Из-за стены раздался крик. Казалось, ничего страшнее быть не может, но следующий вопль был еще громче. Потом звуки стали стихать.Вернулся один из зевак. Его лицо было бледным, и казалось, беднягу сейчас вырвет. Однако он взглянул на Князя и подавил приступ.— Ладно, — сказал Князь, положив перстень в маленький полотняный мешочек, — пора делами заниматься. Кистень, сходи на Казанский вокзал, узнай — не пришел ли вагон со спиртом? * * * На Сухаревской площади было серо и многолюдно. Но нигде не мелькали парадные офицерские мундиры, над толпой почти не было видно шляп, и глаз не останавливался на прилично одетой барышне. Федор со своим спутником из толпы не выделялись — большинство мужчин тоже ходили в солдатских шинелях.— Куда теперь, Федор Иванович?— Выполнять поручение, товарищ Раков.Первый извозчик им сказал, что, мол, простите, Гнедок не кормлен, бежать не сдюжит. Другой извозчик, завидев клиентов, торопливо расстелил на козлах кусок грязной ткани, достал краюху хлеба, полусгрызенную луковицу и приступил к неторопливой трапезе. Товарищ Раков попробовал договориться с ним, однако извозчик лишь чавкал, что-то шамкал набитым ртом, всем видом давая понять — пока он не насытится, любой разговор не будет иметь практических последствий.— Амбиции развились у московских колесничих, прежде этой гильдии несвойственные, — горестно сказал товарищ Раков, направляясь к следующему извозчику.Когда они подошли к нему, мужичок глубоко вздохнул, жалостливо похлопывая высокую белую кобылу по морде.— Рад бы вас, товарищи, прокатить с ветерком. Да вот незадача: прозанозила копыто моя Васька. Я-то в таких делах понимаю плохо, жду Федьку, чтобы на него коляску оставить, а сам к коновалу ее отведу.— Видать, придется мерить Москву своими естественными ходильными органами, — печально констатировал товарищ Раков.В этот момент Назаров подошел к кобыле, присел, поднял ее правую ногу, осмотрел, заставил опустить. Ту же самую операцию он проделал с остальными тремя копытами.— Могу тебя обрадовать, водитель кобылы, — сказал он. — Кобыла здорова, занозу из левого переднего копыта два дня как удалили. Короче, все хорошо, прекрасная маркиза.С этими словами Федор прыгнул на козлы, хлестнул лошадь вожжами и крикнул «нно!». Не в силах противиться такому властному требованию, Василиса неторопливо двинулась мимо оторопевшего хозяина, а после второго подхлеста даже прибавила в скорости. Марсель Прохорович, сообразительность которого иногда проявлялась вовремя, тотчас запрыгнул на сиденье.— Эй, господа, так же не годится! — в ужасе крикнул извозчик. Он не без труда догнал собственную коляску и вскочил на подножку.— Если ты, пролетарий вожжей и кнута, думал, будто мы хотим на шарамыжку кататься, — успокоил извозчика Марсель Прохорович, — то, значит, стал жертвой неверного рассмотрения. Получишь, как и полагается, по нынешней московской таксации.Извозчика эти слова успокоили, он пересел на козлы, взял в руки вожжи, а Василиса, почувствовав хозяйскую руку, еще более прибавила в скорости.Двое приезжих минут пять молча разглядывали улицы новой столицы. Федор подумал о том, что эта Москва мало напоминает Москву начала двадцать первого века. Две большие-пребольшие разницы. Не отделаться от ощущения, будто попал на съемочную площадку фильма про революцию и вот-вот откуда-нибудь вырулит тележка с кинокамерой, а стоящий за спиной оператора режиссер прокричит в рупор: «Стоп! Снято!» Но никто ниоткуда не выезжал, кроме извозчиков и редких автомобилей.Потом Назаров обратился к извозчику:— Скажи-ка, дядя, ведь недаром извозчики такие комедии ломают?— Понимаешь, барин… пардон, товарищ, это все от недоверия. Я сам пужаюсь товарищей, которые военно одеты и себя по-военному держат. Заставят гнать до Замоскворечья, не жалея лошадь, а там выйдут и скажут: «Спасибо, товарищ трудящийся извозчик, за помощь бойцам революции». Каждый готов револьвером трясти или грозить, что сейчас на Лубянку отправит.— А чего сейчас на Лубянке? — спросил Марсель Прохорович.— Не знаешь, что ли? Эх ты, товарищ… Чека там. Давно в Москве не были?— Я как отбыл по революционным делам с прошлой осени, так и не заезжал, — ответил Марсель Прохорович.— А я, кажется, сто лет не был, — с непонятной интонацией произнес Назаров. — И ничуть не соскучился.— Сразу видно, что люди к нынешним порядкам непривычные. Харчей-то с собой в Москву привезли?— Да, — ответил Раков.— Ну, это главное. Сейчас с едой в Белокаменной совсем худо стало. Рынки закрыты, с рук только и торгуют. Думаю, если так дальше пойдет, придется не деньгами, а харчем за проезд брать. Впрочем, — возница торопливо взглянул на пассажиров, — все равно сейчас лучше, чем при Керенском и царском режиме. Власть-то никак наша, которая народная.