Сам он не только никогда не додумался бы до таких мыслей, он даже в готовом виде не до конца их понимал.
Лоренцо бы знал, скажет ему Кристофоро Вакки. Лоренцо был бы истинным наследником.
Все в нем трепетало в страхе перед той минутой, когда он предстанет перед стариком. Вполне можно было бы устроить себе и опоздание. Все-таки не пустяк – кругосветное путешествие. Никто бы не упрекнул его.
Никто, кроме него самого.
* * *
Так странно было снова оказаться в этих краях, увидеть из окна надпись Peretola Aeroporto – почти как тогда, два с половиной года назад. Только здесь по-настоящему началась его новая жизнь. Два с половиной года. Они казались ему вечностью, хотя все это случилось будто вчера.
Странно было снова ехать на том же «Роллс-Ройсе» и той же дорогой – мимо магазина «Феррари»… Только машину вел уже не Бенито. Эдуардо рассказал ему об инсульте и пожал плечами: что поделаешь.
– Как долетел? – спросил он.
– Четыре с половиной часа ожидания в Карачи были лишними, – сказал Джон. – А в остальном ничего. Хорошо, что вообще смогли улететь.
– Я думал, ты прилетишь на своем самолете.
– Нет, он… м-м-м… – «Он нужен Маккейну», – хотел сказать Джон. Но сдержался. – Его надо было вызывать. Получилось бы еще дольше.
– А, да. Конечно, – кивнул Эдуардо.
Он изменился за то время, что они не виделись. Посерьезнел. Нет, созрел. Повзрослел. Джону хотелось узнать, как он жил все это время, но не хотелось спрашивать. Как-нибудь потом.
– Как… м-м-м… он себя чувствует? – подавленно спросил он.
Эдуардо смотрел из окна.
– Он угасает. По-другому не скажешь. Каждое утро мы заходим к нему, а он… все еще жив. Такой смиренный, кроткий… Ничего не хочет, всем доволен, улыбается. В основном спит.
– И уже определенно, что… то есть, действительно уже ничего нельзя сделать?
– Врач приходит дважды в день и вводит ему морфин, так что боли он не чувствует. Это единственное, что можно сделать.
– Понятно. – Он смотрел вперед. Марко сидел рядом с водителем и наслаждался возможностью снова говорить на своем родном языке. Это было видно даже через разделительное стекло. – Значит, это лишь вопрос времени.
– Врач удивляется каждый день. Он говорит, у него такое чувство, будто дед чего-то ждет.
«Меня», – подумал Джон, и ему стало дурно. Он оглянулся на тяжелый «Мерседес», в котором их сопровождали остальные охранники. Но и они ничем не могли ему помочь.
* * *
Со странным чувством он ступил в дом Вакки. Осмотрелся и увидел, что ничего не изменилось. Да уезжал ли он отсюда вообще? Неужто прошло столько времени? Все приветствовали его с серьезными лицами.
– Идите, – тихо сказал Альберто, будто заметив неуверенность Джона. – Он ждет вас.
И он поднялся наверх по столетним мраморным ступеням, с бьющимся сердцем и дрожащими руками прошел к двери, которую указала ему сиделка. Тяжелая ручка показалась ему холодной, и он нажал на нее.
Комната была просторная, тихая, затемненная. Хотя чувствовалось, что ее регулярно и хорошо проветривают, в воздухе все равно оставался запах дезинфекции, как в больнице. Огромная кровать с подвязанным пологом стояла изголовьем к стене и преобладала в комнате. Рядом на металлическом медицинском столике лежали медикаменты и всевозможные приспособления, стояла капельница с прозрачной жидкостью. А в кровати лежал патрон, с первого взгляда почти неразличимый. То, что от него еще оставалось в этом мире.
– Джон, – сказал он, – вы приехали… – Он смотрел на него темными, глубоко запавшими глазами. Голос был едва слышен, хотя в комнате царила полная тишина. Джону пришлось подойти ближе, чтобы лучше слышать его.
– Патрон, я… – быстро заговорил Джон, но умирающий перебил его:
– Возьмите же стул. – Он указал пальцем в полутьму.
Джон пошел туда и взял то, что сам никогда не назвал бы «стулом»: скорее трон с мягким сиденьем, с подлокотниками, с резной спинкой, старинный и, без сомнения, стоивший целое состояние. Но пригодный, в принципе, и для сидения.
– Я рад снова видеть вас, Джон, – сказал старик. – Вы очень хорошо выглядите. Загорели.
Джон стиснул руки и мял их.
– Я был на Филиппинах. Недель, наверное, шесть.
– Ах да, Эдуардо говорил. На Филиппинах, это хорошо. Меня иногда мучает совесть, что я так повлиял на вашу жизнь, взвалил на вас все это… Но, судя по вашему виду, все не так плохо, да?
– Да, конечно. Все хорошо…
Патрон улыбнулся.
– Эта девушка, с которой вы мелькаете в газетах… Я говорю «девушка», извините, ведь, конечно, она взрослая женщина, Патрисия де-Бирс. У вас с ней что-то серьезное? Извините мое любопытство.
