дня? Специальное послание храмовникам от их непосредственного начальства на Небесах? Действительно, вчера я был посвящен в рыцари Храма, и Серебристая Луна теперь у меня. Поэтому со стороны высших сил мне теперь уделяется особое внимание — даже во сне на последнюю битву призывают.
С другой стороны, в словах белого посланника не было ни единого упоминания не только о Гранселинге и его воинах, но и вообще о Храме. Более того, создавалось такое ощущение, что, говоря лично с тобой, он обращался ко всем сразу. И еще мне показалось, что я хорошо знаю этого человека, раньше его видел, но почему-то забыл. Имя, мне бы только вспомнить его имя…
— Мастер Фрай, вы спите? — раздался откуда-то сбоку тихий шепот Штыря. — Мне сейчас такой сон странный приснился. Вроде бы и сон, и не сон…
— Белый Странник, идущий по лучу света? Чудно, я это же видел. А сказал он следующее…
Вот это да! Оказывается, все мы видели одно и то же, причем сны совпадали вплоть до малейших деталей! А я-то себе возомнил… И ведь сразу же ясно было, что это — послание всему человечеству. По крайней мере лучшим его представителям.
И что нам теперь делать? Идти на север? Но если долго-долго идти на север — Южная Земля кончится, уткнешься в океан. Где-то далеко за океаном находится Северная Земля — там Империя. Еще севернее — холодные моря и полярные льды. Насколько далеко нужно идти на север? В послании этого сказано не было. Так, может быть, следует подождать уточнения? В любом случае в ближайшие несколько дней у нас одна дорога—к выходу из ущелья. Надо бы еще поспать — сегодня мне придется натуральным трелевщиком поработать.
И почему ночи в конце июня такие короткие? Еще глаз сомкнуть не успел, ан вот уже и утро. Завтрак, конечно, никто не приготовил, а вот работа — ждет… «С первым отблеском зари вышли в поле косари. С их нелегкого труда начинается страда», — всплыли в памяти детские стихи.
Когда-то и мне приходилось участвовать в сем занимательном, но уж больно утомительном процессе. Да и то — куда ж денешься, если вся родная деревня, наточив косы и клинки, к первому дню июля-косаря спешно выходит походом на сенокос в изобилующие высокими и сочными травами поймы речной долины, чтобы запастись на зиму едой для скотины.
И медлить было нельзя — таких, как наша, деревень в горах было немало, и охотников за сеном в долину стекалось предостаточно. А пойма была маленькая, места на всех не хватало, так что, как говорится, кто не успел — тот опоздал. И про клинки я не зря упомянул — горцы, как известно, народ горячий и упертый, потому время от времени случались стычки за лучший травостой. В таком случае приходилось, отложив косу, браться за меч.
Как и мне сейчас, только совсем по другому назначению. Сначала я, наивный, попробовал сообразить световую волну и проложить всю дорогу одним махом. Сотоварищи потом долго потешались над моими прыжками и уханьями — столь же усердными, сколь и безрезультатными. Потом я и сам понял — для того, чтобы заставить лунный меч хотя бы засветиться, нужно иметь высокий душевный подъем. То есть, простыми словами говоря, нужно накрутить себя до такой степени, чтоб от благородной ярости пар из ноздрей повалил и искры из глаз посыпались.
А подобную благородную ярость сложно обеспечить без достойного противника — противостоящие мне кусты, увы, таковым не являлись. Поэтому мне на время пришлось забыть про все прелести небесной поддержки и вспомнить про былые подвиги на ниве косьбы.
Засучив рукава и надвинув шляпу на глаза, я с молодецким гаком врубился в заросли. Серебристая дуга просто-таки летала, не находя серьезной преграды. Проблема заключалась лишь в том, что поверху кусты сплелись между собой, и мне приходилось вырубать их «кусками».
Рабочие условия, конечно, были неважные. Земля под ногами оказалась глинистой и склизкой, я то и дело оскальзывался и падал в кусты, а те не упускали случая отыграться за потери своего племени, всаживая мне острые иглы в самые чувствительные места. Более того, пакостная растительность натравила на меня целую тучу мелкой, но кусачей мошки, от которой не было никакого спасения.
