Потому что не хочется.
***
Тобин провела все утро, обучая способных, но излишне робких слуг Байсаля, как следует работать во время военного положения. Но потом все же пришлось прилечь — контакт с Андраде оказался более изнурительным, чем она думала. Чейн остановился рядом с кроватью и с облегчением посмотрел на спящую жену: краска вновь вернулась на ее щеки, а сон был глубоким и спокойным. Сейчас Тобин была еще прекраснее, чем в день свадьбы… богаче духовно, величественнее, но — увы ничуть не покорнее… просто отдыхающая дочь дракона. Он погладил ее по голове, тихонько поцеловал в лоб и пошел умываться.
Когда Тобин проснулась, чистый, переодетый Чейн сидел за столиком с едой.
— Иди есть, — пригласил он.
Она потянулась, зевнула и присоединилась к нему… в чем мать родила.
— Кто меня видит, кроме тебя? — невинно ответила Тобин в ответ на приподнятую бровь мужа. — А ты давно привык ко мне. Слишком жарко, чтобы одеваться, Чейн…
— Моя дорогая бесстыдница, я привыкну к виду твоего тела только если окончательно ослепну… но тогда тебя будут видеть мои руки. Слушай, замечательный сыр! Интересно, чем тут кормят коз?
— Ролстра уже выступил? — спросила она, присаживаясь рядом.
— Вино тоже неплохое. Похоже, мы приканчиваем личные запасы лорда Байсаля.
— Войска Ролстры на марше? Сколько у нас воинов?
— Побереги язык, чтобы облизать ложку.
Она состроила ему рожицу, но голод был сильнее любопытства. Когда она подкрепилась, Чейн начал делиться своими впечатлениями и спрашивать ее мнения. После отъезда жены в Стронгхолд ему будет очень не хватать ее, но безопасность сыновей важнее всего.
Их сорванцы наотрез отказались оставаться в крепости Радзин, доказывая, что если маме разрешили участвовать в войне, то им велела это сама Богиня; пусть родители только попробуют не взять их с собой, и они найдут способ удрать. Чейн слишком хорошо знал своих сыновей, чтобы сомневаться в этом, и решил не спускать с них глаз. Это проще, чем изнывать от беспокойства и неизвестности… Хотя завтра им предстояло уехать в Стронгхолд, Тобин еще не знала, что отправится с ними. Когда он наконец небрежно упомянул об этом, грызя яблоко, то сразу вспомнил, почему запретил жене держать в спальне нож.
— Никуда не поеду! Я нужна тебе здесь!
— Мне нужно, чтобы ты была в безопасности.
— — У нас в войске нет ни одного фарадима, и хоть я умею немногое, но это даст тебе нужные сведения. Черт побери, Чейн, я не могу уехать!
— Пожалуйста, возьмись за ум. Мы должны отправить Сорина и Андри в безопасное место… особенно Андри! Я привяжу их к лошадям, а если понадобится, прикажу оруженосцам отлупить их до потери сознания. Не заставляй меня поступать так же и с тобой!
— Ты не посмеешь!
В гневе она становилась поразительно похожей на покойного Зехаву…
— Послушай меня… Да, ты нужна здесь. Но я не могу отвлекаться, думая о вашей безопасности. Неужели ты веришь, что мальчишки согласятся уехать без тебя? А в Стронгхолде ты сумеешь помочь Сьонед. Не стану повторять, как там сейчас тяжело.
Она беспомощно поглядела на мужа.
— Ненавижу, когда ты начинаешь говорить о здравом смысле…
Он поблагодарил Богиню за то, что та дала ему жену не только с головой на плечах, но и со Щедрым сердцем. Наклонившись над столом, чтобы взять Тобин за руку и поблагодарить за великодушие, частенько ставившее его в тупик, Чейн только сухо улыбнулся, когда она отдернула руку. Гордость запрещала ей смириться. Лорд откинулся на спинку стула и принялся любоваться Тобин, подвернувшей под себя ногу и прикрытой только прекрасными черными волосами.
