В стременах привстали, правой, одной на двоих, махнули — общий привет! — и на север, догонять улетевший табун. Только брызги из-под неподкованных копыт во все стороны. И дык-дык, дык-дык, дык-дык — как единственно возможная музыка сфер.Я тоже сделал ручкой. И проводил взглядом до самых пределов.А потом глянул на листок и так вот подумал: две головы, конечно, лучше, но кашу пивом не испортишь. Это я к тому, что нет таких загадок, которые не мог бы разгадать мозг, вмещающий в себя Вселенную со всеми ее загадками и отгадками.И спрашиваю сам у себя: а ну-ка скажи, родной, почему это никто до сих пор не смог выудить рыбку истины из этого омута?И сам себе отвечаю: потому как не того червя на крюк насаживали.Потому как пытались понять, о чем правдивый лжец говорил. И зацикливались. И соскочить уже не могли.Это большинство.Те, кто помудрее, пытались прислушаться не к тому «о чем», а к тому «как». Это, без сомнения, мудрее. Но всё одно фигня полная.Ну и как надо? — себя подгоняю.Сейчас скажу, как надо, себе говорю.И себе говорю: ну говори.И так себе тогда сказал: слушать надо не то, о чем и как он говорит, а то, о чем он не говорит. Вот так вот оно правильней будет. Потому как истинное какао — это же невыпитое какао. По-любому.Ну вот.Как только я об этом подумал, так священная черепаха тут же и всплыла из глубин моего сознания, как со дна реки Хуанхэ.Неправильно сказал. Хуанхэ — это и так Желтая река. Получается, сказал: «со дна реки Желтой реки». Масло масляное. Масло желтое и масляное.Ладно. Короче, Глашкина прабабка, которую так и не сумел догнать Ахилл (чего я так и не догнал), всплыла на поверхность, я ее за клюв цап-царап, подтянул к берегу и с панциря ейного в листок к себе бодро перерисовал.И принялся все комбинации сверять.Всё назвали однояйцовые-двуяйцовые, кроме одной. Кроме вот этой — шесть, семь, два. Ее пропустили. Ну вот и ладушки, думаю. Значит, она и есть. Постановили-утвердили.Запомнил: жил в шестом квартале, в первый класс в семьдесят втором пошел. Зажигалку достал и листочек с каракулями спалил от греха.Проверил себя: шесть-семь-два. Нормально. Семь шестьдесят два проще было бы, конечно, запомнить, родные же цифры, почти как три шестьдесят две, но что поделать. Пусть так.И к парням скачками. Без того уже времени порядком потратили. А у нас ведь был некий утвержденный график, следуя которому Серега нас всё время подгонял. Хотя, конечно, там имелся — как без него? — ефрейторский зазор, но тратить его впустую вовсе не хотелось.Помимо графика определили нам еще, конечно, и курс — предписано было держаться всё время ста трех градусов. Это тоже строго соблюдали. Только в одном месте, уже ближе к вечеру, вынуждены были с данного направления свернуть: вышли на карьер — пришлось обходить. Крюк километра в три дали. Не меньше.Кстати, возле этого карьера произошел с наминебольшой инцидент. Случилось вот что.Когда мы этот овраг песчаный, на дне которого догнивал скелет огромного, маменшизавроподобного, экскаватора, уже практически миновали, нарисовалась на нашем пути шайка-лейка из местных отморозков.Подъехали на раздолбанном «уазике», развернулись лихо и вылезли.Девять архаровцев.Не вру.По таким мелочам.Не знаю, как уж они туда так плотно набились, но именно девять рыл (двое из которых пьяными были в сиську, трое — в драбадан, остальные — в умат средней степени адекватности) выползло из этого армейского внедорожника. И все как из одного — «ты че такой-то?» — инкубатора: черный низ, черный верх, походка ортопедическая, затылки в складку, лбы скошены, глаза нечеловечески бездонны и чисты — в том смысле, что суммарного интеллекта во всех этих залитых пустотой зенках было меньше, чем у одной моей черепахи. Короче, парни были не из тех, кто плакал, узнав о смерти мамы олененка Бэмби.