Еще имелись коробки с порохом, поржавевшие штыки, ятаган, маленький топорик от бердыша, кремневый пистолет — видимо, все из пограбленной Усадьбы. Под конец Назаров осторожно вытряхнул на пол четыре динамитные шашки.— Богатое у вас село, — сказал он. — Тимоха, ты забыл, сколько со вчерашнего вечера у меня оружия осталось?— И вправду, забыл, дурья голова, — Баранов звучно хлопнул себя по лбу.— И как соседи не побоялись тебе столько снаряжения отдать? — изумился Никита Палыч, уже сидевший на кровати. — Вдруг ты бы все в комбед отнес?— Все равно бы там мне не поверили. Я же дурак.Между тем Назаров был занят делом. Когда давеча собутыльники восхищались его сидором, кое-какие фронтовые вещицы они не увидели — Назаров прибрал их с самого начала. Маузер был в превосходном состоянии. Назаров дунул в дуло, вставил обойму, любовно провел пальцами по мощной рукояти. Это вам не какой-нибудь браунинг для гимназистов — стреляться от несчастной любви.Еще имелся револьвер. Это был самый что ни на есть кольт, любимое оружие ковбоев. Федор пару раз крутанул барабан. Нормально. Обидно, что всего шесть патронов.Маузер был в кобуре. Назаров надел ее на себя, а револьвер заткнул за ремень, не забыв пощелкать по нему пальцем. Не выпадет.Отнятую у Топора лимонку он опустил в карман гимнастерки. Гимнастерка была у него третья с 15-го года. В ней он участвовал в двух десятках разных передряг, поэтому давно убедился: из кармана не вылетит ничего, даже если его повесили бы за ноги. Подумав, Назаров кинул в карман и четыре динамитные шашки, предварительно подрезав им шнуры. В другом кармане он нащупал штучку, которую предпочитал без толку не теребить — латунную бензиновую зажигалку.Еще чего-то недоставало. Наградной кинжал был неподалеку, но Назаров им почти не пользовался и рука к нему не привыкла. Вместо него взял финку. Заодно захватил и моток веревок.Закончив приготовления, Назаров присел на табурет, стоявший посередине комнаты. У него в руках был грубый маленький деревянный медальончик, сопровождавший его всю войну. Федор пристально вгляделся в него, насколько позволяли красные лучи заходящего солнышка, уже с трудом проникавшие в избу. Медальончик, подарок одной славной полячки, с зимы 15-го года служил ему талисманом.— Федька, а мне какое оружие взять? — спросил Тимоха.— Никакого. У тебя будет особый приказ. Сходишь к Степану. Скажешь ему, что я домой отправился.— Федя, а зачем это?— Когда он узнает, что я в Усадьбу иду, сразу же с печки слезет и поползет туда со своим костылем. Пусть пока не знает.— Хорошо, так и сделаю.Назаров застегнул гимнастерку на все пуговицы. Обернулся, перекрестился (чего никогда не делал в прежней жизни, но он был уже далеко не прежний, совсем не прежний) и вышел за порог. Путь его лежал не по главной улице, а огородами, к реке. Такой путь был на полверсты дольше, чем если идти прямой дорогой, но Федор не хотел, чтобы в Усадьбе узнали о том, что он к ним направляется, раньше времени.Берег речки, дай бог памяти, Бобрушки зарос густыми кустами, ясное дело, берег этот — любимое место весенних уединений зиминских парней и девчат. Нынешней весной, уж конечно, не спугнешь ни одну парочку, заглянувшую в чащу черемухи соловушку послушать. Он вышел на берег, отыскал в кустах извилистую тропинку и двинулся по ней.Тропинка вывела его наверх. Назаров взглянул и увидел перед собой громаду Усадьбы. * * * Здание напоминало прелестную виллу, которую надели на основание средневекового замка. Правда, романтическое подземелье представляло собой огромный двухъярусный подвал — нечто среднее между склепом и винным погребом, без всяких каменных галерей, ведущих в соседний лес. Построена Усадьба была еще при старом барине Петре Владимировиче заезжим английским архитектором Чарльзом Фоксом, эксцентричным, как и вся английская нация.Ни архитектор Чарльз Фокс, ни весь зиминский род не мог и представить, какое сугубо феодальное употребление найдут для декоративной башни и столь же декоративного подвала потомки крепостных. Теперь над башней развевался красный флаг, а мрачный подвал стал тюрьмой для пленников комбеда.