– И я нужен тебе. Девушки не должны ходить по лесу одни.
Он ударил себя кулаком в грудь.
– Я буду тебя охранять.
– Но мне не нужно…
Ее голос замер. Она собиралась ответить, как всегда, что ей не нужна ничья защита, ну, да Бог с ним, пусть думает, что его помощь ей необходима.
– Ты совершенно прав, Джон. Я сглупила, и буду тебе очень благодарна, если ты станешь охранять меня.
Его лицо осветила улыбка.
– Можно мне остаться? – с надеждой спросил он.
– Можно.
Что она с ним будет делать? Она никогда ни для кого не играла, и не была уверена, сумеет ли сделать это сейчас. Музыка принадлежала только ей, и Бэнни ни с кем не хотела делить ее.
– А что ты любишь делать?
– Все.
– Все?
– Лес. – Он показал рукой на деревья вокруг них. – А еще люблю смотреть, слушать, – опустив глаза, он посмотрел на скрипку в ее руках. – Я люблю музыку.
Как бы приглашая, она протянула ему инструмент.
– Хочешь попробовать сыграть на моей скрипке?
В его полузакрытых веками глазах на секунду что-то промелькнуло.
– Нет, – он грустно посмотрел на свои руки, – слишком неуклюжие.
– Совсем нет. Попробуй! – настаивала она.
– Я могу сломать ее.
– Не сломаешь.
Он отбросил в сторону свою шляпу, нервно вытер руки и осторожно потянулся к инструменту, но, едва дотронувшись до него, сразу отпрянул, как будто испугавшись, что даже легким прикосновением может сломать скрипку.
– Помочь тебе?
Джон энергично закивал головой. Она подошла к нему сзади и поняла, что ей придется встать на цыпочки. Впервые в жизни она не казалась себе высокой, скорее наоборот, – маленькой. Взяв в левую руку скрипку, она прижала ее к подбородку Джона.
– Держи ее.
– Подожди минутку, – он закатал рукава рубашки, обнажив крепкие мускулистые руки. Джон аккуратно взялся за гриф скрипки. Ее поразило то, как нежно его большие руки прикасались к инструменту.
Устанавливая его пальцы на струнах, она старалась не думать о том, как близка она к нему, и как его мускулы напрягаются, когда он двигается. Это было почти объятие. Интересно, чтобы она почувствовала, если бы он действительно сейчас ее обнял.
Чтобы следить за его пальцами, Бэнни пришлось еще плотнее прижаться к нему и она почувствовала почти мучительное, но странно-сладостное ощущение, когда ее грудь коснулась его крепкой спины.
Она судорожно вздохнула. В воздухе чувствовался запах осени, увядающей травы и шелест опадающих листьев.
– Ну, вот, – проговорила она. – Теперь проводи смычком по струнам, вот так.
Старая скрипка издала безупречный по чистоте звук. Джон оглянулся, радостно улыбаясь ей.
– Прелесть.
Он был так близко, что Бэнни вдруг захотелось, чтобы на ней было надето сейчас ее пышное платье, а не тонкие бриджи.
– А, да… прелесть… эти звуки музыки…
Она бессильно опустила руки.
– Нет, – в его голосе Бэнни послышалось что-то странное.
Одной рукой Джон обнял ее за талию, а другой ласково коснулся ее щеки. Удивительно, сколько нежности таят в себе эти большие сильные руки. Интересно, каким же он был на самом деле?
– Нет, – прошептал он. – Не музыка – ты.
Прелесть. Это слово могло относиться к изящной, миниатюрной женщине, но уж никак к ней. Она была высокая и сильная. Статная. Прелестная? Нет. Но, когда этот красивый мужчина смотрел на нее с такой нежностью, она почти верила, что для него она – прелесть.
– Ты слишком красива для мужского имени. Тебя зовут как-нибудь по-другому?
– Элизабет.
– Элизабет. – Он провел рукой по завиткам на ее виске. – Бесс.
– Бесс, – почти выдохнула она. Это было милое, маленькое женское имя. – Меня никто не зовет так.
– А я буду, – Джон вдруг быстро поднял голову. – Что это?
– Что?
– Я слышал какой-то звук там, в глубине леса.
Бэнни оглянулась. Деревья стояли неподвижно. Послышался легкий шелест.
– Наверное, какой-нибудь зверек.
– Может быть. – Он снова был спокоен, как и прежде, казался немного вялым и полусонным.
– А твое полное имя Джонотан?
– Нет. – Он резко откинулся назад, опустив руки. И Бэнни сразу же ощутила, как не хватает ей его прикосновения.
– Просто Джон.
– Ну, Джон так Джон.
– Сыграешь мне?
– Ты правда хочешь?
– Пожалуйста.
– Хорошо.
Просияв, он поднял свою шляпу и уселся на землю.
– Я слушаю.
Бэнни взяла скрипку, закрыла глаза, вспомнила, что она чувствовала, когда он к ней прикасался и начала играть. Почему-то она точно знала, что ему нравится все, чтобы она не исполняла. Скрипка в ее руках пела о самом затаенном, о мечте и одиночестве. Играть для другого казалось гораздо легче, чем она думала. Во всяком случае играть для Джона.
