Репортеры уже называли его триллионодолларовым ребенком.
У Лино тоже брали интервью, на лужайке перед его домом в Райтстоуне.
– Я очень счастлив, что у меня есть сын, – говорил он, нервно моргая. – Я был взволнован, когда узнал об этом… Для меня дело совсем не в деньгах. Деньги нужны не мне. Но естественно, я хочу для своего сына лучшего, понимаете?
– Теперь вы поженитесь с Деборой Петерсон? – спрашивал репортер.
Лино кусал губу.
– Этого… я пока не знаю. Я пока не могу сказать.
– Но вы не исключаете это?
– Я ничего не исключаю.
Было так непривычно видеть своего брата в телевизоре. Джон сообразил, что для его семьи и людей, знавших его раньше, так же непривычно было видеть на экране его самого. На заднем плане видна была постоянная подруга Лино, Вера Джонс, заплаканная, обнимающая свою дочку Миру. Джон знал ее по семейным праздникам в доме своих родителей, последний раз они собирались там на Рождество. Она была полноватая, но добросердечная женщина, которая по-настоящему любила его брата, несмотря на его вечное дурное расположение духа, и ни о чем другом не мечтала, как выйти за него замуж. Должно быть, эта история глубоко ее ранила.
Патрон издал сердитый возглас, когда корреспондента перебил блок экономических новостей.
– Это вранье, – мрачно сказал он.
Грегорио Вакки метнул на отца раздраженный взгляд:
– С чего ты взял?
– Просто знаю, и все.
– Внебрачный ребенок. Джакомо Фонтанелли тоже был внебрачный ребенок. Такое совпадение не просто притянуто за уши.
– Этот ребенок слишком мал. – Кристофоро повернулся. – Вспомни о прорицании. Какой в нем смысл, если состояние унаследует трехлетний младенец? Фактически деньги получат его родители и будут управлять ими до 2010 года. И до того времени ничего не произойдет. Вернее, ничего хорошего. В этом нет смысла.
Грегорио задумчиво смотрел в ковер.
– В завещании ничего не сказано о возрастном цензе, – задумчиво проговорил он.
– Это я знаю, – ответил патрон.
– Но ведь тебе ясно, что мы не можем делать что хотим? Мы лишь управляем наследством. Мы так же связаны законом, как любой другой управляющий. Решающим является текст завещания. Мы не можем трактовать его по своему усмотрению.
Патрон недовольно кивнул. На экране возник неприятный человек с расплывшимся лицом и неровностями от угрей, подпись гласила, что это Рэндольф Бликер, адвокат Деборы Петерсон. На лестнице импозантного здания, окруженный микрофонами, камерами и людьми, он поднял вверх бланк, заполненный и заверенный печатями.
– Мистер Лино Фонтанелли официально признал себя отцом Эндрю Петерсона, дамы и господа, – выкрикнул он, обращаясь к толпе. Потом взметнул вверх еще одну бумагу, с шапкой, на которой было заметно слово «лаборатория». – Это результат исследования группы крови, подтверждающий отцовство. Таким образом, сын моей клиентки, Эндрю Петерсон, на 23 апреля 1995 года был младшим мужским потомком флорентийского купца Джакомо Фонтанелли и, следовательно, является законным наследником его состояния. Я требую, чтобы адвокатская контора Вакки представила соответствующим органам подлинный текст завещания Фонтанелли для проверки этой претензии.
Грегорио Вакки ударил ладонью по диванной подушке.
– Мы не можем это игнорировать! – воскликнул он. – Невозможно. Эдуардо, позвони министру финансов. Нотариусу тоже. Отменяем назначенные встречи, пока не прояснятся все обстоятельства.
Эдуардо вопросительно глянул на своего деда. Тот устало кивнул, подтверждая свое согласие. Потом его взгляд из-под тяжелых морщинистых век отыскал Джона.
– Нам придется сейчас обсуждать вас, Джон. И, думаю, вам лучше избавить себя от присутствия при этих разговорах.
* * *
Внезапная тишина в комнате, которая, возможно, скоро перестанет принадлежать ему, подействовала на Джона угнетающе. Он смотрел из окна вниз на мужчин, обвешанных оружием, в пуленепробиваемых жилетах, патрулирующих сад. Скоро он перестанет быть настолько важным, чтобы его охранять. Репортеры, которые еще осаждали ворота, расталкивая друг друга, чтобы сфотографировать его, уберутся отсюда и набросятся на трехлетнего мальчика в Филадельфии. Равно как и кардинал, исчезнувший еще до того, как он вернулся в большой салон. Откуда-то, видно, узнал, что произошло. И даже прихватил с собой фотоальбом с дарственной надписью папы.
Итак, назад, в ничто, в незначительность, из которой он явился сюда. Обратно к Марвину в общую квартиру, в какую-нибудь работу, после того как глотнул совсем другой жизни… Может, хоть какая-нибудь газета заинтересуется историей его жизни и заплатит за нее несколько сотен долларов. И он до конца жизни будет рассказывать, как ездил на «Феррари».
