После всего, что он знал о ней теперь, он все же шутил. Возможно, давая ей шанс объяснить, оправдаться, вымолить прощение. И она села с трудом, откидываясь назад, на вытянутые руки, — зная, что так будет смотреться эффектнее, с раздвинутыми ножками, с высоко поднятой грудью. Чтобы он запомнил ее такой. Синеглазой блондинкой с короткими платиновыми волосами, эффектным лицом и роскошным телом.
Грустная пафосность мысли огорчила, и она качнула резко головой, прогоняя ее, — и со стоном приложила руку к виску, куда ударила поселившаяся в черепе боль.
— Игорь, мне надо вам кое-что сказать — это важно, — произнесла тихо. — Если бы вы мне дали немного коньяка и сигареты, я бы… Мне так много надо вам объяснить…
— Так лучше честно скажи — хочу опохмелиться. — Он усмехнулся. — Я и так пойму — сам когда-то любил это дело, давно уже, правда. А то придумываешь разговоры всякие. Ладно, пятьдесят граммов — больше тебе опасно. Выключишься опять или крушить все начнешь. От тебя, оказывается, все прятать надо — я даже мечи да копья на всякий случай подальше убрал, не ровен час дотянешься…
Он ходил по комнате, произнося шутливый монолог, пряча от нее лицо. Но когда наконец вернулся, оно было тем же, что и пару минут назад. И ни злобы, ни упрека, ни сожаления в нем не было.
— Я должна вам что-то сказать… — Сделанный для смелости глоток коньяка обжег горло, и она поморщилась, под негромкий смешок отдавая ему фужер, прикуривая и только сейчас замечая, как сильно трясутся руки. — Это важно, очень. Я хотела объяснить… Я не знаю, как вам все рассказали…
— Да чего объяснять? — На лице его было легкое недоумение. — Я вроде знаю все — доложили…
— Нет-нет, послушайте, пожалуйста. — Она понимала, что своей настойчивостью развеивает сомнения в своей виновности, если они у него вообще были, — и даже не знала, зачем сейчас говорит это и что может сказать такого, что способно что-то изменить. — Он пришел как журналист, расспрашивал — а потом стал говорить, что я должна вас узнать, пойти к тем бандитам и сказать, что это вы. Он предлагал мне деньги, а я отказывалась, понимаете? И тогда он начал угрожать, что если так, то он обойдется без меня и сам скажет им, что я вас узнала, просто испугалась, и еще и вам передаст про меня…
Странно — но ей было нечего особо сказать. Ей показалось в какой-то момент, что она будет говорить долго и много — поэтому и коньяк попросила, и сигареты, — а тут получилось, что она произнесла всего-то два предложения и больше ничего в голову не приходило. И это было обидно и глупо — другого шанса ей не должно было представиться.
— Да знаю я это. — Он снова ухмыльнулся. — Ну и что, это повод стрелять, что ли? А услышал бы кто, ментов бы вызвал — и себя, и ребят бы спалила. Тебя в дом-то приглашать опасно — такие вещи творишь. Андрюха чуть не рехнулся — из его ствола, чистого, с разрешением, кого-то завалила. А мужик бедняга — пришел к тебе, кольцо принес в подарок, денег кучу отдал. А ты ему что? Пулю в живот — да еще когда он на унитазе сидел. Сейчас от поноса знаешь сколько лекарств рекламируют — а ты его свинцом лечишь. Да пацаны его бы сами взяли — вычислили же его…
Он улыбнулся зло и криво.
— Прикинь — Пашка, он в «камаро» сидел у дома твоего, молодой такой, здоровый, — он на таможню ездил, где покойник работал, перед тем как его грохнули. Ну так просто поехал, узнать, проверить — может, ты ошиблась, может, его и в Москве-то не было, а мы… а эти придурки его кончат. У него там знакомый, у Пашки, — ну и он как бы по своим делам, насчет тачки. А потом у дома твоего сидит и вдруг пацанам говорит — этот, что с цветком прошел, знаю я его, сто процентов знаю, на таможне видел, он там с важной рожей ходил, прям начальник. Ну Андрюха его ко мне — а сами ждали, когда он выйдет. Думали к тебе подняться — да боялись, мало ли что. Знаешь, кто он?
Она чуть не кивнула согласно — вовремя спохватившись, ожесточенно замотав головой, заставляя живущую в ней боль перекатываться слева-направо, гулко врезаясь в стенки острыми углами.
— Ребята его порасспрашивали слегка да в карманах покопались — так он, оказывается, у покойника помощник был, зам по каким-то там вопросам. Да ладно, не в том суть. А вот про тебя он нарассказывал… Пацаны ему говорят — плохие твои дела, братан. А он им — все расскажу, только в больницу отвезите. И про тебя начал. Так и говорил, пока сознание не потерял, чуть ли не час целый.
— А он… — В принципе это не имело для нее значения, но почему-то казалось важным. — Он жив, да? Его отвезли?
