«Этим занимались все». Кажется, все, кроме меня. Я — неудачница, печальное и не приспособленное к жизни существо человеческой породы.
В моих ли силах совладать с этим? Считается, что женщины пятидесяти лет не способны испытывать физическое желание — это непристойно, это позорная тайна, весьма сложный вопрос, проблема, о которой лучше умалчивать, которую лучше спрятать подальше, под ковер. Интересно, что подумал почтальон о небольшом пакете, полученном мной на прошлой неделе? Решил, что это коробка шоколадных конфет от родственника? Или новый фен для сушки волос? Догадывался ли он, задумчиво потряхивая коробку и ощупывая ее — что там внутри? Подозревал ли почтальон, вручая мне коробку с заговорщической улыбкой, что в ней новейшая модель ультраскоростного вибратора типа «Кинг-Донг» с особой текстурой, позволяющего кончать почти так же, как это происходит при естественном завершении акта?
Никто никогда не признается в пристрастии к мастурбации, а уж тем более женщина моего возраста. Но почему я должна стыдиться этого? Это лучше, чем ничего, и, безусловно, лучше, насколько я припоминаю, тех робких прикосновений, которые я испытывала в юности. У меня был всего один опыт сексуальных отношений: давным-давно, когда мне безумно хотелось узнать, на что это похоже. И вот однажды ночью после вечеринки, когда училась в шестом классе, я рискнула сделать попытку в фургончике Барри Томпсона. Это краткое и ничем не вознагражденное соитие оставило меня в недоумении: из-за чего столько шума? Проведя добрую часть месяца в страхе, придут ли месячные, я поклялась никогда больше не делать этого, пока не выйду замуж.
Увы, такого шанса мне не представилось.
Я считала, что виной тому — моя непривлекательность, вернее, отсутствие привлекательности. Даже теперь это слабое утешение для меня, хотя я всегда убеждала себя, что внешность еще не все. В ту пору, когда я была толстой и несоблазнительной девочкой-подростком, такие мысли еще не посещали меня. А между тем все было вполне очевидно, поскольку Барри Томпсон лишил меня девственности, чтобы выиграть пари. Вместо того чтобы сконцентрировать внимание на чем-то другом, например на карьере, или развить уверенность в себе — а это в корне изменило бы мою жизнь, — я заперлась со своими книгами и ждала чудесного превращения. Я верила, что однажды наступит день, когда я расцвету и стану прелестной молодой женщиной. И тогда начнется моя настоящая жизнь.
Школьные друзья и подруги рассеялись — кое-кто экспериментировал со свободной любовью, чтобы потом вступить в брак с прежними однокашниками. Я же поступила в местную библиотеку и занялась неблагодарной работой в надежде на то, что она займет мое время и мысли до тех пор, пока не появится мой рыцарь на белом коне. В конце концов, в какой-то момент моей жизни, когда мне было около тридцати, я пробудилась и поняла, что бесплодно растратила юность в ожидании чего-то, чему не суждено свершиться. Теперь препятствием к счастью была уже не внешность, а возраст. Все порядочные мужчины, способные заглянуть за неприглядный фасад и оценить душу, уже оказались захваченными другими женщинами.
Объятая паникой, я начала серьезно охотиться за мужчинами. При этом мои запросы все время снижались. Я мечтала уже не о рыцаре, а хотя бы об оруженосце, потом о простом фермере и, наконец, была готова отдать себя любому, кто пожелал бы меня. Но я спохватилась слишком поздно. И свободными оставались или такие же неудачники, как я, не желающие видеть в женщине отражение своей несостоятельности, или те, кто делал карьеру и деньги, а поэтому теперь достиг столь значительных успехов, что мог уверенно претендовать на совершенную во всех отношениях женщину.
Почему же никто не пожелал меня? Годы шли, я теряла надежду, а мои биологические часы показывали, что убывают силы. И мне пришлось примириться с мыслью, что я проиграла в жизни по всем статьям. У меня никогда не будет мужа, детей, семейной жизни, своего дома, чувства уверенности и безопасности, а главное — со мной рядом никогда не будет близкого человека, когда я совсем состарюсь.
Я боялась менопаузы, приливов, усыхания своего тела — жестокого и естественного подтверждения того, что я утратила способность производить себе подобных. Теперь я мечтала только покончить со всем этим, ибо устала от ежемесячного напоминания о том, что цель, для которой создала меня природа, так и осталась недостигнутой.
Что же я получила вместо этого? Ничего. А теперь потеряла и работу.
В этом случае виски было бы более чем уместным. Я хотела напиться — так, как никогда еще не напивалась. У меня была для этого серьезная причина. Разве не так? Разве это не было традиционным утешением безработных?
