Главная причина, вероятно, заключалась в том, что никто не хотел оказаться убитым врагом ростом в один дюйм.Однако же рано или поздно все крохотные самолётики оказываются сбитыми, все танки уничтоженными, и тогда приходится воевать с кованду врукопашную. Впрочем, это слово здесь не подходит, так как ты используешь не руки, а ноги. Просто-напросто топчешь их. Поднимаешь ногу, ставишь её на одного или нескольких вражеских солдат, слегка нажимаешь – и дело сделано. Пока ты этим занимаешься, лилипуты прицеливаются в тебя, кричат во всю силу своих крошечных лёгких, испуская еле-еле слышный с высоты твоего роста писк. Но все их усилия тщетны. Сквозь боекомбинезон, рассчитанный на полное поглощение энергии от попадания пули обычного, человеческого масштаба, попадания в стопу или голень микроскопических пулек кованду вовсе не ощущаются. Ты лишь улавливаешь лёгкий хруст под своей ступнёй. Потом высматриваешь следующего противника и давишь его.Мы занимались этим на протяжении многих часов, прохаживаясь по главному городу Кова-Банды и останавливаясь время от времени, чтобы одним выстрелом разнести вдребезги пяти – или шестиметровый небоскрёб. Кое-кто стрелял дробовыми зарядами – каждая дробинка напрочь отрывала голову кованду, попадавшему под выстрел. Но основным тактическим приёмом этой войны было топтание. Знаменитое чудовище Годзилла, выдуманное японцами и к тому моменту, когда я покинул Землю, прошедшее бессчётное количество кинематографических перерождений, ощущало бы себя здесь полностью в своей тарелке.Не помню точно, когда я начал орать и пинать небоскрёбы. Но занимался этим достаточно долго и настолько энергично, что кто-то из командиров в конце концов послал Алана остановить меня. К этому моменту Задница сообщил, что я сломал три пальца на ногах. Алан отвёл меня обратно в городской парк и заставил сесть. Едва я опустился наземь, как из-за валуна выскочил какой-то кованду и выстрелил мне в лицо. Ощущение было таким, будто ветром мне в щёку швырнуло крупную песчинку.– Будь оно проклято. – Я почти не повысил голоса, а затем схватил кованду, стиснул его в кулаке и злобно швырнул в ближайший небоскрёб.Малыш пролетел по плоской дуге, ударился о стену и рухнул вниз с головокружительной двухметровой высоты. Остальные кованду, имевшиеся поблизости, очевидно, решили отказаться от попыток убить меня.После этого я повернулся к Алану:– Разве тебе не нужно командовать отделением? С чего бы это ты решил во время боя повозиться со мной?Его тоже недавно повысили в должности – после того, как один разъярённый гиндлианин напрочь откусил лицо его командиру.– Я могу задать тебе тот же самый вопрос, – сказал Алан и пожал плечами. – С ними все в полном порядке. Они получили необходимые распоряжения, да и никакого реального сопротивления больше не осталось. Все тихо и спокойно, и Типтон в лучшем виде справится со всем происходящим. Кейес велел мне пойти вытереть тебе нос и спросить, что с тобой случилось. Вот я, чёрт возьми, и спрашиваю: что с тобой случилось?– Боже, Алан! Я провёл три часа, давя ногами разумных существ, как будто это какие-то долбаные тараканы, а ты ещё спрашиваешь, что со мной. Я своими собственными говенными ногами топчу людей насмерть. Все это, – я показал рукой вокруг, – неслыханно смешно. Алан, эти люди ростом в один дюйм. Как будто Гулливер истребляет лилипутов.– Мы не можем выбирать для себя сражения, Джон, – ответил Алан.– А как ты сам ощущаешь себя во время этого сражения? – спросил я.– Оно меня немного раздражает, – признался Алан. – Это битва не на жизнь, а на смерть; мы просто истребляем этих парней к чертям собачьим. С другой стороны, самая большая неприятность в моём отделении – повреждение барабанной перепонки от взрыва. Воюй себе да радуйся. Так что в целом я чувствую себя прекрасно. И кованду вовсе не такие уж беспомощные. Общий счёт у нас с ними чуть ли не ничейный.Как ни удивительно, он говорил чистую правду. Благодаря своему крохотному размеру кованду имели серьёзное преимущество в космических сражениях: их корабли было весьма не просто заметить, а их крошечные истребители, наносившие каждый в отдельности крайне незначительные повреждения нашим кораблям, добивались поразительных результатов, наваливаясь кучей. Лишь когда война перешла в стадию наземных сражений, мы обрели подавляющее преимущество. Кова-Банду оборонял относительно немногочисленный космический флот, что и послужило одной из основных причин, по которым ССК решили напасть именно на неё.