Эту немую сцену прервал сильный стук. Шагнув к дверям, Чейн бросил жене свою рубашку и велел одеться. Рубашка доставала ей до колен и прикрывала все остальное, но когда Чейн открыл дверь, глаза лорда Байсаля чуть не вылезли из орбит, а щеки залил густой румянец. За его спиной стоял совершенно измотанный Мааркен… Чейн изумленно уставился на сына, которого не видел уже два года. Вместо маленького мальчика перед ним был высокий, владеющий собой юный оруженосец. Впрочем, с одного взгляда оценить эту перемену было нельзя… Отец и сын долго смотрели друг на друга, прежде чем обняться.
— Богиня, ну до чего же я рад видеть тебя! Что ты здесь делаешь?
Тобин радостно вскрикнула и бросилась к ним.
— Мааркен… ох, Мааркен, как ты вырос! — Со слезами на глазах она стиснула его в объятиях. Мальчик устало улыбнулся.
— Мама, в Грэйперле я всем прожужжал уши, какая ты красивая. Теперь они сами увидят, что я ничуть не преувеличивал.
Чейн взглянул на Байсаля, ожидая объяснений. Достойный атри долго прочищал горло, взволнованный как сценой возвращения блудного сына, так и необычным нарядом матери воссоединившегося семейства; в конце концов на невысказанный вопрос Чейналя пришлось отвечать самому Мааркену.
— Отец, я прибыл с лучниками. Их пятьдесят, и посланы они принцем Ллейном. Мы вышли под парусом вчера рано утром, затем долго плыли по Фаолейну… — Он вздрогнул, но нашел в себе силы закончить:
— А потом наконец пошли пешком.
— Тогда понятно, почему ты такой зеленый, — прокомментировал Чейн и обратился к Байсалю. — Вам, мне и лорду Давви надо будет срочно поговорить с командиром этих лучников.
— Как прикажете, милорд. — Он бросил еще один взгляд на Тобин и удалился.
Принцесса пыталась убедить сына поесть, но Чейн только усмехнулся, когда вид пищи заставил бравого оруженосца побледнеть.
— Оставь его, Тобин. Он поест, когда придет в себя после путешествия по воде. Откровенно говоря, я удивлен, что этот молодец еще держится на ногах. Мааркен, какое решение принял Ллейн?
— Такое, на которое ты и рассчитывал. Он только сожалеет, что не смог сразу собрать побольше людей. Остальные скоро прибудут. И корабли тоже.
Чейн сел в кресло и задумался. Он никогда не участвовал в сражении с использованием кораблей, но эта перспектива пришлась ему по душе.
— Позавчера Меат, второй фарадим принца Ллейна, связался с «Гонцом Солнца» из Тиглата, — продолжил Мааркен. — Солнечные лучи с посланиями сновали туда и сюда. Когда вчера на рассвете с Меатом связался Уриваль, все было готово, и Ллейн велел нам сразу же отправляться в путь. — Он помедлил, а затем обратил взор на отца. — Это правда насчет Янте?
— Да, — кивнул Чейн. — Я рад, что Ллейн действовал так быстро. И дело не только в лучниках. Слава Богине, что он догадался прислать с ними тебя! — Он взглянул, на Тобин. — Вот и отпала последняя причина, которая мешала тебе уехать в Стронгхолд. Мааркен может быть и оруженосцем, и «Гонцом Солнца».
— Мама, Меат и Эоли достаточно обучили меня, чтобы получить первое кольцо, — сказал Мааркен, увидев, что Тобин нахмурилась. — Они хотят попросить леди Андраде вручить мне знак и продолжить мое обучение. Я могу делать то же, что и ты. Честное слово.
