— Идиоты, от них один вред! Все они дерьмо! Да проклянут их собственные матери!Ялаф не смел рта раскрыть в ожидании, пока утихнет приступ ярости — это ему было не впервой. Каддафи бесновался долго — полковнику казалось, будто время остановилось. Тишина наступила так же внезапно, как начался крик. Но это был еще не конец.— Наисекретнейшую информацию я передал человеку, которому доверял, как брату, а он все выболтал! И вот, извольте радоваться, она ко мне возвращается через чужую разведку! Один Аллах знает, в скольких грязных империалистических лапах она побывала! И все почему, а? Потому что каждый палестинец — собака, вот почему! Запомни, Ялаф, палестинцы только болтать умеют и ни на что другое не способны. Ни на что!Он сам себя заводил в гневе. Ялафу хотелось бы оказаться за дверью, но он знал по опыту, что в такие моменты самое безопасное — сохранить неподвижность и молчание. Что он и сделал.— Предупредить бы надо этого дурня, — продолжал Каддафи на самой высокой ноте. — Но я этого не сделаю, не стоит он того. Плетки он заслуживает, кнута хорошего! А это еще самый приличный из них. То-то они и сидят сорок лет в своих лагерях. Лучшего и не заслуживают, собаки эти!Наконец он опустился в кресло и перечитал сообщение, столь его оскорбившее.— Совпадения быть не может, — теперь он бормотал про себя, будто забыв о присутствии Ялафа. — Не верю я в совпадения. И никому я насчет этого француза не говорил, одному только профессору Ханифу — это точно.Каддафи швырнул листок через стол, и Ялаф, шагнув вперед, взял его.— Можешь связаться с Ханифом? Он в Дамаске.— Могу.— Пусть о вашем разговоре никто не знает. Никто, слышишь? Прочти ему, что тут написано. Скажи, что в группе предатель, пусть язык ему вырежет. Скажи, что его лично я не подозреваю, но пусть получше смотрит за своими людьми.Полковник Ялаф козырнул своему родственнику и удалился.
Разговор, о котором в гневе упомянул Каддафи и который послужил началом описываемых событий, произошел несколькими днями раньше. Ханиф прибыл из Дамаска утренним рейсом: безукоризненный белый костюм, столь же белоснежная шелковая рубашка фасона «баттон-даун», пристойный галстук — ни дать ни взять преуспевающий консерватор. Встретивший его офицер проводил гостя к черному «мерседесу» под государственным флагом и сел рядом с водителем, профессор позади. Машина тронулась.— Добро пожаловать, — сказал, обернувшись, офицер, он слегка нервничал. — Вождь поручил мне передать вам наилучшие пожелания. Он примет вас без промедления в штабе.Пассажир молча кивнул в ответ.— Так будет спокойнее, — продолжал офицер, потянувшись, чтобы задернуть занавески на окнах. — Мне приказано позаботиться о вашей безопасности.Он чувствовал себя неловко: приезжий был явно не склонен к общению. Гостю положено оказывать всевозможные почести, но как прикажите оказывать почести человеку, который в ответ слова не проронит? Офицер и сам умолк, и так в полном молчании они проделали весь двадцатипятикилометровый путь до Триполи.
Бедуинский шатер был раскинут на крохотной, огороженной кустами полянке между большими современными зданиями, в которых располагается генштаб ливийской армии. От жаровни, стоявшей в продуваемом насквозь шатре, струился тонкий кисловатый дымок, щипавший горло. Вокруг стояли низкие стулья для гостей и столы, на которых громоздились в беспорядке книги и журналы, — их, видимо, перелистывали отнюдь не для развлечения. У входа висел, поблескивая, «Калашников» и рядом — хлыст для верховой езды. Каддафи сидел в кресле, повернувшись к гостю лицом. На нем был мундир армейского полковника с расстегнутым воротом, без всяких регалий. Он курил американскую сигарету, заправленную в короткий янтарный мундштук. Тонкая золотая цепочка обвивала левое запястье.— Салам алейкум.— Ва алейкум ас-салам.— Рад видеть вас снова, дорогой профессор. Мы ведь братья с вами и вашими друзьями. Все, что принадлежит нам, — ваше. Добро пожаловать в Ливию. Готов выслушать вас.Перед гостем появилась маленькая чашечка сладкого кофе вместе с пачкой сигарет и зажигалкой. Профессор будто и не заметил этого. Когда он заговорил, речь его зазвучала негромко, слова он произносил тщательно, не вкладывая в них никаких эмоций.— Я собираюсь сказать нечто сугубо конфиденциальное. Пусть он выйдет.Неподвижно стоявший поодаль адъютант повиновался короткому приказу своего начальника и исчез.— Надежный человек, — сказал Каддафи ему вслед.— У меня тоже есть надежные люди, но я даже им не доверяю. Только поэтому нас пока не предали и мы живы, чтобы продолжать борьбу.— Вы, палестинцы, редко проявляете такую осторожность.