Минут через двадцать я остановился передохнуть, стереть пот со лба, отмахаться от назойливых мух, а заодно и посмотреть на результаты. А они впечатляли — вслед за мной тянулась настоящая просека. Пребывая в трудовом экстазе, я даже раскроил две плоские базальтовые плиты, выступавшие из-под земли.
— Кажется, это остатки древней дороги. Но почему их так мало? — задался вопросом Таниус, который вышел на косьбу, облачившись с головы до пят в бронированную спецодежду, — ему, по причине практически полной неуязвимости от колючек, я поручил оттаскивать подальше «накошенное» мною.
— А вы шагов десять вверх прорубитесь! — крикнул с пригорка кашеваривший, то бишь бездельничавший Штырь. — Там какие-то прогалы видны! Не смотрите на меня такими обреченными глазами и не опускайте рук, господа трудяги, — работа любит упорных!
— И не совестно тебе с верхотуры наблюдать, лодырь ты разэтакий?! Мы тут вкалываем, себя не жалея, а тебя небось там и мошкара не кусает, и ветерок обдувает! — возмущенно заорал я. Терпеть ненавижу такой расклад, когда я честно тружусь, а кто-нибудь на это снисходительно смотрит и вдобавок пристает со своими умными советами.
— Так ведь кушать вы все любите! А из вас кто-нибудь готовить умеет? Вот то-то же, — легко парировал мою эскападу Штырь, и мне на это было совершенно нечего возразить.
Малек оказался прав и в другом — если бы не его указания, то остатков забытого тракта мы бы никогда не нашли, он был проложен несколько выше ручья, вдоль которого мы прорубались сначала, и плиты скатились оттуда по склону. Произраставший прямо на оплывшей и изломанной дороге кустарник ничем не отличался от того, что был внизу, но теснился заметно реже, да и насекомые здесь от нас отстали. А вскоре мой зоркий глаз отметил трухлявые пеньки некогда срубленных акаций. Это и было знаком, ясно говорящим о том, что мы по-прежнему идем по следу мирроновского диверсионного отряда.
Два дня мы, используя пробивную мощь Серебристой Луны, от рассвета до заката прорубались через заросли к выходу из ущелья. Работа была изнурительной — я натер себе мозоли на руках, Таниус — на ногах, а Штырь, наверное, на языке, но все мы стойко держались, не подавая виду. Спал я как убитый, но просыпался все таким же уставшим, разбитым и вдобавок с больной головой и слабой, но постоянной тошнотой. Может быть, сказывалась дневная жара, может — гнилые испарения раскинувшегося внизу болота, а может — излучение багрово-черного светила, все так же размеренно и спокойно ползавшего по небу, как будто бы с ним ничего и не происходило.
Загадочный сон с Белым Странником был явлен нам еще дважды, но в обоих случаях это было всего лишь точное повторение первого послания. Каждый из нас определенно что-то решил для себя, а вслух соглашались, что действовать придется по обстоятельствам. И еще одно. Никто этого не говорил вслух, но все понимали: в этом мире от нас уже ничего не зависит, и единственное, что еще в нашей воле, — достойно умереть. У меня иногда возникало ощущение щепки, унесенной бурным водным потоком. Как может щепка повлиять на течение реки? Единственным образом — утонуть.
Грядущее выглядело достаточно мрачно, и обсуждать эту тему никому не хотелось. Наоборот — мы старались держаться бодро и сохранять присутствие духа. Даже мне, большому любителю разгадывать всяческие тайны, вскоре надоело ломать голову над происхождением сна — на первый план вылезала повседневная рутина.
Так, например, клинку Вознесения срочно требовался какой-то чехол — таскать его просто на плече было чрезвычайно опасно как для окружающих, так и для собственной одежды. Внимательно осмотрев старые ножны Регисты, я понял, почему раньше меч их не резал, — внутри ножны были выложены ее длинными каштановыми волосами, являвшимися для меча частью хозяина.
К сожалению, для меня такой вариант являлся неприемлемым — мои собственные космы были не длиннее пальца, а усы и бороду, согласно старому армейскому уставу, но вопреки древнему горскому укладу, я начисто сбривал. Естественно, все сожаления по поводу собственной чистоплотности оказались сильно запоздавшими.
Тем не менее нужно было что-то придумать. Какие еще части человеческого тела можно оторвать от него без видимого ущерба? Ногти? Маловаты будут. Зубы? Э-э нет, так не пойдет! Может быть, слюна?