Это было ошибкой. Он должен был выяснить, что происходит в Нью-Уэксфорде. Через этот городок проходило очень много сведений, жизненно важных для обеих сторон, и его заданием было выяснить, кто их собирает и передает.
Когда Джон увидел, как Бэнни Джоунз проскользнула в лес, то сначала сказал себе, что следил за ней только потому, что она была одной из подозреваемых. Действительно, он и сейчас подозревал ее. Но ни это заставило его пойти за ней. Он всегда был откровенен с собой.
Бэнни заинтересовала его. Она не была простушкой. Не вся была на поверхности. Он всегда стремился смотреть дальше очевидного. Собственно говоря, это и привело его к этой профессии.
Она сосредоточенно нахмурила лоб. Несколько упрямых прядок выбились из ее прически. О, Боже, какие у нее ноги! Теперь он понял, почему женщины должны были носить юбки. Вид таких ног, как у нее, мог толкнуть любого мужчину на глупости. Его работа исключала серьезные отношения с женщинами. Раньше ему это было совершенно безразлично, но не сейчас. Он мог бы полюбить ее, но у них не было ни времени, ни возможности узнать друг друга поближе. Да это было и просто опасно. Уже одно ее присутствие отвлекало его от работы. Он не мог сейчас допустить ошибки: слишком много жизней зависело от результатов его деятельности, включая и его собственную. И все-таки он не мог себя заставить держаться от Бэнни на расстоянии. Его тянуло к ней с совершенно неожиданной и непреодолимой силой.
Он хотел, чтобы она узнала, кто он есть на самом деле, и одновременно боялся этого.
С сожалением Джон оторвал взгляд от Бэнни, посмотрел на очертания деревьев на фоне бледно-голубого неба и прислушался. Ее музыка была непохожа на ту, которую он слышал ранее. Она была такой легкой и стремительной, как парящий ястреб, а потом превращалась в тихое журчание ручья. Вот она уже медленная, чуть слышная и одновременно напряженная, как неистовое биение скрытой страсти. Ему нужно уйти, пока еще не стало слишком поздно.
Нет. Уже поздно. Он закрыл глаза и полностью отдался музыке.
Глава 4
Немного приподняв юбку, Бэнни перескочила через лужу. Из-за вчерашнего дождя все еще было сыро и грязно, хотя кое-где солнце уже подсушило землю. После того, как жители четырех деревень прошли через площадь, она превратилась в жидкое месиво.
Правда, кое-кого это вполне устраивало; около дюжины поросят, радостно повизгивая, копались в яме у здания школы. Свиньи всегда свободно бегали по городу, поглощая различные отходы. А в сырую погоду их можно было обычно найти здесь, где они вдохновенно копошились в грязи.
– Эй, смотри!
– Держи его, а то он попадет прямо в яму.
К ее ногам подкатился надувной свиной пузырь, за которым бежало четверо запыхавшихся раскрасневшихся мальчишек. Бэнни остановила пузырь ногой и ударила по нему по направлению к Адаму, самому старшему из ее племянников.
– Бэнни, спасибо. Не хотелось лезть за ним в лужу. Она протянула руку и потрепала его белокурые волосы. Хотя парнишке было всего лишь десять лет, он доставал ей почти до подбородка.
– На твоем месте, я бы не играла здесь в футбол. Слишком людно. Ты же знаешь, как Руфус относится к этому вашему развлечению.
– А, да. – Адам перекидывал мячик с одной руки в другую. – Отец говорит, что мы должны ходить играть за школой. Но мама печет пряники и они почти готовы. И ты же знаешь, если папа придет домой первым, он съест все и…
– И хватит, Адам. Если ты попадешь в кого-нибудь мячом, вообще ничего не получишь, пошли, твой отец будет сегодня слишком занят, чтобы есть пряники.
– Ну, конечно, – проворчал мальчик, но в его глазах явно читалось недоверие.
Бэнни засмеялась.
– Ну, ладно, может он и найдет свободную минуту, но я уверена, что он не съест больше половины.
– А теперь идите-ка отсюда. Когда все будет готово, я пошлю кого-нибудь за вами.
Адам и его друзья быстро побежали во двор за школу. Поправив шаль на плечах, Бэнни пошла дальше. Хотя день был ясным и ярко светило солнце, в воздухе уже чувствовалось приближение зимы. Прозрачная голубизна неба напоминала ей глаза Джона. Его глаза. Почему она все еще вспоминала его глаза? Она не видела лейтенанта с того дня, когда играла для него в лесу на скрипке. С тех пор сильно похолодало, и она уже не могла ходить в лес, поэтому ей приходилось играть в конюшне. И все же, каждый раз, когда она доставала свою скрипку, Бэнни ловила себя на том, что ей не хватает присутствия Джона. Как странно? Сколько раз она играла одна и только однажды для него. Неужели она так быстро привыкла к нему? И все же было так приятно делить с ним музыку, приятно иметь друга, который любит музыку так же, как и она.