Но напрягло нас не это: три на одного — терпимые расклады. Напрягло то, что все эти яркие представители тупиковой ветви эволюции были вооружены. И не ножами-кастетами — это б еще ничего, — а автоматами. У них тоже «калаши» имелись. Только не АКа семьдесят четыре У, эксклюзивные и позолоченные, как у нас, а совсем старые такие АКаЭмы. Даже и не с пластиковыми, а с деревянными прикладами. В общем — антиквариат. Но функционирующий антиквариат.Как только они заявились, так мы по их виду сразу всё и поняли. Поняли, что дело будет. Что вокзал-базар не проканает. Что предстоит выполнение комплекса синхронных упражнений на зачет.Гошка стекло осторожно положил на землю, и мы изготовились — приняли положение для стрельбы стоя.Смотрим на парней в прорези прицелов и ждем, что дальше? Отступать нам всё равно некуда. Даже Москвы позади нас нет. Ни Москвы нет, ни Сиэтла, ни России, ни Америки. Ничего нет — отсутствовала та реальность, куда бы отступить можно было. Вернее, куда нельзя нам было бы, конечно, отступить, потому как нет у нас такой привычки — отступать. А в тридцать девять уже не меняют привычек.Они галдеть перестали, подошли поближе, окружили нас и тоже стволами ощерились.Мы потихоньку вокруг стекла распределились и встали, как бывало при драках с маратовскими, — спина к спине. Я имею в виду, конечно, не тех маратовских, которые со скрипочками по улице Марата, а тех, которые с велосипедными цепями по предместью Марата.Встали, в общем, мы кругом — такая тактика, как известно, вполне оправдала себя еще в войне первых американских фермеров против индейцев — и стоим. Они на нас смотрят, мы — на них. Постояли так — ни тудыма ни сюдыма — пару вечностей, пассионарности друг у друга пощупали на слабо, а потом один, который был у них за главаря, — мордатый такой, на бобра похожий, — заявляет гордо:— Я Топорок.Типа теперь мы должны обтрухаться, раз он Топорок.— А я — Негорро, — отвечает ему Серега.— Я здесь смотрящий, — предъявляет конь педальный.А сам теперь целится в лоб Сереге. Определил равного.— Что значит «смотрящий»? — «тупит» Серега. И целится теперь в лоб Топорку.— Не сечешь, что ли? — удивляется Топорок. — Наблюдаю я тут за всем. Присматриваю.— От ОБэЭсЕ?— От тяжмашевских.— И чего теперь?— Да типа ничего, только вам за прописку надо пробашлять. Чиста конкретна.— В смысле — денежку заплатить?— В натуре, — кивает Топорок.— Денежку — это можно, — соглашается Серега, — отчего ж не заплатить, раз такой порядок. Только бы нам тогда приходный ордерок… — И передразнивает: — Чиста конкретна шоб. И шоб — в натуре.— Вот из этой штуки я тебе его в лоб и выпишу, — угрожает придурок и поигрывает стволом.— Ладно, не гоношись, — говорит Серега, вроде как проникся таким качаловом, и просит Гошку: — Игорь Николаевич, там у меня в правом кармане лежит портмоне, не соблаговолите ли… А то мы тут с господином Топорком глаз не можем друг от друга отвести. Любовь у нас образовалась с первого взгляда.— Всенепременно, — тут же подхватывает игру Гошка.И лезет в карман Серегиного бушлата.Ну и я тут напружинился — понял, что к чему.Дальше, разумеется, закалейдоскопило.