Поплевав на обрывок ткани, я попробовал его на лезвии. Увы, тряпочка была разрезана, хотя и с некоторым трудом, но это означало, что мыслю я в правильном направлении. Может, попробовать кое-что другое…
Но все остальные попытки так же не увенчались успехом.
Оставалась последняя попытка — моя жизненная сила (я имею в виду кровь, а вы что подумали?). В народе бытует устойчивое мнение, что человеческая душа живет именно в кровушке. Уж если это не поможет, тогда придется пару лет не стричься…
Ура! Пропитанную моей кровью ниточку от перчатки клинок не разрезал, хотя в пальцах она порвалась с легкостью. Итак, решение найдено, и материал для внутреннего чехла уже имеется. Как вы помните, неделю назад в последней схватке с Бледной Тенью в пустынной крепости я был ранен в руку. Благодаря плотной перевязке и целебным мазям Штыря та царапина быстро зажила, и сейчас на мне уже другая рубашка, а предыдущая, порванная на бинты и залитая кровью, стоически ожидала своей окончательной кончины на самом дне моего мешка. Но судьба ее сложилась совершенно невероятно — и вот уже простая горская рубашка, ожидавшая раскроя на тряпочки для повседневных надобностей, становится вместилищем величайшего в мире артефакта.
А с внешней оболочкой было еще проще. В годы последней военной кампании, когда в лагере для новобранцев меня натаскивали по диверсионной части, то, помимо всего прочего, научили плести ножны из обычной веревки. Они всегда прилегают плотно к клинку и не издают ни единого звука при его вынимании, что при проведении вылазок во вражеский стан имеет немаловажное значение.
Конечно, одно дело — сделать оплетку для прямого, как линейка, короткого строевого меча, и совсем другое — для моей длиннющей загогулины. Тем не менее за несколько часов кропотливой работы у вечернего костра я соорудил нечто неказистое, похожее на коромысло, но все же удобное для ношения на спине.
Вот так, в тяжелых трудах и еще более тяжелых сомнениях, незаметно пролетели два дня. На третий кусты резко кончились, далее вниз полого уходила каменистая осыпь — мы вышли на приозерные равнины. Прямо перед нами широко распростерлись заливные луга, перемежаемые черными торфяными болотами и изборожденные многочисленными ручейками и речками, стремившими свои тихие воды к озерам, чья неподвижная гладь тускло блестела вдали. Там же, у горизонта, черной точкой маячила данийская крепость Сестерниц — главный форпост сил Коалиции во время войны с Империей.
Когда-то в этих краях жили ундоты. Но это было очень давно — во время войны здесь, на границе, десятилетиями шли бои. Все, кому посчастливилось уцелеть в лихолетье, ушли на юг — там были леса и было где прятаться от разорителей. Туда же укатился огненный каток войны, оставив за собой сплошные руины и пепелища.
Сестерниц остался единственным обитаемым местом в округе, но крепость возводилась в спешке, на островке посреди гнилого болота, где мухи, слепни, комары и прочие кровососы водились в неимоверных количествах. Естественно, по своей воле жить там никто не хотел, и теперь, когда война давно закончилась и крепость утеряла свое стратегическое значение, в ней устроили армейский острог для нарушителей военной дисциплины и тюрьму для дезертиров.
Слева от нас, ответвляясь от гор и далеко врезаясь в озеро Большую Ауру, проходила холмистая гряда, сплошь поросшая ельником. Называлась она Еловый Хвост и в самом деле издали походила на длинный хвост ящера, застрявшего между двумя горными вершинами. По холмам проходила граница между Травинатой и Даниданом. Условная, конечно, но тем не менее где граница, там и пограничники, пусть даже и годные лишь для того, чтобы стрясти денежку с беспечных странников, не догадавшихся обойти их пост стороной.
И еще где-то там, ближе к тракту и крепости, должна была стоять армия Коалиции, не успевшая на битву под Травинкалисом. Если войска и в самом деле там, то прорваться через их дозоры и патрули будет практически невозможно.
Прорваться в какую сторону? И вообще, с какой целью? Вопрос явки на последнюю битву оставался по-прежнему непроясненным, и к тому же я уже определил для себя приоритеты. В том, что мое личное участие в судьбоносном сражении не принесет никакой пользы для армии Света, я не сомневался ни секунды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67