Друг? Странно, но она думала о нем именно так, как будто знала, что значит иметь друга. У нее была большая семья, но никогда не было друга. Она всегда слишком отличалась от других, была чересчур застенчивой и независимой, чтобы сблизиться с кем-то по-настоящему.
Нет, это невозможно: он солдат, англичанин, мужчина, наконец. Он красив и прост, и непохож на других. Он может быть кем угодно, но не ее другом. И ей лучше бы всегда помнить об этом.
На пустыре уже было полно народу. У местных жителей сегодня хороший повод собраться: ежегодный смотр милиции. Бэнни пробивалась между продавцов книг, лекарств, шляп, сладостей, ножей, и многого другого. Она внимательно осмотрела несколько особенно понравившихся ей плетеных корзинок и сделала вид, что не замечает мужчин, которые тайком от своих жен играли в самодельные карты.
Бэтси Градт, жена Руфуса, вместе с другими женщинами продавала аппетитные сладости, разложенные на столах рядом с магазином ее мужа.
– Чего бы ты хотела, Бэнни?
Бэнни потеряла застывшие от холода руки.
– Думаю, горячего чая.
– Да, сегодня холодно.
Бэтси подала ей чашку дымящегося чая.
– Сахара?
– Обязательно, – Бэнни улыбнулась. – И побольше. И можно две чашки, потому что я собираюсь к Брэндану.
– Неплохой денек для смотра, надеюсь, все пройдет хорошо.
– Всегда так бывает.
Бэнни поджала губы.
– До сих пор.
– А что может случиться?
– Руфус сказал, что могут возникнуть неприятности с красномундирниками.
– Неприятности? Потому что капитан приказал нам не проводить смотр? Да, я уверена, об этом не стоит волноваться. В конце концов, что они нам могут сделать?
– Они солдаты. У них хорошее вооружение и отличная подготовка. Я бы сказала, они могут сделать очень многое.
– У солдат есть приказ – не стрелять в колонистов без приказа гражданских властей, – напомнила Бэнни.
– Надеюсь, ты права, – скептически заметила Бэтси. – Но приказы можно изменить, Бэнни. Или не подчиняться им. Может быть, Брэндан что-нибудь слышал об этом?
– Насколько я знаю, нет.
Бэнни с удовольствием потягивала чай. Он был настолько крепким, что даже сахар не мог скрыть его горьковатого привкуса. Чай из иголок сосны, конечно, был лучше для пищеварения и уже, конечно, более патриотичным напитком, но она все равно предпочитала хороший импортный чай.
– Пока, во всяком случае, он ничего не говорил. Пойду, спрошу у него, может быть, он узнал что-нибудь новое.
Бэтси схватила ее за руку.
– Скажешь мне, если узнаешь что-нибудь? Мои сыновья…
– Скажу. Обещаю, – Бэнни успокаивающе погладила Бэтси по руке.
* * *
Опять палатка, Господи, помилуй!
Барабаня пальцами по лежащим перед ним на столе бумагам, капитан Ливингстон с отвращением посмотрел вокруг. Он не мог поверить, что снова был в лагере. Несмотря на все недостатки жизни в Бостоне, там у них, по крайней мере, было нормальное жилье. Замок Вильяма, конечно, не дворец, но это было все равно лучше, чем старая, холодная, видавшая виды палатка.
Приближалась зима. А они намертво застряли в этом поселке, потому что на десять миль вокруг не было другого подходящего места, где могли бы разместиться войска, кроме этого жалкого полуразвалившегося подобия крепости, расположенного между Эксингтоном и Нью-Уэксфордом. Как только капитан взглянул на это место, он сразу понял, что потребуются недели, чтобы сделать его хотя бы минимально пригодным для жилья и эти недели ему придется провести именно здесь.
Кто-то глухим голосом попросил разрешения войти.
– Входите, – Ливингстон откинулся на спинку стула.
Почти не сгибаясь, в палатку вошел сержант Роберт Хичкок. Небрежным, но энергичным жестом, он отдал честь и опустился на стул, на который указал ему капитан.
Сержант Хичкок всегда казался помятым. Вот и сейчас его лицо было заспанным, волосы взъерошены и мундир, свободно болтавшийся на нем, был словно жеванный. В любое время дня сержант выглядел так, как будто только что вскочил с постели, в которой спал не раздеваясь, и все же он был лучшим сержантом, который когда-либо был в подчинении у Ливингстона. Хичкок был создан для армии. Он был предан и своим подчиненным и офицерам, и роте, и полку, и, наконец, отечеству.
– Ну, как движется работа? – спросил Ливингстон.
– Чертовски медленно, капитан, – сержант провел рукой по волосам, сообразив, что опять потерял шляпу, дьявол ее побери. – Работы еще недели на две, а может и на три.
– Как можно скорее начинайте расселять людей в ту часть крепости, которая уже отремонтирована. Будет немного тесновато, но это лучше, чем морозить солдат в палатках. Но сегодня мы уже ничего не сможем сделать, пора выступать.
Хичкок посмотрел на документ, лежащий перед капитаном. Во взгляде сержанта не было любопытства: за долгие годы службы в армии он научился это скрывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30