Гошка вытащил смертоносную железяку и с истошным криком: «Получай, фашист, гранату!» швырнул ее «из-под юбки» в лоб Топорку. И Топорок — на жопу. А парни его, хоть и датые порядком были, но, что такое граната, мигом вспомнили — рассыпались в стороны от греха. Я же под шумок очередь по баку «уазика» дал. Удачно дал — красиво подорвался. Была бибика — и вот уже нет ее. Дым-гарь-огонь — всё как положено.Затем уже мы с Гошкой, закружившись каруселью, короткими очередями парням не давали головы от земли поднять.Серега тем временем отпихнул от Топорка «калаш» и гранату свою подобрал — Гошка и не думал из нее чеку выдергивать. На испуг мы пацанов взяли. За который положена саечка.В общем, лихо мы напряг разрулили: всё быстро и ловко вышло. А потому что действовали как единое целое.В сущности, мы ведь все и есть единое целое.Ведь так?Ну да…Потом Серега приказал Топорку дать отбой воздушной тревоги, и сконфуженный атаман просипел, что ему велено было. От страха протрезвевшие пацаны дурить не стали — автоматы в стороны откинули.И отпустили мы их с богом. Униженных и оскорбленных.Когда они, сбившись в понурую кучку, направились туда, откуда их ветром надуло, Серега окликнул Топорка.— Чего еще? — обернулся подавленный предводитель флибустьеров.— Извини, чувачок, давеча обманул я тебя, — признался Серега. — Я ведь не Негорро, я — Себастьян Перейро.— Да пошел ты! — огрызнулся Топорок. Но пошел как раз он.Когда парни отошли настолько, что превратились в черных букашек, Гошка вдруг озадачился:— Чего это все с нас бабки-то трясут?— Видимо, деньги тут больная тема, — предположил Серега.— Деньги везде больная тема, — пожал плечами Гошка.У меня на этот счет было особое мнение, и я решил донести его до масс:— Нет, чуваки, дело тут, пожалуй, не только и не столько в этом.— А в чем же? — спросил Серега.— В том, что деньги, будучи абсолютным социальным интегратором, позволяют любому континууму наименее затратно мимикрировать под реальность, — ответил я.— Чего?! — офигел от такого набора слов Гошка. Пришлось разъяснить:— Ну, смотри. Вот, к примеру, что могло нас с этими придурками связать, если бы здесь денег в обиходе не было? Да ничего. Мы такие сами по себе, а они — сами по себе. Локальные автономные конгломераты. Скучно. Безжизненно. Неправдоподобно. Но деньги вводятся — и вот уже есть предмет для «поговорить». «Поговорили» — и уже ощущается биение жизни. И всем сразу весело, празднично и нескучно. И всё как взаправду. И всё похоже на ту глобальную систему, которую мы привыкли называть реальностью. Деньги — это, скажу я вам, универсальное средство превращения отношений из закрытых в открытые. А реальность — это ведь и есть система открытых отношений. Посему вывод: если нечто хочет выдать себя за реальность, ему прежде всего надлежит озаботиться межобъектными связями. И чтобы излишние усилия на их организацию не затрачивать, нужно просто пустить в оборот малеха денег. Просто-напросто. Без всяких там высоких материй. Я понятно?— Понятно, — сказал Серега.— Аж до усрачки, — съязвил Гошка.Где мы трофейные стволы прикопали, не буду рассказывать. В свете надвигающегося события ни к чему это вам. Пустое.Когда со схроном закончили, Гошка как-то так вяло, можно даже сказать, нехотя, но — натуру не переборешь — возмутился:— Чуваки, а ведь дядька Инструктор обещал, что особых проблем у нас на маршруте не будет. А тут вот какие абрикосы-урюки выходят.— Он ничего такого не обещал, — возразил Серега.— Как это не обещал? — удивился Гошка. — Разве он этого, Серый, не говорил?— Он не так говорил.— А как?— Он говорил, что особых проблем у нас не будет, если только мы их сами себе не выдумаем.