Джон сглотнул, отрицательно покачал головой:
– Это было только… То есть все в порядке, в конце концов мы даже подружились, но вначале это была лишь акция. Для средств массовой информации.
– А. – Он кивнул, очень медленно, почти незаметно. – Это он придумал? Маккейн?
– Да.
Он улыбнулся:
– Маккейн. Меня это даже успокаивает. Я почти так и думал, но мне казалось, что ни у кого не хватит бестактности инсценировать такое… Снимки очень походили на постановочные. Не знаю, почему. Мисс де-Бирс, разумеется, великолепного вида молодая дама, вне сомнений… но мне всегда казалось, что она вам не подходит.
Джон кивнул, не зная, что на это сказать. Он не ожидал, что человек, лежащий при смерти, способен интересоваться такими вещами.
Патрон прикрыл глаза, провел рукой по лбу, по бледной, почти прозрачной коже.
– Вы, может быть, думаете, – сказал он, снова открыл глаза и посмотрел на него поразительно ясным и твердым взглядом, – что я в вас разочаровался, а? Только честно.
Джон готовно кивнул:
– Да.
Он мягко, почти нежно улыбнулся.
– Но это не так. Может, вы думали, что я хочу вас видеть для того, чтобы дать вам нагоняй? Что я буду тратить на это мои последние часы?
Джон кивнул, в горле у него стоял комок.
– Нет, я просто хотел вас еще раз увидеть. В высшей степени эгоистичное желание, если угодно. – Взгляд его устремился к окну, сквозь которое виднелось ясное небо. – Я еще помню тот момент, когда мне стало ясно, что я доживу до того времени, когда будет найден наследник. Мне было тогда лет двенадцать. Незадолго до войны. Все говорили о Гитлере, я это хорошо помню. Я много раз пересчитывал, пока не убедился: мой отец, который всю мою жизнь рассказывал об этом, не доживет, а я – доживу. Я чувствовал себя избранным. Я чувствовал себя связанным с вами, когда вы еще даже не родились на свет. Я дважды в год навещал вас, когда вы были еще ребенком, следил за тем, как вы растете, видел ваши игры, пытался проникнуть в ваши желания и мечты. Так что же удивительного в том, что я не хотел умирать, не повидавшись с вами? – Он сделал паузу. Ему было утомительно говорить. – Вы не сделали того, что я ждал. Но я и не ждал, что вы сделаете то, что я жду. Иначе я и сам смог бы это сделать.
– Но я связался с человеком, против которого вы меня предостерегали. И вы, и остальные. Я использовал деньги для того, чтобы выстроить всемирную империю фирм вместо того, чтобы помочь бедным, насытить голодающих, спасти тропические леса или сделать еще что-то полезное. Я устремился к могуществу, но теперь даже не знаю, для чего оно мне. Я…
– Ч-ш-ш, – произнес старик, поднимая руку. – Я был огорчен, когда вы ушли, не скрою. Мне понадобилось время, чтобы все понять. И немалое время, если быть честным. – Он опустил руку. – Но когда смерть стоит так близко, что краем глаза всегда видишь ее, куда бы ни смотрел, это расставляет приоритеты правильно. Не думайте о себе так плохо. Вы наследник. Что бы вы ни сделали, все будет правильно.
– Нет. Я не тот наследник, который предполагался в прорицании. Теперь я это знаю. Настоящим наследником был бы Лоренцо. Который…
– Джон…
– Мне прислали одно его сочинение, в котором он исследует денежную систему и обнаруживает, что в ней и кроется ошибка, в самой денежной системе. Это гениально. Я бы до такого не додумался никогда в жизни. Даже теперь я еще не до конца все понимаю. Лоренцо бы знал, что делать, патрон, а я не знаю.
– Но так было угодно Богу – взять Лоренцо к себе, незадолго до назначенного дня. Значит, наследник – вы. Значит, это вы вернете людям утраченное будущее при помощи этого состояния. Так гласит предсказание, и так оно и будет. Вы ничего не можете сделать ни за, ни против, это вне вашей власти. Что бы вы ни сделали, в итоге окажется, что это и было правильнее всего.
Джон смотрел на него непонимающе.
– Вы продолжаете верить в это?
– Я продолжаю верить в это, истинная правда. – Он закрыл глаза, будто вслушиваясь в себя. – Я думаю, мне надо немного поспать. Джон, я благодарю вас, что вы приехали. Я беспокоился, честно признаться…
Голос его становился все тише, а в конце превратился в такой шепот, что его заглушал даже шорох одежды.
Джон осознавал, что это, может статься, последний его разговор с патроном, мистером Анджело из его детства, посланником весны и осени; что все, что он должен сказать, надо сказать сейчас или никогда. Он искал в себе недосказанное, ничего не находил и лишь беспомощно взирал на умирающего.
– Ах, чуть не забыл, – встрепенулся Кристофоро Вакки. – У нас в гостях одна молодая дама, вы ее знаете, кажется. Она обнаружила что-то поистине удивительное. Вам надо это увидеть. – Его исхудавшая рука скользнула по одеялу и легла поверх руки Джона – невесомо, скорее как тень, а не часть тела. – Прощайте, Джон. И расслабьтесь. Вот увидите, в итоге все будет хорошо.