Весь огромный причудливый дом с его многочисленными коридорами, комнатами, винтовыми лестницами и мансардами оказался добычей революционного мужичья. В гостиной, там, где не хватило растасканных стульев, вокруг стола выстроились деревянные чурбаны и нехитрая кухонная меблировка. На одном столе рядом с фарфоровой посудой из сервиза стояла глиняная утварь, реквизированная из кулацких изб. Всюду были свалены разнообразные трофеи, изъятые комбед овцами у своих зажиточных собратьев. Сельские революционеры тащили в Усадьбу, как сороки в свое гнездо, все, что, по их мнению, могло пригодиться для будущей коммуны. Оружейную, где висели барские штуцера, комбед приспособил под арсенал, заполнив его кулацкими ружьями и разным охотничьим припасом, а также иным военным снаряжением, сейчас комбеду не нужным. По соседству, в людской, валялись свертки ткани, швейные машины, тяжелые весы, самовары, настенные часы и даже велосипед. Особняком стоял десяток бидонов с керосином — председатель комбеда, понимая важность этого стратегического продукта, приказывал изымать его где только увидят, провозглашать «коммунарной» собственностью и тащить в Усадьбу. В детской на полу были вперемешку набросаны матрасы и сено. Сюда товарищи удалялись на боковую.А в барском кабинете поселился его новый хозяин — Сенька Слепак.«Ну Федька Мезенцев, ну сволочь», — каждый раз не забывал подумать Сенька Слепак, просовывая финку в щель между верхним ящиком и крышкой стола. Только так можно было выдвинуть этот ящик. Поверх бумаг в нем лежала тетрадь в бархатном переплете, которую Сенька любил перелистывать. Он вообще любил бывать в кабинете барина, сидеть за его рабочим столом, попивать самогон и копаться в бумагах покойного Владимира Ивановича.В Усадьбе барский кабинет менее всего пострадал от сельских революционеров. Позаимствовать отсюда было, по сути, нечего. Вдоль одной стены — книжные шкафы под потолок, битком набитые соответствующим содержимым. Вдоль другой — то же самое. У окна — стол, металлические, замысловато изогнутые ручки от ящиков которого содрал Федька Мезенцев и приспособил у себя дома к кадкам для засолки огурцов.На самокрутки газетная бумага годилась не в пример лучше книжной, толстой и плохо рвущейся. Если бы газет не хватало, оно конечно, сгодилась бы и эта, но в помещичьем доме обнаружились подшивки «Русского инвалида», «Петербургской газеты», «Нивы». Понятное дело, зимой книги пойдут на растопку печей, а пока стоять им как стояли, корешок к корешку.В столе у барина хранились стопки писем и тетради, неписаные крупным старательным почерком. Среди последних наткнулся любознательный Слепак на бордовую тетрадь. Оказывается, помещик Владимир Иванович вплоть до последнего своего дня вел дневник. То есть записывал, что в его жизни приключалось и что он по этому поводу подумал. Прочитанное растревожило Сеньку не на шутку.«Это выходит что? — рассуждал он сам с собой. — Человек помер, а мы можем узнать, какого числа чего он делал. Ведь нужнейшая вещь для борца, строящего мировую революцию. Опосля спросят меня, ну, скажем, внуки или кто из товарищей, а где ты, сволочь, на каких фронтах революции бился такого-то числа? А ты им откроешь и выдашь. Вот, дескать, тогда-то и тогда-то бился там-то и там-то. Да и сам припомнишь геройское времечко».Короче говоря, Сенька Слепак задумал сам делать подневные записи, отражающие личное участие в мировой революции.Требовалось только открыть одну из чистых тетрадей и сделать первую запись. И пойдет дело. Но что-то все время мешало.А сегодня утром было что занести в дневник. События последних суток требовали, чтоб их увековечили. По привычке Сеня листал дневник Владимира Ивановича, кое-что перечитывал, шевеля губами и водя грязным пальцем по строчкам. Вот обгрызенный ноготь дважды отчеркнул одну и ту же фразу, опять вернулся к ее началу.— Противоречивые чувства охватили меня при этом известии, — вслух прочитал Слепак. — Ишь, гад, как закрутил. О революции толкует буржуазной. — И посмаковал: — «Противоречивые чувства…»Утро наступило для товарища Слепака за полдень. Барину, прожигавшему жизнь в праздности, утреннее пробуждение служило поводом сделать в дневнике какую-нибудь жизнерадостную запись, например: «Я всегда боюсь проспать арию жаворонка на рассвете и вторящие ей лучшие на земле звуки и запахи оживающей русской природы», или: «Я проснулся с ощущением небывалой легкости во всем теле…» и т. д.Сеня проснулся со знакомым ощущением тяжести в теле и особенно в голове. Добравшись до лечебной жидкости, хранившейся в ящике стола — бутылки самогона, предкомбед, в очередной раз отматюгав Федьку Мезенцева за оторванные ручки, управился с плохо подчиняющимися пальцами, и по пищеводу побежал чудотворный ручеек. Окружающее стало вызывать к себе интерес, тело возвращалось в повиновение, заработала память. «Ларька, Федька Назаров!» — прозвучало в голове, как выстрел.Товарищ Слепак торопливой походкой вышел из кабинета. В коридорах он никого не встретил, но со двора доносились голоса. Сеня направился вдоль дома. Двое комбедовцев, братья Иван и Федор Мезенцевы, рыли напротив флигеля управляющего яму.«Могила? Почему здесь? Кто позволил?» — недоумевал Слепак, ускорив шаг.