О Голой Правде.А что? Больше ничего не оставалось: волны фэ-эм диапазона уже не пробивались, застревая на вершинах остававшихся позади сопок, а спать пока не тянуло. Поэтому так.Почему, спросите, вдруг о Правде, да еще и о Голой? Хм… Не знаю. Ну, скажем так: захотелось.Да и какая, собственно, разница о чем?И получалось вот что.Жила-была в одном Городе одна такая себе Правда. И все звали ее Голой. Неспроста ее так, конечно, звали, а потому как действительно любила она пройтись по улицам родного Города нагишом. Разденется, бывало, с утра — и ну за порог. Идет себе вся такая гордая. Дефилирует. Сиськами трясет. И в стеклах витрин себя осматривает. А все прохожие от нее отворачиваются. Стесняются. Да. А как же? Не пуритане замшелые, но все же люди, знающие кое-что о приличиях.Ну и, в общем, из-за такой ее дурной привычки никто толком в Городе и не знал, не ведал — а какая она из себя, эта Голая Правда.И продолжалось всё это безобразие до тех пор, пока однажды какой-то телефонный доброхот не отсоветовал ей срам этот прекратить и платьице всё же перед выходом из дому надевать. Отсоветовал так, да еще и анафемой вдогон пригрозил. На полном серьезе. Мол, анафема тебе выйдет, а в морду — прописанная доктором кислота серная.Испугалась, конечно, такого проклятия Правда и на следующий день, когда в булочную поутру собралась, сарафанчик на свое безобразное тело натянула-таки. Сиреневый такой сарафанчик.И так вышло, что первый попавшийся навстречу прохожий на нее сразу же и уставился. Во как!Именно.Не просто мельком взглянул, а прямо в глаза Правде посмотрел. И побежал со всех ног домой — с другими делиться. Взахлеб и заикаясь.И с тех пор всегда ходила Правда как все — во всякие-разные одежды ряженная. А горожане по старой привычке всё называли ее Голой. Хотя какая же она теперь голая, если как раз наоборот?Впрочем, что уж тут. Главное — теперь все не краснея в глаза ей смотрели.В рыжие-бесстыжие.Вот так вот, собственно.Тут я подумал: а глаза бывают рыжими? Рыжие — это вообще-то какие?— Сочиняешь? — прервал Серега мое веселье на этом самом месте.— Сочиняю, — кивнул я.— Опять притчу?— Ага, — признался я и тут же зачем-то соврал: — О Белой Вороне.— Ну так продай, — попросил Серега.— Не вопрос, — согласился я и стал выдумывать на ходу: — Ну, значит, так. Слушай. В одном городе среди миллиарда черных ворон жила одна-единственная белая. Ее так все и звали — Белой. Ну, то есть с больших букв — Белой Вороной. Черные ее, конечно, гнобили. Почем зря… Но она ничего — трепыхалась. И даже иногда огрызалась. И продолжалось это тысячу тысяч лет…— Вороны — да, они долго живут, — согласился Серега.— Долго, — подтвердил я и продолжил: — Ну, значит, тысячу тысяч лет кидала свои гордые понты Белая Ворона, но однажды ей это надоело. И той же ночью попросила она своего вороньего бога, чтобы сделал он ее черной. И — о чудо! — утром проснулась Белая Ворона черной… А к обеду сдохла…— Почему? — искренне удивился Серега такой скорой и трагической развязке.— Не знаю, — пожал я плечами, потому что действительно не знал, но предположил: — От тоски, наверное.— А-а-а… Поня-а-а-тно…— И, кстати, на ее похороны, пришел… прилетел… один лишь Красный Воробей, —добавил я.Но Серега на Воробья никак не отреагировал, видать, давно не перечитывал Буковски, и только спросил:— А мораль сей басни какова? Смысл-то в чем?— Смысл?.. А черт его знает.— Поня-а-а-тно, — снова протянул Серега и вдруг сообщил доверительно: — Знаешь, а я вчера забавный такой сон видел. Про нас про всех…— Сон? — насторожился я. — Какой такой сон?