— Ну, сейчас, наверное, уже отвезли. — Он отвернулся в сторону окна. — Полвторого на часах — значит, точно уже отвезли. Помер же он — а кто б его куда посреди бела дня повез? Помогли, чтоб не мучился, да оставили у тебя — до темноты. Ты дела творишь, а мы расхлебывай…
— Но… я же… он же хотел…
— Да знаю. — Он отмахнулся с таким видом, словно тысячу раз это слышал, но тут же ухмыльнулся. — Так что он про тебя рассказывал всего — прям детектив. Что знакомы вы давно и ты ему во всяких делах помогала, по мелочи, — это ладно. То, что меня сдать хотела Никитиным придуркам, — это тоже ладно. А вот то, что ты Никите полкило пластита в машину положила и на кнопку нажала, — вот это да. Я прям тебя еще больше зауважал. Вот, думаю, молодец — и в постели супер, и такие вещи творит. Я, правда, не очень понял, как там вышло все, — нечетко он объяснял, нервничал очень, да и больно, наверное, когда пуля в животе. Ну так ты расскажешь ведь, опытом поделишься?
— Но… но неужели… — начала неуверенно, но он поднял руку, прислушиваясь, срываясь с места, бросая что-то про телефон, скрываясь за дверью, которую не забыл прикрыть за собой.
Наверное, в такой момент положено было о чем-то думать. Например, о том, что все было зря, потому что она никогда не воспользуется деньгами, которые, казалось, дадут ей столько благ. О том, когда ее увезут отсюда и куда, и увезут за город и там застрелят или в ее собственную квартиру, чтобы, сымитировав самоубийство, наутро вызвать туда милицию и окончательно устранить опасность конфликта с этими уродами. О том, что все-таки прекрасно, что напоследок он привез ее сюда и делал с ней это, — потому что это означает, что она все-таки произвела на него впечатление, и очень сильное. О том, что она перед смертью испытала то, что доставило ей такое удовольствие, — пусть и проспала большую часть процесса. О том, что если бы ей предложили высказать последнее желание, она бы выбрала ночь секса. С ним.
Но почему-то ни о чем не думалось. Почему-то тихий узенький переулок появился перед глазами, и двух — и трехэтажные домишки, полностью либо частично выселенные и потому спящие бесшумно. И джип посреди переулка — как раз там, где сказал Виктор. И она сама, медленно идущая к этому джипу, думающая не о том, что будет, а о том, как она эффектна и хороша собой, и что она обязательно должна понравиться тому, кто сидит за рулем, тем более что у него репутация жуткого бабника. И что хотя нет ничего страшного в том, если это не получится, но лучше, если бы это получилось.
А джип все рос и рос, угловатая стильная железная коробка на колесах, и она старалась идти как можно сексуальнее, внушая себе, что неотразима, — веря, что это передастся и ему. И даже вышла на проезжую часть, по которой никто не ездил вопреки названию, — чтобы он увидел ее сразу, если смотрит в боковое зеркало. И уже почти поравнялась с джипом, когда он высунулся из него — молодой, лет тридцати трех — тридцати пяти примерно, черноволосый, с грубым дерзким лицом, которое с натяжкой можно было назвать приятным, увешанный золотом.
Сейчас сложно было вспомнить, что именно он ей сказал — что-то вроде «куда идешь, такая красивая?». А потом пригласил внутрь, и она колебалась, но он наглый был и настойчивый. И она сказала ему что-то — «ну если только на минутку», так, кажется, — и обогнула джип, садясь рядом с ним на переднее сиденье. Кладя на колени пакет и сумочку.
А потом ему позвонили — и она знала, кто это звонит, — и он спрашивал грубо и недовольно, в чем проблема. И заявил категорично, что так и быть, десять минут подождет — а дальше включит счетчик. А она, пока он говорил, ерзала на сиденье, показывая всем видом, что ей неудобно, — а потом, оглянувшись на него, выразительно посмотрела на свои вещи, и он кивнул назад. И туда она и поставила пакет, за его сиденье.
Он был жутко наглый. Он рассматривал ее так откровенно и дерзко и говорил то, что, видимо, считал комплиментами. И пригласил в ресторан, прямо сейчас, через пятнадцать минут, после того как ему привезут кое-какую мелочь, которой хватит на обед. И добавил, что в принципе поесть они могут и потом — так выделив это «потом», что все было понятно.
А она была в ударе. Она была идеальной инженю. Она кокетничала, она закатывала глаза и округляла пухлые, ярко накрашенные губы, она как бы случайно принимала позы, подчеркивавшие упругость груди, она смотрела на него восхищенно. И на все соглашалась — и на ресторан, и на это «потом», смысла которого якобы не понимала. Она была сама невинность и наивность — но он видел, что под ними прячутся порочность и развратность, потому что она этого не скрывала, выпячивала даже.
А потом он сказал, что сейчас у него встреча — и не надо, чтобы ее видели здесь. И сострил еще — что больно скромный человек приехать должен. И она только спросила с показной подозрительностью, не женщина ли это, — и вышла, смеясь, грозя ему пальцем. Вдруг спохватившись, что забыла пакет, — услышав в ответ, что он здесь останется, чтобы она не убежала никуда.
