угловая ванна размеры 120 на 90 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

И люди, с которыми ей приходилось общаться, тоже были другими — не теми, с кем она рассчитывала общаться. И относились к ней по-другому. И выяснялось, что у этой истории могут быть совсем другие, совсем не такие приятные последствия.
Она напомнила себе, что никогда не любила думать. И не стоит делать этого сейчас. Куда лучше радоваться, что она прекрасно выглядит, и хорошо, что она оделась именно так, и представлять, как она будет смотреться на кладбище. И не забивать себе голову ненужными мыслями — от которых тяжело жить, и портится настроение, и появляются сомнения, тревоги и страхи.
Меньше думаешь — лучше спишь. Так она изрекала, когда мама говорила, что ей надо задуматься всерьез — над учебой в школе или институте, над своим будущим и жизнью вообще и сегодняшним днем в частности. Или с комичной выспренностью замечала — «во многия знания многия печали». Или — «дуракам живется легче». И дурам соответственно тоже.
— Ну все, подъезжаем вроде. — Высокий убрал мобильный от уха, складывая его. — Как раз успели — до начала десять минут. Ты, короче, усекла, че я сказал?
— Да, конечно. — Она помедлила, это был очень серьезный момент, и ей важно было услышать, что он скажет, хотя она не рассчитывала никого увидеть здесь. — Но если я узнаю, он ведь поймет, кто…
— А ты не тушуйся — твое дело узнать, а остальное наше. — Он посмотрел на нее сверху вниз, может, даже подмигнул, может, улыбка была в его глазах — она не видела, он уже надел свои идиотские очки со слишком вытянутыми линзами. — Скажешь, что он — значит, он, и базаров с ним никаких не будет. Ты увидь только — а бояться сразу некого станет. Сечешь?
— Значит — значит, вы его… — Чересчур запоздалая догадка была достойна уж совсем непроходимой тупицы, но высокий вряд ли блистал умом, чтобы решить, что она играет. — Нет, я понимаю, он… а вы его… Я понимаю, просто это так страшно. И все поймут, что это я узнала. А у него могут быть друзья, они ведь… А милиция — ведь получится, что как бы я его убила, и…
— Я ж тебе сказал — не тушуйся, все решим, — покровительственно обнадежил он, для пущей убедительности похлопывая ее по ноге. Рука была некрасивой, слишком костлявой, со вздувшимися синими венами, и чересчур горячей — но ей почему-то было приятен такой личностный жест. — И че те думать, че с ним будет, — ты знать ничего не знаешь, и все дела. А мы тебя видеть не видели. А мусора пусть че хотят, то и думают — один… хрен ниче сделать не смогут. А мы тебя прикроем. Спасибо скажем, поможем там вопросы, может, порешать, какие тебе надо, лавэшек подкинем, не за спасибо ж — и никто до тебя не… Не предъявят те ниче, короче. За базар отвечаю. Сечешь?
Что ж, ее это устраивало. Она уже думала об этом и даже с Виктором говорила — о том, что тот, кого она узнает, он ведь может отпереться, тут ведь ее слово против его, доказательств нет. И пока будет идти разбирательство, он может ее убрать — запросто, что ему терять. Но Виктор ее успокоил, сказал, что у бригады этого Никиты репутация такая, что они выяснять не будут ничего — им только пальцем ткни, а они смертный приговор вынесут тут же.
Она была рада, что высокий подтвердил сейчас слова Виктора. Потому что… потому что ей уже начало казаться то, что казаться было не должно. А раз он их подтвердил — значит, можно было отбросить неприятные мысли.
— Ну че, Марина, давай готовься — чтоб в оба смотреть и не моргать? — Он сунул мобильный в карман, потягиваясь. — Ты, главное, узнай — а все вопросы мы сами решим. В обиде не останешься. Только помоги…
Он положил ладонь на ее ляжку, стискивая небольно — скорее по-дружески, чем похотливо, хотя похоть в жесте, безусловно, присутствовала. И она улыбнулась. Он точно был на ее стороне, и это было хорошо — но еще лучше, что никто из этих не истолковал неправильно статью и не обвинял ее в смерти их главаря, который отвлекся, рассматривая ее, и утратил бдительность и потому погиб. То есть все шло нормально — не совсем так, как хотелось, но все же нормально. Более чем…
Шесть часов спустя, сидя в огромном ресторанном зале, закрытом от посторонних, снятом для поминок, она уже так не думала. Чем меньше народу тут оставалось, чем больше теснел круг собравшихся, суживаясь до размеров бригады покойного, тем неуютнее ей становилось. Тем сильнее менялось выражение взглядов, которые она ловила на себе. Взглядов, которые становились все злее и злее — словно обвиняя ее в том, что она сидит тут впустую.