— Ну… Будто мы втроем — ты, я и Магоша — плывем в лодке…— По озеру?! — ахнул я.— Почему по озеру? Нет, по реке. По Медведице. От Тишкиного пляжа в сторону старого железнодорожного моста. Плывем, стало быть, поутру… Вроде как на рыбалку…— И туман вокруг, да? — спросил я. — И ветер в камышах играет?— Ага, и туман, и ветер в камышах, — кивнул Серега и удивленно скосился на меня. — Откуда знаешь?— Да так, — пожал я плечами, — я этот сон тоже вчера видел.— Врешь?— А на фиг мне врать? Видел. Плывем все трое в лодке. Я гребу…— Я гребу.— Ты?.. Ну, может быть, и ты. А мы, кстати, на место-то доплыли?— Не знаю — проснулся я… Соседка пошла своего пса выгуливать… Слушай, а так разве бывает, чтобы один и тот же сон сразу двоим приснился?— Как видишь.— Странно, — покачал красиво седеющей головой Серега.А я махнул беззаботно лживой рукой, мол, ерунда всё это, и выдал:— Есть многое на свете, друг Горацио, всякого такого, что и не снилось… То есть, выходит, снилось… Ты, главное, не заморачивайся, за дорогой следи, — сполз я на ненужное указание и сменил, от греха, тему: — Слушай, Серега, а нам еще долго?— Не знаю, бензина две трети бака… А что?— Да в принципе ничего. Только жопа уже болит.— Потерпи. Тут как раз дело принципа.Я понял, про что он. Про то, что настало время доказать американцу Гошке, городу и миру, да и кому угодно, но главное — самим себе, что пусть и были мы всегда покорны своему истоку, но никогда не были рабами. Я понял это. Но решил спросить:— А тебе не кажется, что впереди нас ждет…— Кажется, — прервал он на взлете мою мысль. И замолчал.О чем-то задумался.Я тоже задумался.Сначала о вчерашнем сне, но тема показалась пугающе-муторной, и тогда я стал размышлять о принципах. О том, что принципы — это, конечно, хорошо. Что это даже здорово. Их наличие впечатляет. И вообще. Только вот задница почему-то слишком уж болит, когда на них идешь.Как жаль, думал я, что никак по жизни нельзя обойтись без этих основополагающих штук. А было бы неплохо иметь возможность — хотя бы время от времени, хотя бы на какой-то короткий период — без них обходиться. Как-нибудь так — потихоньку-полегоньку. Заменяя их, к примеру, на убеждения. С убеждениями оно ведь существовать куда как сподручнее. Убеждения можно непринужденно подстраивать под окружающую обстановку и менять под текущие нужды. Чего в том плохого? Ничего, пожалуй. А какое бы сразу послабление вышло для наших тощих задниц. И скольких бы кровавых геморроев можно было по жизни избежать.А принципы — это такие сваи железобетонные, которые модифицированию не подлежат. Да к тому же это не просто сваи и всё, а такие сваи, существование которых нужно всё время доказывать. И себе, и другим. А если не доказывать, то они махом куда-то исчезают — ага, испаряются — и всё твое здание-мироздание кособочится, расползается и рушится. Складывается внутрь карточным домиком. Фух — и как и не было. Не расслабишься тут, короче, не забалуешь.Такие дела.Странно, конечно, тут же помыслил я, что мир зиждется на зыбких выкрутасах нашего растревоженного сознания. Но тут уж ничего не попишешь. И не переиграешь. Не нами эти правила придуманы — не нам их и менять.Хотя на самом деле — кому же, если не нам?Придя к таким вот запутанным и безрадостным выводам — а вернее, ни к каким так и не придя, — я поерзал обреченно по сиденью и, нащупав положение поудобней, закемарил.И еле различимый мир окончательно растворился для меня в своей изначальной темноте…