И вот теперь перед глазами снова были джип и она, прохаживающаяся по другой стороне переулка, чувствующая на себе его взгляд. Искоса озирающаяся по сторонам и не видящая никого, кто мог бы ее увидеть. Вынимающая из сумочки маленький безобидный брелок — крошечную черную коробочку с двумя кнопками и антенной, которую она выдвинула незаметно, а потом медленно повернулась.
Она так отчетливо видела сейчас со стороны ту картину — черный джип и себя в черно-белой коже. Видела, как она поворачивается и смотрит пристально на машину, а потом, прикрывая брелок сумочкой, нажимает без колебаний на кнопку. Но ничего не происходит, и у нее непонимание появляется на лице, и она берет его в другую руку, и вытягивает, боясь, что он вот-вот заметит, и жмет влажнеющим пальцем — и раз, и второй, и третий, и…
— Не заснула? — Насмешливый голос вырвал ее из воспоминаний. — Ну и класс — а то я уж думаю, что приду сейчас, у кровати пустая бутылка стоит, а ты спишь. Ну, думаю, опять сонную насиловать придется…
— Скажите, Игорь… — Она смотрела ему в глаза серьезно и пристально. — Неужели вы поверили ему, а не мне? Неужели я похожа на…
— Да при чем тут — поверил, не поверил? — Он явно не хотел серьезных разговоров, он все уже, видимо, для себя решил, и давно. — Ну сделала работу, так мне-то что — у меня с Никитой дружбы не было, да и все равно бы разобрались с ним, не я, так другие, он многим мешал. Просто везло пока — придуркам всегда везет, — а тут кончилось везение…
Он провел глазами по ее телу, не глядя беря со столика пачку «Мальборо лайте», и, вытащив сигарету, подошел к кровати, протягивая руку за зажигалкой, забирая пепельницу.
— Что меня подставила — это хуже. — Он прикурил, затягиваясь, не сводя с нее глаз. — Ну так сама и отмазала, вроде и не предъявишь тебе ничего. Таможенник виноват — я ж так понимаю, он Никиту проплатил? — за это и ответил. И этот твой виноват. В общем, мне какая разница? Сделала, деньги получила, а мне хуже не стало, даже лучше — Никиты нет, таможню под себя заберу, уже работают люди в этом направлении. А вот что врала — это плохо, за это отвечать придется. Я, кстати, в Штаты собирался через неделю — дела у меня там, люди близкие есть в Нью-Йорке, да и отдохнуть не помешает, — вот со мной поедешь, там и будешь отвечать. Поняла?
В голосе и глазах была ирония — и она кивнула, не веря им. Очень желая им поверить, очень-очень, ужасно и жутко желая, но…
— Так как ты Никите умудрилась пластит в машину всунуть — может, расскажешь? — Глаза смеялись, улыбались, но не отпускали ее лицо, судорожно всматриваясь в него. — Интересно просто…
Он спросил это почти безразлично, но все же спросил и следил за ее реакцией, а значит, он все же не верил ей. Значит, все ее попытки что-то объяснить ни к чему не привели. Значит…
— Мне кажется, я не похожа на человека, который мог бы сделать такое. Для меня это слишком сложно, вы не находите? — произнесла неожиданно игриво, глядя ему в лицо. — И вы прекрасно это знаете, но тем не менее смеетесь надо мной — потому что я глупа и наивна.
— Да ладно тебе. — Он покосился куда-то, и она, проследив направление его взгляда, увидела свое платье, аккуратно повешенное на спинку кресла, и скомканные колготки. И сумку — ту самую, на дне которой лежали двести тысяч долларов. — Правда ведь смешно…
— О-о-о, это ужасно! — Она потянулась сладко всем телом, откидывая голову, облизывая губы, глядя на него открыто и невинно, замечая, что прятавшийся в глубине его глаз опасный холод растворяется постепенно, а сами глаза скользят по ее упругим грудкам с розовыми сосками, по раздвинутым ножкам, и утыкаются в то гладко выбритое, порочное и стыдное и зовущее, что находится между ними. — Ужасно, что вам смешно. Я всегда верила, что предназначена для другого — и совсем не для того, чтобы меня подозревали в чем-то и чтобы надо мной потешались…
— Может, скажешь, для чего?
То большое и красное, что минуту назад висело устало, начало крепнуть, и она улыбнулась порочно.
— Кажется, вы уже и сами об этом догадались. И в любом случае это слишком долго рассказывать. Но если вы подойдете поближе, наверное, я смогу вам показать, для чего я родилась и что я умею лучше всего…
— И кстати, взрывать машины и убивать людей у тебя получается хуже, — закончил он за нее, садясь на грудь, нависая над ней, ухмыляясь в предвкушении. — Да я и не сомневался. Какие тут сомнения?..
— Но вы мне так и не ответили! — запротестовала, склоняя голову набок, потому что то большое и красное, что маячило над ней, загораживало его лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51