— А какая провизия, по выражению людей бухгалтерской работы, в особом дефиците? — спросил Раков.— С хлебом плохо, но перебиваемся. Крупа кой-какая с прошлого года осталась. Со свежатинкой плоховато. Что ни мясо, то конина. Вот чего совсем нет — так сала. Германец Украину занял, а вокруг, видно, свиней порезали и сразу поели. Если у тебя есть сало, дорогой товарищ, то ты в нынешней Москве как купчина первой гильдии. Все за сало купить смогешь. Хучь самую первую красавицу столицы, хучь билет до Берлина, да так договориться, чтоб тебя на границе не обыскали. Кто сало до Москвы довезти сумел — тот в ней счастлив.— Значит, ждет нас здесь счастье неземное, — заметил Назаров. * * * Опочивальню окуривали гуляфной водкой. Постельный отрок Пашка, он же камердинер Павел, недовольно поводя носом — лучше бы обрызгали стены дешевым одеколоном — подошел к боярской постели. Пришел час будить господина.Кровать занимала почти треть опочивальни. Четыре столбика из липового дерева, каждый из которых венчала грубо раскрашенная деревянная корона, удерживали роскошное небо, сшитое из камки. Бархатная завеса не позволяла любопытному взору разглядеть спящего, ибо господский покой нарушать нельзя.Пашка поднялся на приступные колодки и осторожно отдернул завесу. Он знал, что господин уже проснулся, однако постельный отрок обязан разбудить боярина сам, поэтому он и делал это в строго назначенный час.— С добрым утром, свет-государь Иван Григорьевич.Иван Григорьевич, первый на Руси купецкий боярин, открыл глаза, откинул камчатое одеяло на тафтяной подкладке и опустился босыми ногами на мягкий ковер. Подошел к поклонному кресту и помолился, не забыв поблагодарить Бога, отвратившего от него козни ночного беса.Когда он встал с колен, слуга был рядом. В руках он держал медную чашу с водой. Иван Григорьевич умыл лицо, утер его вышитым льняным платом, подошел к развернутому зеркалу-складню (негоже гневить Бога, оставляя на ночь открытым грешное стекло). Из венецианского зеркала на Ивана Григорьевича глядел дородный мужчина пятидесяти лет от роду, с пышной бородой и роскошными усами. Вот он каков, первый на Руси купецкий боярин.Еще год назад миллионер Иван Мяснов, один из самых состоятельных московских фабрикантов, никогда не позволил бы себе начать утро таким чудным образом. Родные и так косились на него, когда Иван Григорьевич, на удивление всей Первопрестольной, возвел настоящие боярские хоромы XVII века. Конечно, на Руси все патриоты, и этот стиль ныне в моде, но те, кто хоть чуть-чуть понимал в архитектуре, увидели сразу: это не декорация, не современный особнячок в ложнорусском стиле, пусть даже изукрашенный Васнецовым. Горницы, молельни, опочивальни — все было сделано, как если бы заказчиком явился царь из первых Романовых. Или боярин времен того царя.И если бы жена или сыновья увидели Ивана Григорьевича в собольей шубе да сафьяновых сапожках, они сделали бы все, чтобы тот сменил ее на столь же просторный и удобный больничный халат. А сами пустились бы прожигать денежки. Жена — с графом Строгницким, сыновья — с артистками.Однако жена и сыновья были сейчас в Париже. Они по-прежнему считали Ивана Григорьевича сумасшедшим, на этот раз не за увлечение Московской Русью, а за то, что он на этой самой ополоумевшей Руси остался.Весь 17-й год Мяснов сторонился политики. Его старые друзья, такие же богатеи, Рябушинский и Третьяков просили Ивана Григорьевича скрепить сердце и помочь Временному правительству — хотя Мяснов умел держаться в тени, свободных капиталов у него было больше, чем у них обоих вместе взятых. «Керенский — прохиндей. Хуже Годунова. Из-за таких, как он, в Кремле скоро засядут ляхи и самозванцы», — отвечал Иван Григорьевич.Когда прошлым ноябрем над Кремлем взвился красный флаг, Мяснову стало ясно — его час близок. Русская земля пришла в запустение, но когда-нибудь смута кончится. На престол воссядет новая династия. Нет, конечно, не Романовы, выродившиеся, как и Рюриковичи. Славных родов в России немало. А когда новый монарх спросит: «Кем расхищены сокровища государевы?», тотчас выяснится — не знамо, кем расхищены, да знамо, кем сбережены. Ведь сейчас в подвале особняка Мяснова лежала почти вся Оружейная палата.Как собрал ее — долгий разговор. Когда красные выбивали юнкеров из Кремля, вместе с ними в древнюю цитадель ворвалось немало шантрапы. Она не понимала, какие сокровища торопилась спрятать под грязное исподнее. Многих, конечно, порешили на выходе, но кое-кто смог донести добычу до скупщиков. Пока друзья Мяснова думали, как бы скорее переправить миллионы в Европу, тот тратил деньги здесь. Так началась его коллекция. К весне удалось наладить и другие каналы. Теперь он просто заказывал предмет и получал его несколько дней спустя.