– Я не говорю о том, кто впереди по счёту сбитых кораблей, Алан, – резко оборвал я его. – Я говорю о том, что мы сражаемся с соперниками ростом в дюйм. Один гребаный дюйм. До этого мы сражались с пауками. Перед этим – с какими-то треклятыми птеродактилями. Все это никак не совмещается с моей шкалой ценностей. И с моим самоощущением. Алан, я больше не чувствую своей принадлежности к роду человеческому.– Рассуждая формально, ты действительно не являешься человеком, – ответил Алан.Он совершенно явно пытался таким образом поднять моё настроение. Но у него, естественно, ничего не получилось.– Ладно, скажем тогда, что я больше не чувствую, что когда-то был человеком. Наша работа заключается в том, чтобы рыскать по вселенной, отыскивать новые незнакомые народы и культуры и как можно быстрее убивать этих сучьих детей. Мы знаем о них ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы сражаться с ними. Только то, что они являются не чем иным, как нашими врагами. Если бы не тот факт, что все они обладают разумом, позволяющим им давать сдачи, мы могли бы с таким же успехом сражаться с животными.– Это облегчает жизнь большинству из нас, – сказал Алан. – Если ты не имеешь возможности думать о дружбе с пауком, то не станешь мучиться совестью, когда убиваешь его, даже если он большой умник. Возможно, не станешь мучиться именно потому, что он – умник.– Пожалуй, как раз это меня и беспокоит. Я не несу никакой ответственности. Только что я схватил живое мыслящее существо и убил его, швырнув в стену дома, и в моей душе ничего не шевельнулось. И это, Алан, тревожит меня очень сильно. Мы должны отвечать за свои поступки. Мы должны, по крайней мере, отдавать себе отчёт хотя бы в части тех ужасов, которые творим независимо от того, есть у нас серьёзные основания на это или нет. Я не испытываю ни малейшего отвращения к тому, что делаю. И это меня пугает. Я боюсь того, что это может означать. Я давлю ногами этот несчастный городишко, словно я – какое-то долбаное чудовище. И мне начинает казаться, что так оно и есть. Я стал таким. Я – чудовище. Ты – чудовище. Мы все – передолбанные жестокие чудовища и не видим в этом совершенно ничего дурного.Алан, судя по всему, не нашёл что возразить мне на эти слова. Так мы и сидели, глядя на то, как наши солдаты давили ногами крошечных кованду до тех пор, пока давить стало некого.
– Ну, что за чепуха с ним приключилась? – спросил лейтенант Кейес у Алана, когда совещание по поводу прошедшего боя с командирами отделений подходило к концу.– Он думает, что мы все – жестокие монстры, – сказал Алан.– Ах, вот что… – протянул лейтенант Кейес и повернулся ко мне. – Сколько времени ты служишь, Перри?– Почти год.Лейтенант кивнул.– В таком случае, Перри, у тебя всё идёт точно по графику. Большинству людей требуется как раз год, чтобы решить, что они превратились в какую-то бездушную машину для убийства, лишённую совести или морали. Некоторым – чуть больше или чуть меньше. Вот, скажем, Йенсен, – он указал на одного из сидевших с ним командиров, – сломался только на пятнадцатом месяце, но зато как сломался! Йенсен, расскажи ему, что ты тогда сделал.– Выстрелил в Кейеса, – без тени смущения сообщил Рон Йенсен. – Решил, что в нём персонифицирована вся та ужасная система, которая превратила меня в машину для убийства.– Кстати, чуть не разнёс мне башку, – добавил Кейес.– Отличный был выстрел, – горделиво заметил Йенсен.– Да, отличный, потому что ты промахнулся. Иначе я оказался бы бесповоротно мёртвым, а ты превратился бы в мозг, плавающий в баке с физраствором, и медленно сходил бы с ума от отсутствия внешних раздражителей. Видишь ли, Перри, это случается с каждым. Ты избавишься от этого ощущения, когда поймёшь, что на самом деле ты никакое не жестокое чудовище. Дело в том, что ты пытаешься объять своим рассудком совершенно вывернутое положение вещей. На протяжении семидесяти пяти лет ты вёл жизнь, в которой самыми впечатляющими событиями были разве что перепихивания на стороне раз в несколько лет тайком от жены. И вдруг тебе приходится чуть не навскидку стрелять из МЦ, чтобы убить какого-то космического паука, прежде чем он разделается с тобой. Боже милостивый! Я не верю, что найдётся кто-нибудь, кто рано или поздно не свихнётся от всего этого.– Алан не свихнулся, – возразил я. – А он участвует в этой истории ровно столько же.– Это верно, – согласился Кейес. – Ну, Розенталь, что скажешь?– Если честно, лейтенант, то я больше всего похож на закупоренный котёл, в котором кипит необъяснимый гнев.– Ах, подавление, – понимающе кивнул Кейес. – Замечательно. Только прошу тебя, постарайся уж не пальнуть в меня, когда тебя наконец взорвёт.– Ничего не могу обещать, сэр, – честно сознался Алан.