— Знаю. Поэтому «Шатила» и действует столь успешно. В отрядах организации освобождения Палестины полным-полно шпионов. У нас шпионов нет.— Так расскажите, чего вы хотите.— Мы еще раз внимательно рассмотрели ситуацию: сионистское присутствие и расстановку оппозиционных сил. Вывод: организация освобождения Палестины в ее нынешней политизированной форме — отработанный пар. Болтать они могут сколько угодно, но действовать не в состоянии. То же самое относится и к египтянам. От них нечего ждать, как и от Хуссейна в Иордании. Ничтожный карлик, трус до мозга костей. Агент империализма — в его кабинете сплошь американские шпионы. Вот почему мы обращаемся снова к вам.— Что нужно — автоматы, пулеметы?— Нет.— Денег еще?— И денег не надо.— Людей не хватает?Ханиф сделал нетерпеливый жест.— Тогда что же?Ханиф достал из кармана золотую ручку и принялся вертеть ее в пальцах. У него были красивые, хорошо ухоженные руки. Он заговорил снова:— Ходит слух, что работы в Тукрахе увенчались успехом. Вот о чем мне бы хотелось побеседовать.— Что вы называете успехом?— Я назвал бы успехом создание ядерного оружия.— Вот как! — Каддафи тщательно загасил сигарету и положил перед собой мундштук. — А почему вы решили, что мы делаем ядерное оружие?— У молвы длинные ноги — она движется неотвратимо, как караван в пустыне, только быстрее. — Ручка в тонких пальцах описала дугу, сверкнув в свете висевшей под потолком лампы. — Молва пришла и в Дамаск. Ее подтверждают косвенные сведения — из-за океана. У нас есть свой человек в Вашингтоне, у него отличные источники информации. Так вот, он видел документ, где сказано, будто по мнению ЦРУ, Ливия располагает ядерным вооружением.Каддафи слегка улыбнулся:— Знаете, они там в Вашингтоне много всяких бумаг сочиняют. Если чего не знают — выдумывают. Им, наверно, тем больше платят, чем больше они придумают всяких секретов.— Тем не менее, в Дамаске слухам верят, и мы рассудили таким образом. Сионистское присутствие невозможно прекратить обычными военными средствами — время давно упущено. Я не тот человек, чтобы питать иллюзии на этот счет. Политические средства тоже бесполезны, раз Америка заодно с сионистами. Американцев не одолеешь. И, стало быть, так мы рассудили, можно рассчитывать только на самые крайние меры, какие ни одно суверенное государство применить не решится. Мы же возьмемся и доведем дело до конца. Несмотря ни на что.— Вы совершенно правы, рассуждая подобным образом, профессор. Все верно, если смотреть с точки зрения перспектив исторического развития. Но тут есть и проблемы.— Какие еще проблемы? — странным образом вопрос гостя прозвучал так, будто это ему, Ханифу, а вовсе не Каддафи, принадлежал и этот шатер, и «Калашников», висящий на стене.— Проблем две, — ответил ливийский лидер. — Первая — при всем моем уважении к ЦРУ тут произошла ошибка: наше ядерное оружие еще не готово. Мои инженеры обещают закончить работы через полгода, но я знаю по опыту — им верить нельзя. Вторая — и более важная: сионистские снаряды с атомными боеголовками в случае чего накроют Триполи в считанные минуты. А обычные бомбардировщики прибудут сюда через час или около того. Американцы, естественно, ничего не заметят — как в 1981 году, когда сионисты уничтожили иракские оборонительные сооружения. Я на такой риск не пойду.Гость нетерпеливо постучал своей золотой ручкой об угол стола.— Сейчас у нас есть надежный способ доставить атомную бомбу в центр Иерусалима. Потом этой возможности не будет. Вероятно, бомбу и не понадобится взрывать — ни одно правительство не допустит этого в своей столице.— Да, но с другой стороны, о сионистах говорят, будто они способны взорвать любую бомбу. Не забывайте — я ведь человек военный, меня учили взвешивать всякий риск.— Возможность доставить бомбу стопроцентная, просчета быть не может.— Но вы археолог, вы мыслите огромными периодами времени, историческими категориями — вы погружены в прошлое, мой друг, в то время как мое основное занятие — современная борьба. Оба мы знаем, что Израиль за последние три тысячелетия менял хозяев шесть или семь раз, и Аллах все равно вернет его тем, кому он по праву принадлежит. К сожалению, приходится признать — не скоро, возможно, через несколько десятилетий. Но не более того. Делайте в Иерусалиме все, что хотите. На это я вас благословляю, и да не оставит нас Аллах. Но не могу позволить вам подвергнуть опасности мою страну — ее попросту уничтожат. Может, столетие спустя она и возродится, однако это слабое утешение.Гость молчал, лицо его оставалось бесстрастным, он все еще вертел в пальцах авторучку. Где-то поблизости муэдзин звал верующих к молитве.— Вы собираетесь молиться?— Аллах меня простит. — Каддафи позволил себе легкую улыбку. — Давайте продолжим беседу. Аллах и вас наверняка простит.