— Что-то не пойму, — признался Гошка.— Дрон, объясни, — попросил Серега. И я попытался:— Это всё о том же, Гошка.— О чем?— О том, что нигде не сказано, что объект фанерона не может обладать своим личным фанероном. Вполне возможно, что обладание объектом фанерона личным фанероном есть свойство фанерона.— Какого черта! — заорал Гошка. — Ты можешь говорить по-человечески?!— А я что, не по-человечески?— Ты так говоришь, как люди в жизни не говорят.— А где они так говорят?— В книгах.— Это, Гоша, смотря какая жизнь, — сказал я. А Серега добавил:— И какие книги.— Не, ну в самом деле, — сплюнул Гошка, — чего ты этими фанерными нейронами мне по ушам ездишь?В принципе, конечно, он был прав насчет того, что я не прав, поэтому я пояснил, о чем, собственно, хотел сказать, сам не до конца понимая:— Фанерой, Гоша, — это и есть мир Адепта. Мы, как оказалось, объекты этого мира. Я считаю, что мы не просто объекты, а такие объекты, которые способны влиять на субъект. Я же уже об этом… Ведь, по сути, Адепт — это и есть мы. А мы — это Адепт. И мы все вместе, и каждый из нас. И Великое Делание Адепта в моем представлении будет цепной реакцией миллиардов великих деланий. И не так уж важно, где эта цепная реакция начнется. Вот и всё, о чем, собственно, я.— Ну и? — ждал Гошка дальнейших объяснений. Я набрал на вздохе полные легкие и погнал еще одну волну:— Дело в том, Гоша, что всякий дежурный бог, и особенно младший, — я ткнул Гошку пальцем в грудь, — обязан помнить, что, вполне возможно, его мысль может принимать вещественную форму и по-настоящему угрожать своему создателю.— Переведи.— Перевожу. Есть вероятность того, что в этой сказке неосторожная, случайная твоя, Гоша, фантазия, постепенно материализуясь, превратится в топкий и навязчивый кошмар, из трясины которого ты сможешь выбраться лишь с невероятным усилием, заплатив за переход на ближайшую твердь бытования болезненными душевными метаморфозами. А может, и не сможешь… А мы, Гоша, подписались на эту работу. И должны ее сделать.— И что?— Да ничего. Давай считать, что мы не куклы, набитые опилками, а куклы, набитые излишками пусть чужого, но своего сознания. Вспомни, как чуваки прилетели на Солярис и…— Мы типа чуваки, которые прилетели на Солярис?— Нет, мы скорее по аналогии — те материализации образов, которые мучили чуваков, прилетевших на Солярис. Но дело в том, что эти материализации — они же там как живые были. А может, и не «как», а просто — живые. И у них тогда тоже могли быть свои назойливые образы…— Которые того самого…— Да, которые тоже могли материализоваться.— Но это же так все может и до бесконечности?— Вполне.— Может, тогда и не будем туда нырять?— Согласен. Я тоже не хочу утонуть. Только давай договоримся, что будем думать, прежде чем о чем-то решим подумать.— Ты сам-то понял, что сказал.— Скажу проще: фильтруй свой мысленный базар. Ибо — за базар ответишь. Будь осторожен, следи за собой. Теперь лучше?— Никак… Слушай, Андрюха, ты говоришь, что порождения могут убить своего родителя?— Ну.— Тогда, выходит, мы можем прикончить Черно-Белого Адепта?— А зачем мы, по-твоему, туда идем? — спросил Серега.— Действительно, в каком-то смысле мы идем его убивать, — сказал я. — В смысле — кончать.— А фиг ли нам, кабанам, если мы даже себя уже убили, — с горькой усмешкой сказал Серега.— Я себя не убивал, я сам себя убил, — напомнил ему я.Гошка тоже Серегу поправил:— И я себя не убивал, это ты меня убил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34