– Знаешь, что помогло мне? – сказала Эйми Вебер, командир одного из наших отделений. – Я составила список земных вещей, которых мне недоставало. Это был, с одной стороны, способ психологического подавления, но, с другой стороны, весь этот перечень напоминал мне, что я ещё не совсем оторвалась от того мира. Если ты о чём-то скучаешь, значит, у тебя сохранилась связь с прошлым.– И по чему же ты скучала? – спросил я.– Прежде всего по пьесам Шекспира в «Парке». В последний вечер на Земле я посмотрела там «Макбета» в совершенно изумительной постановке. Боже, это был просто замечательный спектакль. И мне кажется крайне маловероятным, что в этих местах нам удастся посетить настоящий театр с живыми актёрами.– А я скучаю по шоколадному печенью, которое пекла моя дочь, – сознался Йенсен.– Шоколадное печенье ты можешь раздобыть и на «Модесто», – сказал Кейес. – Просто замечательное.– Моя дочь пекла куда лучше. Вся хитрость в патоке.– Даже на слух и то отвратительно, – веско заметил Кейес. – Ненавижу патоку.– Хорошо, что я не знал об этом, когда стрелял в вас. Тогда бы я точно не промахнулся.– Мне очень недостаёт плавания, – сказал Грег Ридли. – Я, бывало, купался в речке рядом с моим домом в Теннесси. Большую часть времени там было холодно, как в аду, но всё равно мне это очень нравилось.– Русских горок, – заявил Кейес. – Самых больших, на которых чувствуешь, что твои кишки вот-вот вывалятся сквозь ботинки.– Книг, – сказал Алан. – Больших толстых книг в твёрдых переплётах, которые так приятно читать за завтраком в воскресенье.– Ну, Перри? – обратилась ко мне Вебер. – А чего недостаёт тебе? Говори сразу, не задумываясь.Я пожал плечами.– Всего лишь одной вещи.– Что бы это ни было, вряд ли оно окажется глупее русских горок, – заявил Кейес. – Так что выкладывай. Это приказ.– По-настоящему мне недостаёт одной-единственной вещи – быть женатым. Сидеть рядом с женой и просто говорить, или читать, или делать ещё что-нибудь вместе.В ответ на мои слова воцарилась гробовая тишина.– Это что-то новенькое для меня, – промолвил через некоторое время Ридли.– Вот дерьма-пирога, – заявил Йенсен, – чего-чего, а об этом я нисколько не скучаю. Последние двадцать лет моего брака прошли так, что, будь живы мои родители, я не стал бы им писать об этом.Я обвёл окружающих взглядом.– Может быть, у кого из вас были жена или муж, которые отправились служить одновременно с вами? Неужели вы не поддерживаете контакта с ними?– Мой муж улетел намного раньше меня, – сказала Вебер. – К тому времени, когда я получила своё первое назначение, он уже был мёртв.– Моя жена служит на «Бойсе», – сообщил Кейес. – Время от времени пишет мне пару слов. У меня такое ощущение, что она не слишком сильно тоскует там без меня. Думаю, что тридцати восьми лет рядом хватило ей по уши.– Когда люди попадают сюда, им не слишком-то хочется возвращаться к своим старым жизням, – со своей обычной дотошной рассудительностью заговорил Йенсен. – Конечно, мы все скучаем по какой-нибудь ерунде. Эйми совершенно правильно сказала, что это один из способов не дать себе сойти с ума. Но это всё равно что вернуться во времени к моменту непосредственно перед тем, как ты исчерпал все возможности, которые предоставляла тебе прожитая жизнь. Если бы ты смог возвратиться туда, то разве стал бы поступать точно так же? Ведь ты уже прожил ту жизнь. Ремарка в сторону: я не сожалею о тех решениях, которые принимал, и о поступках, которые когда-то совершил. Но я вовсе не спешу повторять все заново. Не сомневаюсь, что моя жена где-то здесь. Но она счастлива своей новой жизнью – без меня. И должен признаться, что я тоже не испытываю ни малейшего желания снова взваливать на себя это бремя.– Знаете, меня все это совсем не ободряет, – сказал я.– Да что же может быть в браке такого, чего тебе так сильно не хватает? – спросил Алан.– Ну, прежде всего мне действительно не хватает жены. Но мне не хватает также и чувства… не знаю точно, как его назвать, – комфорта, что ли? Ощущения, что ты находишься там, где должен быть, вместе с человеком, чьё место рядом с тобой. Будь я проклят, если чувствую здесь хоть что-то подобное. Мы отправляемся в места, за которые вынуждены драться насмерть, в обществе людей, каждый из которых окочурится завтра или послезавтра. Я не хочу никого обидеть.– Да какие уж тут обиды, – отозвался Кейес.– Здесь я не имею твёрдой почвы под ногами, – продолжал я, – не имею такого места, где ощущал бы себя в настоящей безопасности. Мой брак имел свои плюсы и минусы, как и у всех остальных, но, когда доходило до сути, я знал, что он прочен. Мне недостаёт такой вот надёжности и такой связи с кем-то. Каждого из нас в значительной степени делает человеком то, что мы значим для других людей и что люди значат для нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44