Я перестала притворяться, что пью кофе, и направилась в кухню за стаканом, когда вдруг зазвонил телефон. Автоответчик возбужденно завибрировал, и у меня не хватило духу разочаровать его. Я слушала, стоя в дверях, как он пробуждался к жизни, готовясь принять и передать сообщение.
— Хариэт, ты дома? Я звонила в библиотеку, и мне сказали, что ты заболела и ушла домой. С тобой все в порядке?
Салли. Моя лучшая и теперь единственная подруга. Прежде были и другие, но они всегда исчезали, потеряв надежду на взаимность. Как я могла им объяснить, что страх быть отвергнутой удерживает меня и не дает возможности общаться с ними? Что я защищаю себя от неминуемого краха дружбы или даже знакомства?
Салли была слишком занята тем, чтобы организовать жизнь других людей. Поэтому ей некогда было тратить время на раздумья о том, что ее отвергнут. Сегодня, как и обычно, она звонила мне, желая удостовериться, что я не выбросилась из окна или не выкинула какой-нибудь другой глупости за те несколько дней, которые мы не виделись.
— Хариэт?
Голос Салли напоминал кудахтанье квочки, собирающей своих цыплят. Она знает, что я дома, здесь, и не позволит мне притворяться и делать вид, будто меня нет. Вероятно, Салли готова к одной из тех долгих бесед, когда отчитывает меня, укоряет за образ жизни и привычку пить, а потом предлагает какой-нибудь дельный и здравый совет. Почему я не выхожу из дома чаще и не встречаюсь с людьми? Почему бы мне не начать посещать какой-нибудь клуб?
Какой-нибудь клуб? Да, она, конечно же, шутит. Иногда, чтобы досадить ей, я прямо-таки наслаждаюсь своим одиночеством, купаюсь в нем.
— Хариэт, ты дома? Я хочу напомнить тебе, что сегодня у меня вечеринка.
Я и правда забыла о ней. Но ведь я сказала Салли, что не пойду. Она знает, что я ненавижу всякие сборища с жеманными флиртующими парами и испорченными высокомерными юнцами. Одинокие женщины среднего возраста располагают к себе не больше, чем гремучая змея, встреченная на прогулке или во время купания. У Салли есть Данкен, идеальный муж. Она и не представляет, что значит быть одной и в том возрасте, когда на свидания уже не приглашают.
И вдруг у меня мелькнула мысль: а вдруг этот вечер — именно то, что мне надо при моем сегодняшнем настроении? Ведь куда приятнее надраться в компании, чем в одиночестве. А возможно, там будет и Эндрю.
— Салли? — сказала я, взяв наконец трубку.
— В чем дело, Хариэт?
— Ни в чем, — бросила я. Почему, черт возьми, она всегда спрашивает одно и то же? — Ничего особенного не случилось. Просто я оказалась лишней и получила досрочную отставку. Выход на пенсию раньше времени — так они это называют.
— О Хариэт!..
Я легко представила себе, что ее лицо, как это часто случалось, выразило глубокое сострадание.
— И что ты собираешься делать?
Я уже знала, что долго ждать совета мне не придется. Поэтому положила трубку и взяла на кухне стакан. Когда я вернулась, Салли уже бубнила что-то об объявлениях с предложениями работы и курсах переподготовки. Я налила в стакан добрую порцию виски и начала считать линии на книжной полке, образуемые фактурой дерева. Целых пятнадцать минут Салли давала мне хорошие, основательные советы, но каждое слово я пропускала мимо ушей, кроме последней реплики: подруга рекомендовала мне хорошенько глотнуть, а за следующим глотком прийти к ней домой.
Глава 2
Публика на вечере, как я и предполагала, была разношерстной: там собрались модные друзья Салли, дизайнеры, и коллеги Данкена из университета. Все пришли с «партнерами». Как я ненавижу это слово! Ведь оно оправдывает тех, кто признает разнополую пару только как людей, состоящих в браке. Были там и студенты Данкена, ибо он считал нужным показывать, что поддерживает связь с молодым поколением. Эндрю среди гостей я не увидела, но Салли подмигнула мне и сообщила, что он приглашен. Я отдала ей свое пальто и при ее словах покраснела. Значит, она поняла? Неужели догадалась о моем отношении к нему?
Эндрю был единственным известным мне исключением из правила о несостоятельности одиноких мужчин, суть коего состояла в том, что если мужчина не женат, значит, у него не все в порядке. Он был на несколько лет старше меня, преподавал в университете английский язык и не имел заметных изъянов, во всяком случае, таких, которые нельзя устранить с помощью флакона «Хэд энд шоулдерз». Мы познакомились несколько лет назад на благотворительной распродаже, организованной Салли, и сцепились из-за собрания сочинений Джордж Элиот.
Непонятно, почему он завел со мной дружбу. В этих чисто платонических отношениях никогда не было намека ни на что другое, однако только это спасало меня от полного отчаяния. В тайне, как и другие женщины университетского кампуса, которым перевалило за тридцать пять, я грезила о нем.