Он посмотрел на себя. Оставят ли ему эти костюмы? Он уже успел к ним привыкнуть. С другой стороны, он не сможет платить даже за их чистку.
Да, черт возьми. А он только начал входить во вкус. Неделю назад он был убежден, что не подходит для роли наследника, и вот, когда оказалось, что он был прав, он чувствует злость на Лино, который хочет отнять у него эти деньги.
Мое! Это была слепая, строптивая ярость, как у маленького ребенка, которому плевать на других, он просто хочет иметь. Он готов кусаться, царапаться и топать ногами, чтобы удержать то, что принадлежит ему. Он чувствовал, как заработали его легкие, будто дело дошло до схватки.
Зазвонил телефон.
Джон встрепенулся и почувствовал, как вся воинственность улетучилась из него, как воздух из лопнувшего шарика. Его первой мыслью было скрыться в ванной и не брать трубку. Но вдруг это Вакки. Звонят сказать ему, чтобы он собирал свои вещи. Он сел на кровать и взял трубку.
– У вас проблемы, – сказал низкий голос неизвестного. – И вас бросили с ними одного.
Джон сглотнул комок в горле.
– Можно сказать и так.
– Я вам обещал, что снова объявлюсь, не так ли?
– Да.
– И я предсказывал, что вам понадобится помощь, правильно?
– Да, – Джон сразу почувствовал слабость в ногах.
– Хорошо. Но вам надо кое-что подготовить. Было бы хорошо, если бы в вашем распоряжении был факсовый аппарат. Как вы думаете, удастся вам это устроить?
Джон вспомнил про свою кредитную карточку, которую ему дал Эдуардо. Она все еще в его бумажнике.
– Да, – сказал он. – Думаю, да.
– Сделайте это как можно скорее. Я пока не знаю, понадобится ли он нам, но, скорее всего, понадобится.
– Вы не хотите мне сказать, что вы задумали? – спросил Джон.
– Нет. Главным образом потому, что я сам пока не знаю. Доверьтесь мне. Вы сейчас в крайне щекотливой ситуации, но у меня есть кое-какие возможности что-нибудь сделать. Посмотрим.
От того, что он сказал и как сказал, исходило что-то успокаивающее.
– Ваше имя я сегодня тоже не узнаю, как я понял?
– Поверьте мне, на это есть веские причины, – отозвался незнакомец. – Оставайтесь по возможности в вашей комнате, как только раздобудете факс. Я перезвоню.
Когда Джон открыл дверь в коридор, Марко сидел у стены напротив, скрестив могучие руки.
– Марко! Мне нужен факс, – сказал Джон.
Он-то хотел тайком сгонять на «Феррари» в ближний городок и там купить аппарат, но его телохранитель мгновенно схватил мобильный телефон и сказал:
– Va bene, Signor Fontanelli. Сейчас будет.
На следующее утро в газетах были только две темы: эпидемия, вызванная возбудителем эболы, разразившаяся в Центральной Африке, и спор за триллионное наследство.
– Мой дедушка продолжает верить, что истинный наследник – вы, – сказал Эдуардо за завтраком. – Мой отец считает это началом старческого упрямства. Мой дядя находит отвратительной мысль, что ему придется возиться с трехлетним мегамиллиардером. И я, честно говоря, тоже.
Они сидели в салоне одни. Вакки проспорили до поздней ночи о том, что им делать, и только Эдуардо удалось утром вовремя подняться.
– И что будет теперь? – спросил Джон.
– Скорее всего, – сказал Эдуардо, жуя, – начнется то, для чего и существуют адвокаты: тяжба. Которая может затянуться надолго. Я имею в виду – надолго по юридическим меркам. На годы, а то и на десятки лет.
Над домом прогромыхал вертолет. Число репортеров не уменьшилось, а скорее упятерилось. Ни один посыльный и никто из прислуги не могли пройти в дом, не высказав своего мнения сразу в дюжину микрофонов.
– Ничего себе, – уныло сказал Джон.
– Прежде всего мы потребуем, чтобы нам прислали все бумаги. Убедительные, заверенные и удостоверенные. Это затянется, это будет стоить денег, ну да. Потом мы затребуем генетическую экспертизу об отцовстве. Поскольку тест на группу крови, которым этот подозрительный мистер Бликер так картинно размахивал перед камерами, юридически ничтожен.
– В самом деле? Но ведь он утверждал…
– Адвокаты постоянно что-нибудь утверждают, они ведь живут, в конечном счете, тяжбами. На самом деле тест на группу крови годится только для того, чтобы исключить отцовство. Он основан на том, что группа крови наследуется по определенным правилам. Например, если у ребенка группа крови АВ, а у матери группа крови А, то мужчина с группой крови А не может являться отцом, а только лишь с группой крови В или АВ. Но этот тест не дает ответа на вопрос, действительно ли определенный человек является отцом.