Чейн наблюдал за лицом жены, на котором поочередно отразилась целая гамма чувств: досада от невозможности остаться здесь, гордость за сына, печаль, что она сможет побыть с ним всего лишь до завтрашнего утра… Но вслух Тобин Произнесла только одно:
— Ну, если Меат сумеет сообщить всем твои цвета…
— Фарадим в Тиглате уже знает их. Он сообщит мои цвета всем остальным. Так что ты, мама, можешь ехать в Стронгхолд с чистой совестью.
Чейн закашлялся, пытаясь скрыть смех. Тобин держала здесь вовсе не совесть. Но именно совесть теперь заставит жену уехать в Стронгхолд.
— Что ж, твой отец добился своего. Как обычно…
Итак, она сдалась. Этого было достаточно: Чейн давно научился не злорадствовать в тех редких случаях, когда ему удавалось одержать победу над женой. Злорадство моментально возбуждало в ней и норов, и необыкновенное упрямство. Поэтому он предпочел сменить тему.
— Мааркен, мне бы хотелось, чтобы ты поговорил с Андри. Он дважды принял сигнал фарадима и не понял, что случилось. Ты достаточно учился у Меата и Эоли, чтобы объяснить ему происходящее.
— Этот страх быстро проходит, — снисходительно сказал мудрый «Гонец Солнца», заслуживший свое первое кольцо, но еще не получивший его.
Чейн понял, что отныне будет относиться к своему сыну не как к маленькому мальчику, а как к мужчине, и на мгновение пожалел о славном малыше, которым так недавно был Мааркен. Трудно было мечтать о лучшем товарище, чем стоявший перед ним юноша. Хотя этому юноше было всего одиннадцать лет от роду, вел он себя именно так, как подобало сыну принцессы и внуку принца. Хотя…
— Подожди минутку. Сейчас я переоденусь, и мы пойдем искать мальчиков, — сказала Тобин, исчезая за высокой ширмой в углу комнаты.
Мааркен задумчиво посмотрел на отца.
— Я действительно буду твоим оруженосцем?
— Надеюсь, Ллейн и Чадрик обучили тебя всему, что требуется.
Мальчик кивнул.
— Но значит ли это, что я буду сопровождать тебя в походах, а не просто сидеть в шатре?
Чейн услышал тихий вздох Тобин. О Богиня, помоги мне, — подумал он. — Не хочу, чтобы мои мальчики вырастали и тут же отправлялись на войну. Рохан прав… эта война действительно должна стать последней. Если бы только Сьонед удалось освободить его, чтобы он смог сразиться в этой войне и больше не участвовать ни в какой другой…
— Отец…
— Да, Мааркен. Я сомневаюсь, что тебе придется долго сидеть в шатре.
***
Опять ночь, жаркая и душная. Шестая после ночи, проведенной с Янте. Рохан отвернулся от принесенного ему обеда. Еда, вино, даже вода были подозрительны. Он не доверял ни своему языку, ни носу, ибо все казалось ему пропахшим дранатом. Он получил огромную дозу и в последние дни ел только то, что казалось ему наименее опасным: ненарезанные фрукты, с которых он срезал кожицу; корень сладкого кактуса без подливки.. Желудок временами урчал от голода, но у принца не было другого выхода, чтобы обезопасить себя от наркотика. Забавно — дранат, который спас драконов, был смертельно опасен для него самого…
Однако его действия нельзя было оправдать ни действием наркотика, ни лихорадкой. Рохан поглядел в угол, где валялся полог и балдахин с отвратительными изображениями. Он сорвал их после ухода Янте, придя в дикую ярость от мерзких воспоминаний. Жаль, что у него нет дара фарадима, иначе он с наслаждением спалил бы их. Но ему даже свечу не давали. А веревки были бесполезны, потому что бежать он не мог: комната была на седьмом ярусе башни и выходила окнами во двор. Умереть же он намеревался только в том случае, если бы мог прихватить с собой Янте.