Его рука скользнула дальше, бессильно поникла рядом с истощенным телом, почти неразличимым под одеялом. Джон с ужасом подумал, что присутствует при смерти, но Кристофоро Вакки всего лишь уснул. Если присмотреться, было заметно, как дышит его грудь.
Джон осторожно встал, стараясь не вызвать шума. Поставить ли стул на место? Лучше нет. Он посмотрел на патрона, пытаясь осознать, что, может быть, в последний раз видит его живым – но так и не осознал, понял лишь, что хорошо сделал, что приехал проститься. Он пытался удержать это мгновение и закрепить в памяти, но все ускользало от него. Еще никогда прежде он так отчетливо не чувствовал, с какой неумолимостью уходит время.
В конце концов он оставил свои попытки и просто смотрел на старика, который так верил в него. Он просто стоял и смотрел, пока в нем не установился покой и сознание, что пора уходить.
Только оказавшись за дверью спальни, он заметил, что щеки у него мокрые, а в горле скопились всхлипы.
* * *
Она сидела за столом как член семьи, бледная и серьезная, и Джон не сразу вспомнил, откуда ее знает: правильно, тогда в архиве. Студентка исторического отделения из Германии, которая перевела завещание и опубликовала историю пророчества.
– Урсула Фален, – напомнила она ему свое имя, когда он поздоровался с ней.
Тогда он был сильно рассержен на нее, но теперь не мог вспомнить, за что.
– Патрон сказал, что вы обнаружили нечто такое, на что я непременно должен взглянуть, – сказал он.
Она удивленно подняла брови.
– Он вам сказал? Удивительно.
– Почему?
– Вы поймете, когда увидите. – Она сделала неопределенный жест. – Как только все здесь… ну, кончится.
Но это оказалось не так скоро. Они сидели и ждали, а врач, спускаясь по лестнице, всякий раз отрицательно качал головой.
– Мне еще не приходилось видеть такого смирения в смерти, – сказал он однажды, а в другой раз спросил: – Есть ли в ближайшее время какая-нибудь дата, важная для него? Годовщина или что-то вроде того?
– Я ничего такого не припоминаю, – сказал Альберто. – А что?
– Бывает, что умирающий держится из последних сил, потому что хочет дожить до определенного дня – дня рождения, юбилея, годовщины смерти жены…
– Наша мать умерла в мае 1976 года, это отпадает, – сказал Грегорио. Он подвинул к себе свой ежедневник, задумчиво изучил его и покачал головой: – Нет, мне ничего не приходит в голову.
И они продолжали ждать. Урсула жила в гостевой комнате, Джону тоже выделили комнату, а телохранителей разместили в деревенской гостинице. Они подолгу сидели вместе, Вакки рассказывали о старых временах, ели и пили, что подавала на стол Джованна, а это было немало: как будто они могли спасти жизнь патрона, опустошая погреб с припасами. Проходила ночь, наступало новое утро, а патрон был все еще жив, он часами пристально смотрел в окно на небо, но не хотел ни с кем говорить.
Это случилось в тот час, когда во всем доме и вокруг него воцарился покой, будто не от мира сего. Как будто все было заколдовано и время остановилось.
Но за пределами семейного гнезда волшебство не действовало.
– Не сочтите меня бесчувственным, – сказал Грегорио Вакки врачу, – но жизнь и ее будни продолжаются, меня ждут назначенные встречи, которые нельзя отменить…
– Я сам не знаю, сколько это еще протянется, – ответил врач. – Никто не может этого сказать. Еще несколько дней назад я был уверен, что следующую неделю вы можете планировать по своему усмотрению, но теперь… Я не удивлюсь, если затянется и до октября.
И они продолжали ждать. Рассказывать было уже нечего; каждый думал о своем или беспокойно прогуливался, нервы дрожали от интенсивности атмосферы.
– Вы тоже думаете, что он чего-то ждет? – спросила Урсула Фален, встретив однажды вечером Джона в саду – в том конце, откуда было видно море.
Джон пожал плечами:
– Понятия не имею. Надеюсь, не того момента, когда меня озарит гениальная идея об исполнении прорицания.
– Как будто вы верите в это прорицание.
– Но он-то верит.
– Да, я знаю, – она кивнула и стала смотреть в сторону моря. Над берегом висела прозрачная дымка. Близилась осень.
Джон смотрел на нее со стороны. В ней была своя строгая красота. При их первой встрече он этого не заметил. Ему захотелось сделать ей комплимент, но если вспомнить, как он повел себя тогда, при их первой встрече, то лучше было промолчать.
– А вы, значит, изучали архив? – сказал он вместо этого. – Ведь вы хотели написать книгу, насколько я помню?
– Я собиралась, да, – неохотно ответила она, не желая вспоминать об их тогдашней ссоре в канцелярии, и сменила тему. – Кажется, мы стоим как раз перед окном мистера Вакки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96