Джон уставился на молодого адвоката. Внезапно ему вспомнилось, как в детстве, когда мать давала им сласти, Лино отнимал у него его долю. Отнимал просто потому, что был сильнее.
– А генетический тест? – спросил он, чувствуя, как его голос задрожал от ярости.
– Конечно, бывают сомнительные случаи, но в целом он дает надежное доказательство отцовства. Берутся пробы при свидетелях, под контролем и так далее. Для этого достаточно взять корень волоса или мазок изо рта, чтобы и для ребенка это было приемлемо. Это приятнее, чем брать кровь.
– В моем случае вы не делали генетический тест.
– Нет, – ответил Эдуардо, рассеянно помешивая свой кофе. – Для детей, родившихся в браке, это не имеет значения. Поскольку по мужской линии давнее происхождение отследить невозможно. В случае же вашего брата речь идет о подозрении, что он пытается завладеть состоянием Фонтанелли при помощи хитрости.
Значит, все-таки есть такое подозрение. Но Лино издавна отличался женолюбием. Не было ни одной девушки по соседству, с которой он хотя бы не попытал счастья. И всегда по-воровски. Когда Джон заставал его целующимся с девушкой, Лино смотрел на него таким особым взглядом, который обещал побои, если он наябедничает. С другой стороны, сам же и просветил его по этой части, когда Джону было лет девять или десять; самому Лино тогда было пятнадцать, а он уже знал, о чем говорит.
Очень может быть, что однажды он и промахнулся. Даже желание Деборы Петерсон утаить от Лино ребенка можно понять. У него всегда было чувство, что Лино не очень хорошо обращался с женщинами после того, как получал от них то, чего хотел.
– А если это не хитрость? – спросил Джон.
– Если это не хитрость, – сказал Эдуардо, облизывая ложку и аккуратно кладя ее на изящное блюдце из белого фарфора, – тогда Эндрю Петерсон – наследник.
То, что до сих пор было осадой, превратилось в штурм. Образно говоря, репортеры начали трясти прутья ограды, требуя, чтобы их впустили. Эдуардо вышел к ним в сопровождении трех телохранителей, хотя дошел лишь до ворот. Он объяснил журналистам приблизительно то же, что объяснил Джону за завтраком, а именно: есть подозрение, что Лино пытается хитростью завладеть состоянием Фонтанелли, и в общих чертах обрисовал ход и темы предстоящей тяжбы. Его чуть не растерзали даже через решетку.
– Еще один такой выход – и мне обеспечено повреждение слуха, – сказал Эдуардо, вернувшись в дом. – Что им всем здесь надо? Разве они все сейчас не должны дежурить на процессе против Симпсона?
Меньше чем через два часа он уже видел самого себя по NBC дающим объяснения, внарезку с гневной отповедью вырванного из сна Лино Фонтанелли, который решительно отвергал «инсинуации этого молодого итальянского адвоката» и еще раз подчеркивал, что сам он заботится исключительно о благе своего ребенка.
Снова появился вертолет, потом второй и третий. Люди из домашнего персонала, выезжавшие по рассыльным делам, рассказывали после возвращения, что им предлагали большие деньги за квитанции и накладные, связанные с домашним хозяйством Вакки, за фотографии, сделанные внутри дома, или за то, чтобы провести репортера в дом под каким угодно видом. Охранники усилили контроль.
* * *
К вечеру Джон звонил своей матери. На Восточном побережье США было около полудня, и он застал мать на кухне. В последние дни, когда он звонил ей, она была растеряна от всего происходящего и взволнована тем, что ее сын мелькает во всех газетах; теперь же она была по-настоящему несчастна из-за того раздора, которое «миллион», как она его упорно называла, принес в ее семью.
– Это не миллион, мама, – в который раз объяснял Джон. – Это миллион миллионов.
– Non mi piace, non mi piace, – жаловалась она. – Зачем нужны такие деньги, скажи, пожалуйста? Разве они стоят того, чтобы один брат ссорился из-за них с другим? А теперь он еще хочет бросить Веру и жениться на той женщине из Филадельфии, только ради денег…
Джона внезапно прошиб холодный пот. Кто, собственно, наследует, если ребенок умирает? Его родители? То была отвратительная, уродливая мысль, которая возникла будто из ничего и уже не давала себя прогнать.
– Но ты же всегда хотела внуков, – с трудом произнес он. Перед ним на столе лежала Corriere della sera, и с первой страницы смотрел большими глазами Эндрю Петерсон.
– Мира тоже была мне как внучка, и теперь я должна ее лишиться? Ах, беда, беда. Беда эти деньги.
И она продолжала стенать, пока не вспомнила, что пора ставить воду для макарон. Джон пообещал, что скоро снова позвонит, а лучше приедет домой, и положил трубку.
Назад домой, да. Наверное, так будет лучше. В принципе, он с самого начала чувствовал себя здесь не на своем месте. Он был наперед убежден, что Вакки ошиблись в нем. О'кей, деньги дело приятное, к ним быстро привыкаешь, но ведь он в принципе не умеет обращаться с ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96