Конечно, у Мяснова были и другие расходы. Его старый знакомый, нынешний нарком Луначарский оценил деятельность купчины-мецената, выдав ему охранную грамоту. Она-то и спасала ее обладателя от ЧК. Однако Анатолий Иванович не подозревал, сколько мясновских денег получили его помощники, советовавшие наркому по культуре заступиться за купчину.Благодаря этому Мяснов не забросил коммерцию. Он вкладывал деньги в самые доходные дела: торговлю провиантом и спиртом. Где выручали мандаты, где — знакомства с рядовыми чекистами. Все через подставных лиц, сам купец — ни при чем.Немногие посвященные в эти дела думали, что Мяснов решил увеличить капиталы перед тем, как податься в Париж. Холопы. Им никогда не войти в ту часть дома, где кончался развратный XX век, с его синематографом, резиной и толстовством. За стеной начинался настоящий век, ХVII век.Еще недавно Мяснов ждал, когда же объявится настоящий русский царь, которому он вернет собранные сокровища. Тот, кто взойдет на престол, отдаст под суд прежних министров и прежний двор, бросивших страну на разорение эсеро-болыпевикам, и создаст новую аристократию. И тогда он, Иван Мяснов, кстати женатый на дворянке, станет купецким боярином, поднимется над князьями, проворонившими Россию. Михаил Романов послал Минина, посадившего его на престол, обратно на рынок, говядиной торговать. За это Николая Романова, 300 лет спустя, лишили короны. Новый царь обязан быть умнее.А почему новый Земский собор должен посадить на царство захудалого князька? Пусть русский народ изберет купецкого царя, который даст государству и грозу, и острастку. Чтобы распутные девицы не бегали из ресторанов в синематошку, а юноши не брались за другие книги, пока не прочтут Святое Писание. Зато хлеба хватит всем. И хлебного вина. А уж как это все сделать, Иван Григорьевич давно придумал…Дверь в опочивальню приотворилась. На пороге стоял отрок в малиновом кафтане.— Свет-государь Иван Григорьевич, — поклонившись в пояс, сказал он, — холоп Степка пожаловать изволили.Мяснову взгрустнулось. Вот и еще одно утро пропало. Приходилось торопливо идти в гардеробную, переодеваться и возвращаться из милого XVII века в век XX. Не принять этого гостя, связного от Князя, было нельзя. * * * Назаров и его спутник уже десять минут бродили по огромному зданию, пытаясь понять, что же происходит вокруг. Мимо них то и дело пробегали какие-то люди в штатском и в военной форме, отовсюду доносился стук пишущих машинок. Иногда по коридору проходил целый отряд.Федор не прочь был бы посмотреть на героев советского эпоса, на таких до боли знакомых по фильмам, портретам и картинкам в учебниках Ленина, Дзержинского, Сталина, на худой конец на каких-нибудь Бухариных с Троцкими. Почему бы и вправду не вырулить из-за угла Ильичу при бородке и кепке… Но из-за угла вырулил взвод китайцев. Все они были одеты в одинаковые подрезанные шинели и дружно обгладывали каких-то сухих рыбешек.Внутрь здания удалось проникнуть без труда. Двое часовых были заняты важным делом. Прислонив винтовки к стене, они придерживали стремянку, с которой молодая революционерочка в красной косынке и не слишком длинной юбке вешала над козырьком огромный транспарант:
Пусть земной охватит шарНаш Октябрьский пожар!
На пакете отсутствовал четкий адрес, лишь было размашисто написано рукой товарища Медведева: «В Реввоенсовет». Цели они достигли. Теперь осталось осчастливить кого-то этой важной цидулькой. Но вот кого?Марсель Прохорович несколько раз хватал за рукава пробегавших мимо людей:— Уважаемый товарищ, не могли бы вы проявить щедроты любезности к нашим затруднениям-с?Пару раз товарищи вырывались и, обложив товарища Ракова крепким революционным словом, проходили мимо. Наконец какой-то гражданин на минуту задумался, а потом уверенно сказал «Хераус абгемахт», оттолкнул Марселя Прохоровича и умчался по своим делам.— Нецивилизованный германский варвар, припаразитившийся к нашему восставшему народу, — с чувством сказал Марсель Прохорович. — Как же нам быть?Назаров ничего не ответил, а взял да и толкнул первую подвернувшуюся дверь.— Обожди тут, товарищ Раков.Товарищ Раков остался в коридоре. А вскоре из кабинета вышел товарищ Назаров под ручку с революционной мамзелью в белой блузочке, с красным бантиком на груди и с обожанием во взгляде, направленном снизу вверх на товарища Назарова. Товарищ девушка, слушая Федора Ивановича, заливалась хохотом, словно ее щекотали в две руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50