— Я человек верующий, но не слишком набожный.— Обычно людьми вроде вас движет именно вера.— Вы говорили о чувстве истории. Вот оно движет мною. Смотрю вокруг и вижу восемьсот миллионов палестинцев. А сионистов — их же всего миллионов двенадцать, да и те рассеяны по всему миру. Оглядываюсь в прошлое — вижу два тысячелетия борьбы и страданий моего народа. Смотрю, наконец, на Иерусалим — и что же вижу? Город, который испытал нашествия вавилонян, ассирийцев, римлян, персов, турок, крестоносцев. Народ мой через все это прошел и оставался верным Иерусалиму, как и сейчас. Сионистская оккупация — да она же ничего не значит. Кончится, как и все, что были до нее…— А та возможность, о которой вы сказали, — насколько она безопасна?— Совершенно безопасна. Один я знаю ее.— Не один вы — кто-то же есть у вас в самом городе?— Мы говорили о вере. Она замыкает уста надежнее всего. Этот человек живет только во имя Аллаха. Я за него ручаюсь, потому что он фанатик.— Я бы хотел вам помочь, — промолвил Каддафи. — Ваш план нашел отклик в моей душе. Назову одно имя. Это большой друг и отчасти даже фанатик нашего дела. Может быть, он сделает что-то для вас. Перескажите ему наш разговор и скажите, чтобы он связался со мной, если захочет получить подтверждение.Он написал что-то в блокноте, оторвал листок и протянул собеседнику. Тот взял и, не взглянув, спрятал во внутренний карман пиджака.— Он француз. Выйти на него можно через некоего майора Савари из шестого отдела главного управления внешней безопасности. Можете говорить с ним напрямую.— Вы ему полностью доверяете?— Он давно сотрудничает с нами. Наладил морскую транспортировку грузов, которая оказалась весьма полезной.— То есть?— У него есть возможность беспрепятственно вывозить из Франции товары, которые представляют для нас интерес. Если вы встретитесь и он вам поверит, то сам скажет, на что можно рассчитывать.— И что же движет этим человеком?— Деньги, — усмехнулся Каддафи. — Деньги и сознание, что начав работать для нас, он уже не может эту работу бросить.Ханиф не улыбнулся в ответ.— Аллах да пребудет с вами, — только это он и произнес, поднявшись, чтобы уйти. Будто и не было никакого разговора.— А все-таки, — спросил Каддафи, тоже вставая, — каким образом вы докажете сионистам, что спрятали в городе атомную бомбу, что она действует и что вы готовы ее взорвать? Это ведь не одна, а целых три задачи.— Все это продумано в деталях. Полагаю, вы не станете настаивать, чтобы я объяснил?— Не стану.Каддафи хлопнул в ладоши, и тут же появился адъютант. Он козырнул, выслушав краткий приказ, и проводил гостя на свет Божий. Глава 11 Атмосфера в посольстве Израиля на улице Рабле была накалена. Несчастье, происшедшее неделю назад, все еще давило на всех. Не утихал гнев против французов, но за ним крылось и сознание собственной вины. Посол считал, что его сотрудники не проявили достаточной настойчивости, договариваясь с французским министерством иностранных дел о предоставлении надежно защищенного автомобиля, а сотрудники, в свою очередь, полагая, что несчастья не случилось бы, не трать посол столько времени на приобретение друзей в разных там изысканных кругах общества, вместо того чтобы налаживать добрые отношения с этим же самым министерством. К чувству вины, стыда и горечи добавлялось еще ощущение собственного бессилия — ведь посольство лишь рупор, оно выражает то, что говорится в Иерусалиме. Люди в посольстве вынуждены были облекать свои чувства в любезные слова и выслушивать осторожные рекомендации от тех, кто имел право эти рекомендации давать. Такая обстановка угнетала, действовала на нервы. И вследствие общей подавленности, неопределенности, невозможности высказаться прямо, почти ничего из того, что велено было делать, не выполнялось.Так обстояли дела, когда пред светлые очи резидента «Моссада» легло шифрованное послание Бен Това, — не удивительно, что этот господин отнесся к поручению с неудовольствием. Тем более что оно сопровождалось букетом запрещений. Предназначено одному ему. Ни с кем не обсуждать. Никому ничего не говорить, в том числе и в самом посольстве. Ответ в МИД не направлять, а только лично Бен Тову и притом как можно скорее. Записей никаких не делать. Последним словом в послании значилось: первоочередное. То есть, все остальные дела извольте отложить.В шифровке не упоминалось ни о том, чего ради все это затевается, ни о цели предписываемых резиденту действий, ни об их последствиях. Похоже было, что задание не имеет ровно никакого отношения к тому, что занимало все умы, — к убийствам на Северном шоссе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44