Она была осторожна и умна. В комнате не было никаких острых предметов. Даже вилки, не говоря о ноже. Не было и ничего тяжелого, чтобы ударить ее, или достаточно тонкого, чтобы изготовить удавку. У него оставались только руки — подлые, предательские руки, которые должны были лишить ее жизни шесть ночей, назад. Он был обязан убить ее.
Рохан гадал, когда она придет к нему и придет ли вообще. Он не видел никого, кроме приносившего еду рыжего тюремщика. Но этот здоровенный детина справился бы с ним одной левой. Принц развлекался тем, что смотрел в окно, следя за солдатами, строем отправлявшимися на обед, за сменой караула, подсчитывал количество воинов и слуг. Два дня он бился над замком, но без всякого толку. Его страж унес тяжелые бронзовые штыри, на которых висели шторы. Из мебели в комнате оставалась только тяжелая кровать, которую едва ли можно было разломать на части, чтобы использовать их как оружие… В комнате не осталось ничего, чем он мог бы воспользоваться. Побег был невозможен.
Кто-то должен прийти к нему на помощь. Штурмовать крепость, тайком пробраться внутрь — что-нибудь… Рохан ненавидел себя за то, что ждал помощи извне, но другой надежды на спасение не было. При мысли о том, что его похищение было лишь частью большого и тщательно разработанного плана, принца охватывал ужас. Запертый и беспомощный, он днем и ночью мерил шагами голый каменный пол, мечтая разрушить не только Феруче, но и замок Крэг, а вместе с ним стереть с лица земли всю Марку. Он отомстит им: возглавит армию Пустыни, придет и опустошит их земли. И убьет эту гадину — верховного принца собственным мечом на глазах дрожащих от ужаса других принцев и лордов…
Прекрасные мысли, горько подумал он. Прожить жизнь с мечом в руках, сея вокруг себя смерть. Опаленная, мертвая земля, тысячи убитых, десятки тысяч — лишившихся крова. Как мало осталось от его идеалов… Все детские иллюзии развеялись, как песок на ветру, а он следил за их исчезновением, не испытывая ничего, кроме стыда.
Они развеялись не случайно. Это он дал им исчезнуть, поняв, что с самого начала обманывал себя. Жизнь отнюдь не была цивилизованной. Люди вовсе не собирались следовать закону. Все они были варварами, и Рохан знал, что наихудший из этих варваров он сам. Он был принцем, обладавшим не только властью над Пустыней, но и золотом драконов, и попросту морочил себе голову, считая, что он лучше других. Где его благородные цели и честолюбивые устремления? Другие по крайней мере не притворялись. Они честно относились к жизни, не боялись столкнуться с ней лицом к лицу и убивали без всяких иллюзий… Ролстра был прав. Коварно натравливать одного на друтого и собирать добычу. Разделять и властвовать. Любым способом не давать им объединиться. Играть на грубых инстинктах: жадности, ревности, трусости… и смеяться над глупым князьком, который хотел призвать их разум к чести, а сердца к миру…
Была на свете одна-единственная девушка, чей ум и вера помогли ему поверить в себя, но Рохан не смел думать о вей. Предав ее, он предал и все остальное, потому что дочь Ролстры знала его лучше. Он ничем не отличался от верховного принца, от любого другого мужчины, жаждавшего бессмертия. Он страстно желал сына. И все же… Тот первый раз с Янте еще можно было бы простить. Но снова лечь с ней в постель, зная, кто эта женщина и чего она хочет от него? Нет, этого он не простил бы себе никогда!
О да, он был точно таким же, как все остальные, как все эти жестокие принцы-варвары, которые сначала убивали, а потом радовались этому. Но даже лелея приносившую утешение мысль о страшной мести и представляя себе, с каким наслаждением он вонзит меч в проклятого верховного принца, Рохан понимал, что никогда не сможет убить Янте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81