Стараясь укрыться от вопросительной улыбки Салли, я поспешила в гостиную. В центре комнаты собрались пары, серьезно обсуждавшие закладные, оплату обучения в университете и садоводство. По углам небольшие стайки студентов деловито уписывали еду и поглощали напитки Салли, однако при этом ревниво следили за принесенными с собой банками пива «лагер», которые захватили на случай, если вдруг не хватит вина. Осознав печальную вероятность такого финала, я наведалась на кухню, дождалась, пока останусь там одна, прихватила пару бутылок и спрятала их между валлийским кухонным шкафчиком и газовой плитой в надежде на то, что никто не догадается искать их здесь.
Вернувшись к обществу, я сразу заметила молодого человека в длинном черном пальто, стоявшего возле стены. Его вьющихся черных волос давно не касалась расческа, и он был не брит. Но внимание мое привлекли его глаза, насмешливые, все замечающие и всему выносящие приговор. Это были глаза аутсайдера, человека постороннего. На мгновение я попала в его поле зрения — в сферу его холодного проницательного взгляда. Потом кто-то протиснулся за моей спиной, и выражение лица незнакомца изменилось — на нем заиграла улыбка, и уже отнюдь не насмешливая. Я оглянулась, желая увидеть, кто вызвал такую перемену.
— Так вы наконец заметили меня? — осведомился он непроницаемым тоном. — Думаю, мне пора представиться.
Я повернула голову, с изумлением осознав, что он обращается ко мне.
— Прошу прощения?
— Меня зовут Мефисто, я слуга Люцифера, командира и верховного повелителя всех духов.
Салли рассказывала мне, что студенты Данкена увлекаются играми в драконов, таящихся в подземельях, и тому подобной чушью, но сейчас мне совсем не хотелось заниматься этой чепухой.
— А я Иисус Христос, — ответила я. — Я бы с радостью задержалась, чтобы побеседовать с вами, но должна поспеть на Тайную вечерю до того, как ваши друзья расхватают все до крошки. Прошу прощения. — И я направилась к столу с закусками.
— Но вы понимаете, кто я, Хариэт?
Откуда он узнал мое имя? Я уставилась на него. По виду незнакомец ничем не отличался от других студентов, но в нем было нечто неуловимо странное, нечто такое, что мне не удалось бы выразить словами.
— Наверное, вы заметили, что я отличаюсь от других? Может, он псих? Один из подопечных Салли, птичек с перебитым крылышком, таких же как я?
— Я пришел от самого дьявола предложить вам то, чего вы желаете больше всего на свете.
Я рассмеялась:
— Вы здесь никого не удивите своим откровением. Теперь никто не верит в дьявола.
— Ах вот как? Тогда почему же все так боятся его? — Незнакомец пристально и холодно смотрел на меня. — Почему все в мире прилагали столько усилий, чтобы оградить себя от него? Зачем постарались создать цивилизацию? Кажется, вы так это называете? Разве не из страха перед Сатаной? Искусство, общество, религия — ведь все это защита от ада. Защита от хаоса. Вот в Бога-то они как раз и не верят, поскольку в людях есть глубоко затаенное знание, что они сами его придумали.
Я замерла. Конечно, он просто студент, болтающий вздор, возможно, наглотавшийся наркотиков, но в его словах есть смысл. Я испытала потребность поговорить с ним на его языке. Принять вызов — показать незнакомцу, что я достойный противник.
— Ну, если вы и в самом деле дьявол, то что делаете здесь? — осведомилась я. — Я-то считала, что сейчас вы заняты — ведь у вас так много работы в странах третьего мира. Почему вы околачиваетесь на этой вечеринке в Гилдфорде среди людей, принадлежащих к среднему классу и собравшихся, чтобы выпить?
«Держись непринужденно, — говорила я себе. — Убаюкай, успокой незнакомца ложным ощущением безопасности, отпусти поводок, не натягивай его слишком сильно».
— О да, у нас там действительно полно хлопот. Но их, этих ребят, незачем убеждать в том, что дьявол существует. Это все равно что проповедовать обращенным. Гораздо забавнее побывать в таком маленьком уютном городке, как ваш Гилдфорд. Нам нравится просверлить несколько отверстий в вашем так хорошо организованном порядке и впустить в ваш мирок сквозняки.
Ураган музыки поглотил гомон голосов вокруг нас, и это означало, что кто-то добрался до стереосистемы. Встревоженная Салли метнулась туда, и тотчас же громкость снизилась. Однако музыка все еще слышалась явственно. Я заметила, что отбиваю такт ногой, и вдруг ощутила не поддающийся никакому объяснению позыв откровенничать. Этот странный разговор явно доставлял мне удовольствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46