— Может быть, я пойду? — шепнула, склоняясь к высокому, которого уже переименовала в длинного. — Вы же видите, Володя, — я здесь одна чужая, всем это заметно, и вообще я тут только мешаю, это же все такое личное, не для чужих. Так, может…
— Сиди — сказал же! — злобно прошипел тот. — Сиди — еще, может, подвалит кто. Уйдешь, когда разрешу, — усекла?!
Она кивнула — слишком поглощенная своими мыслями, чтобы заметить, как тот, кто сидел рядом с вдовой, кто прослезился, произнося тост, не слишком трезвой походкой идет к ним через весь зал. И она даже не услышала, как он садится рядом с длинным. И даже не сразу среагировала на речь — только когда поняла, что говорят о ней.
— Ну че, пустышка, Вован? — Голос говорившего, глухой и заторможенный, был явно недружелюбно настроен по отношению к длинному. — Сказали ж тебе — че тащить ее сюда? А ты все в умные лезешь — «бля буду, узнает, за базар отвечаю». Ну и кого она, на хер, узнала?
— Да ты че, Серег? — Длинный оправдывался, он, кажется, даже был испуган. — Да только она ж видела — только она и узнает. Выходит, не было того — не все ж были.
— А ты че думал — вся Москва сбежится? — Говоривший был непреклонен. — Да кто угодно мог это быть с Сашком — может, старый кореш по зоне звякнул, Сашок один и поехал, а у того уже заказ был. А может, он пластита купить хотел, да поехал посмотреть, что за товар торгуют. Да че хочешь быть могло.
— Так мы ж с тобой базарили за это вчера. Ты ж сам сказал — идея ничего…
— Ну сказал — так она и есть ничего. Пустышка, короче. — Она покосилась краем глаза на говорившего, узнав того высеченного из камня, но не так умело высеченного, как истуканы с острова Пасхи, куда некачественнее. — Да ладно, я ж тебе не предъявляю особо. Но покумекать надо, че с ней делать.
— Насчет мусоров, что ль, — что насчет нас колоть начнут? — В голосе длинного слышалось облегчение. — Так объясню — вообще рот не раскроет. И…
— Да че мусора! — неуважительно оборвал его каменный, самый главный, видимо, после покойника. — Видал я мусоров! Они и так небось и на кладбище снимали, и тут — эти ж бляди похоронить спокойно не дадут человека. Да и че она скажет-то? Не, это фуфло. Я те вот че скажу — надо ей кой-кого показать из тех, кого не было тут. А перво-наперво Савву. Он со своими ночью в церковь приехал — не хочу, мол, днем светиться, мусорам на пленку попадать. Кабаки да казино, где он тусуется, мы знаем — ну вот туда ее и притащить. И остальных потом ей засветить — кто в Саввиной команде в авторитетах да бригадирах.
— Так че, пусть идет тогда? — Длинный даже не повернулся к ней, он говорил о ней как о чем-то неодушевленном и безликом. — Мы ж в ночной кабак отсюда еще, как говорили, — там-то она на кой? Пусть тогда валит…
— Она отсюда свалит, так потом ее вообще хер найдешь. Тут вот че надо… — Каменный задумался, усиливая ее напряжение. — Надо ее на пару-тройку деньков куда-то пихнуть, где за ней смотреть будут. Чтоб узнали, что Савва в кабаке сидит — а ее и искать не надо, тут она, снялись и поехали. Ты это — к себе ее возьми, пусть у тебя поживет.