— Привет товарищу Слепаку! — заметив его, Иван вонзил лопату в землю и шагнул навстречу, вытирая руки о штаны. Федя разогнулся в яме и тоже отставил лопату в сторону.— Здорово, мужики! Чего делаем? — Сенька поручкался с братьями.— Так оно, Сеня, тово — дерево сажаем, — сказал старший, Иван.— В землю, — уточнил Федя.— Вона оно. Управляющий, немчура ентот, в дому прятал. Заради прихотей своих, — Иван показал рукой товарищу Слепаку, куда и на что смотреть. У стены флигеля стояла кадка с растущей в ней комнатной пальмой. — Орехи какие небось уродит.— К осени, — прибавил Федя. «Идиоты», — подумал Слепак.— Где все прочие товарищи?— Так они, Сеня, не в одном месте. Кто где. Много с товарищем Филькой пошли на деревню. К аспиду ентому, как его…. И девке ентовой.Слепак поднялся наверх и опять взялся за бутылку. Он понимал, что от нового стакана самогона его начнет развозить. Однако выпил. «Не разбудили. Филька, гаденыш, самолично покомандывать захотел, — предкомбед принялся нервно расхаживать от двери к окну. — Чтобы опосля при каждом случае намекать, дескать, я дрыхну, а он работает. Мол, не пора ли поменяться местами. Сука!»Носком ноги, обутой в давно не чищенный сапог, он от души врезал по книжным корешкам на нижней полке. «Нет, с Филькой тоже как-то пора решать. Приохотился, вишь, распоряжаться, подзаборник. Интересно, что у них там с Назаровым выйдет…»Послышался топот ног, хлопанье дверей, голоса, среди которых отчетливо выделялся Филькин хрип. Сеня рывком открыл дверь кабинета, шагнул в коридор и первое, что он увидел — Ларису, которую тащили к парадной лестнице.— Куда ее, товарищ Комар? — прогундосил Колька Савельев.— Наверх, в будюар.— Куды? — изумился Колька.— В дальнюю комнату, по левую руку. Где покойная барыня жила.— Где Назаров? — крикнул Слепак.— Нету солдата в селе. Укатил куда-то, — первый помощник увлек предкомбеда в гостиную. — В избе, во дворе, че можно перебуторили — ружжей не сыскать. С собой, гад, увез. Ниче, узнает про Барыньку — сам приволокет. На коленях ишшо поползает. Чтоб возвернули в целости. Будем мы за ним бегать, как же!И в этот самый миг, глядя на улыбающуюся щербатым ртом конопатую Филькину рожу, Сеня Слепак понял наконец, что не у него одного забилось сердце, когда стало ясно: Ларька нашлась. Не у одного председателя виды на бабу!— Значит, так, Филя. — Слепак постарался придать голосу как можно больше твердости, — я сейчас пишу письмо в уезд. Чтоб слали отряд. Пора кончать с бандитами. А то добра не жди. Куда, думаешь, Назаров винтовки повез? Не иначе в лес, дружков вооружать. Так что в Усадьбу он может явиться не один, а со всей кулацкой шайкой. Ты, Филя, придумай пока, кого верхом в уезд с пакетом отправить, и гляди, чтоб товарищи ворон не считали. Оружие проверить — махорку из стволов вытрясти.Последнюю фразу предкомбед произнес уже у двери. Он не стал дожидаться, что скажет или не скажет Комаров в ответ.Достав в кабинете из ящика стола чистый лист, положив рядом дневник барина, Сеня выбрал карандаш поострее и задумался. С Назаровым будут сведены старые счеты, в уезде наконец-то получат живого или мертвого бандита, как свидетельство, что власть в селе не бездействует, а он, Сеня Слепак, возьмет то, что когда-то у него увели. А сейчас — глоток самогона, и за письмо.Через час послание было готово с помощью вдохновляющего напитка и дневника Владимира Ивановича как поставщика красочных оборотов речи. Предкомбед перечитал написанное и остался доволен.«Дорогой товарищ Исаковский! Милостивый государь!Революционный привет из Зимина! Битва за Мировую революцию крепнет! Живем мы тут словно на острове посреди океана, как Робинзон. Стараемся изо всех сил искоренять несознательность за власть советов. Но есть отдельные бандиты. Засели в Филаретовой чаще. Бунтуют народ. Охватывают противоречивыми чувствами. Не выкурить их оттудова. Мы бьемся не жалеючи себя.Подавили контрреволюционный мятеж на селе. Зачинщик — Федор Назаров, видно, сбежал быстрее лани. Он хотел разоружить нашу боевую дружину и подбивал народ. Но помыслы — провалились. Видимо, будет отныне обретаться в родном селе Глуховке.С выражением величайшего удовольствия сообщаем вам эту приятнейшую новость.Мы хотим разбить наголову бандитское гнездо. Подмога нужна. Штыков двадцать бы. А то, может, и завтра нагрянут. Ходют такие сведения. Верные. Покончим с буржуйской гидрой контрреволюции!Засим позвольте откланяться. Погода у нас стоит чудесная, от которой всю душу охватывает радостное ожидание ждущего нас впереди счастья.Председатель Комитета Революционной Бедноты села Зимино и ейного же отряда Красной гвардии товарищ Семен Слепак».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50