Проснулся я оттого, что перестал ощущать движение.А когда открыл глаза, увидел через стекло, заляпанное останками ночных мотылей, что машина наша продирается сквозь облака.В первое мгновение подумал, что — мама родная! — летим, но потом, проморгавшись, сообразил: стоим на какой-то сопке или горе, а низовая хмарь или клочья утреннего тумана стремительно наползают на нас и, подхваченные ветром, проносятся мимо.Так всё оно и было.Потом огляделся и обнаружил, что в салоне, кроме меня, никого нет. Тогда я тоже вышел. И сразу обалдел — передние колеса нависали над пропастью. Точнее, выехали они за край высоченного скалистого берега небольшой, но бойкой речушки, которая где-то там, далеко внизу, энергично продиралась по своим делам между огромных валунов.Серега стоял у машины со своей стороны и, скрестив руки на груди, смотрел на восток, где над рубленой линией поросших хвоей гольцов набухала бледно-розовым полоса рассвета.— Где мы? — спросил я и зевнул.— Не знаю, — ответил Серега, — на триста первом свернул, а потом рулил в темноте, куда рулилось. Вдоль этих вот монгольских гор, но с нашей стороны.— Ясно. А где Гоша?— Магоша? — переспросил Серега, с неохотой отрываясь от созерцания впечатляющей картины пробуждения диких пространств. — Там где-то… Штормит его.— Ясно, — понимающе кивнул я. — И что дальше?Серега не стал объяснять. Подошел к багажнику, на грязной крышке которого всё еще была видна корявая надпись «Помой меня», уперся обеими руками и попросил:— Помоги. — И я помог.Впрочем, особо напрягаться не пришлось — законы физики сработали прекрасно. Когда движок перевесил всё остальное, машина клюнула носом и полетела вниз. Перевернулась в воздухе два раза и грохнулась на камни. У меня аж копчик заныл в момент удара. Сильная, надо сказать, штука.— В кино обычно взрывается, — заметил я, глядя на груду металла, которая несколько секунд назад была трехлетней тачкой со смешным пробегом по России.— Так бак пустой, — пояснил Серега этакий афронт.И в этот момент машина взорвалась — мы оба непроизвольно шарахнулись от края.— А в сервисе сказали, что датчик отрегулировали, — укоризненно покачал Серега головой.— Ты им, криворуким, больше верь, — усмехнулся я.Пламя охватило машину и стало выжирать всё самое вкусное.— Между прочим, сгорает выхлоп с двенадцати вагонов первого сорта, — скалькулировал я навскидку.Серега скривился:— Мелочи. Нужно будет — еще заработаем. Или мы не средний класс?— Средний, — согласился я. — Основа общества. Опора режима. В вышло ему дышло.— А потом, мы же сейчас на волю, — напомнил мне Серега. — А на хрена нам на воле все эти кандалы?— Ну если на волю, то да, кандалы на хрен нам там не нужны, — согласился я и с этим.А после достал свой мобильник и швырнул его вниз, стараясь угодить в пламя. Мол, лети, родной, ко всем чертям вместе со своим разводящим буратинок на бабло тарифным планом.И сразу почувствовал, как приобрел еще одну степень свободы.Серега одобрительно хмыкнул и — гулять так гулять! — повторил мой подвиг.И тут, как раз в тему, нарисовался из кустов с пустым вопросом Гоша:— Эй, чего вы здесь творите?И, увидев весь этот остро пахнущий жареной резиной натюрморт в пейзаже, вмиг протрезвел.— Fuck your mother all to hell! — вырвалось у него. — С ума, что ли, сошли, уроды!— Не поминай маму всуе, — спокойно посоветовал ему Серега.— Мне через три часа на само… Где моя борсетка, уроды?— Там, — показал Серега вниз. — Была…— Уроды крезанутые! — взвизгнул Гоша. — Там витамины… Drive's license! Паспорт с би… у-у-у!Он начал носиться по краю обрыва, реально рискуя свалиться вниз.Я пожал плечами, отошел в сторону, сел на поросший бурым лишайником былинный камень, закурил и стал наблюдать за напряженной беседой своих старинных корешей.Разыгрывалась сцена, достойная как пера Шекспира, так, пожалуй, и кисти Айвазяна. Гошка был взбешен. Впрочем, это его бешенство было вполне предсказуемым: как сказал однажды Федор наш Михайлович, который Достоевский, ничего и никогда не было для человека невыносимее свободы.— Успокойся, а! — рявкнул Серега на американского психопата. — Чего дергаешься? Сам в машину сел, никто силой не впихивал.— Напоили, уроды, я и повелся! — начал, как водится, переводить стрелки Гоша.— Подожди, я чего-то не понял, так ты свободный человек или как?— Свободный, свободный! — проорал Гоша, брызгая на грудь Сереге ядовитой слюной. — Свободный, но…— Вот давай только без гнилых отмазок.— Суки вы, суки! Мне в четверг уже нужно быть в конторе. Понимаете?— Всем в четверг нужно быть в конторе.— Ни черта вы, уроды, не понимаете. У меня работа…— У всех работа.— Не-э-эт, ни черта вы всё-таки не понимаете! Там вам… Не здесь вам там! Если меня с этой работы под жопу… Если я очередной платеж… У-у-у, суки! Мне же кредит за дом отдавать нужно! Понимаете вы?!— Уже не нужно. Отныне ты свободный человек, Магоша. Без всяких «но». Тебе больше не надо бояться завтрашнего дня. И забудь ты наконец про свою кредитную историю. Я подарил тебе волю как осознанную необязательность. Или, если желаешь, необходимую бессознательность. Прими всё это с радостью. И не надо громких слов — я это для тебя бескорыстно сделал. Как говорится, от души.— У-у-y, су… — схватился Гоша за голову.— Сейчас спустимся и двинем туда. — Серега подошел к самому краю и показал, куда мы по его плану двинем. — Подыщем там, в долине, местечко укромное, дом себе срубим… Дом, милый дом. И заживем… На вольных хлебах…И тут я — кстати, неожиданно даже для самого себя — запел из вагантов, дирижируя вытащенной изо рта сигаретой:— «А-а-а-а вокруг такая тишина, что-о-о вовек не снилась нам. И-и-и за этой тишиной, как за стеной, хва-а-а-тит места нам с тобой…»И пропев этот вот кусочек саундтрека к нашей истории, сладко так затянулся.— Ррр-ы-ы! — раненым зверем зарычал американец и рванул на Серегу.Серега увернулся, и бывший раб потребительского кредита чуть не рухнул вниз. И он, наверное, разбился бы, но Серега успел схватить его за полу пиджака. И рывком оттащил от пропасти.И они сцепились.Гоша наш помощнее на вид, покоренастей Сереги, но я на него ставить, честно говоря, никому не посоветовал бы. Серега на полторы головы выше, и руки у него очень длинные. Это в уличных, без правил, сечах большое, замечу, преимущество. Правда, у Гоши были кое-какие шансы в ближнем бою, но ближний бой еще ведь нужно навязать. Серега же достаточно легко освобождался от его клинчей, отступая всё время на несколько шагов назад.А потом, Серега был спокойнее, ему злость глаза кровью не заливала — он Гошу ненавидел в рабочем порядке. И не пил он вчера. Ну, почти не пил. Хотя, с другой стороны, всю ночь за рулем провел, наверняка устал как собака. Но — всё равно.В тот момент, когда я докурил свою первую за день сигарету, Гоша попытался ударить Серегу ногой по яйцам. Но Серега успел отскочить. Я одобрительно кивнул и прикурил вторую.Почему, спросите, я их, самых близких мне по жизни людей, не стал разнимать? А зачем? Накипело у людей. Пусть, подумал, сбросят напряжение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34