— Да ты че, Серег, да куда ж я… — огорошенно пробормотал длинный. — Да у меня ж Алька, она ж мне…
— А че Алька? — Каменный выдавил на стол тяжелый смешок. — Растолкуешь, что по делу — не поймет, что ль? Ты ж не трахать эту привел — для дела. Альке по кайфу небось, когда лавэшки даешь, — так пусть поймет, что лавэшки не сами в карман падают, за них работать надо…
— Так я ж сидеть с ней не буду — я ж с ранья по делам, ты ж знаешь. — Длинный буквально молил. — Да и уговор же был — свои хаты для дел не трогать. Ляпнет потом, что там-то держали, — и че? Или и ее вместе с Саввой? Так помогла ж вроде — чего ее? Короче, нельзя ко мне, Серег, — ты ж в курсах…
— Ну ща придумаем. — Каменный многозначительно помолчал. — Не, не лезет ничего в башку, принял, видать, много. Надо б поспрошать у пацанов, у кого дача есть на примете пустая или хата — с такой телкой на даче посидеть самое оно, скучать некогда будет. Так под кайфом же пацаны — я ж разрешил по такому поводу, вот и нажрались. Да и с ними отпусти — мало того, что на хор поставят, так еще и рыло начистят. Тут блядей-то снимают, которые как хочешь встанут, и то рожи им разбивают — а этой точно наваляют. А куда ее потом в кабак с таким рылом?
Она слушала затаив дыхание, понимая не все, но большую часть. Стараясь не вдумываться в слова, внушая себе, что говорят не о ней или она неправильно все истолковывает. Но где-то внутри образовался кусочек льда, который рос и рос, превращаясь в ледяную глыбу, коловшую ее острыми краями, выстуживающую там все, грозящую вот-вот добраться до сердца и его остановить.
— Ладно, пусть валит, — разрешил наконец каменный. — Ты только это, Вован, — потолкуй с ней, понял? Чтоб совсем свалить не думала и все такое. По-нормальному потолкуй — чтоб после разговора твоего к мусорам не кинулась или в бега. И гляди — если с ней чего не так, тебе отвечать. Твоя идея — ты и отвечаешь. Усек?
Заскрипел отодвигаемый стул, и она, глядя в стол перед собой, увидела исподлобья, как каменнолицый уходит на свое место. Она не знала, понимал ли он, что она слышит их разговор, — ей было все равно. И то, что он лично к ней не обратился — она бы ему выдала горячую речь про то, что защищает их покойного главаря, а они о ней такое говорят, — ее уже не огорчало. Сейчас куда важнее было то, что ее отпускают. Что она может отсюда уйти.
Она даже не стала напоминать себе, что, когда ее сажали в машину у дома, она совсем не ждала такого. И что в рассказах Виктора все было иначе. Но когда длинный достаточно грубо поднял ее за руку и повел за собой, она спросила себя только одно: если у этой истории такая середина, то каким же будет ее конец?
Но ответа у нее не было. И если честно, она совсем не хотела его искать…
10
— Ты трубочку-то возьми, Марина Польских. Да дома ты, знаю, — разговор же пишешь. Ну давай бери, потолковать с тобой надо. Или такая крутая теперь, что лишь бы с кем говорить не хочешь?
В голосе была издевка — словно он видел ее сейчас, обладатель этого голоса. Видел, как она сидит на разобранной постели, ненакрашенная, разбитая, измотанная, нервная — так не желавшая просыпаться и возвращаться в действительность. Подсознательно цеплявшаяся изо всех сил за абстрактно-сладкий сон. И вынужденная проснуться именно из-за него, из-за этого чертова голоса.
У нее было такое ощущение, словно тот, кто звонит, и вправду ее сейчас видит. И наслаждается ее состоянием, говоря про себя: «Ну что, дура, влезла в историю, а теперь жалеешь? Ну охота было тебе, дуре, соваться — тебя ж предупреждали. А теперь все, попала ты, Марина Польских, — и жалей не жалей, а уже не денешься никуда».
В принципе не было ничего сверхъестественного в том, что он догадывается, что она дома, — потому что он слышал пиканье записывающего устройства, предававшего ее раз в тридцать секунд мерзким тонким сигнальчиком. Но ведь он не мог быть на сто процентов уверен, что это запись, — тем более центр, старая АТС, да и вообще мало ли что? Она вот, например, когда звонила Вике на работу, там всегда слышно было плохо, помехи все время какие-то — а ведь банк, значит, деньги есть, но, видимо, нет возможности связь получше сделать. И тоже, между прочим, центр — не так далеко от нее.
Может быть, не надо было нажимать на кнопку записи — но она это сделала автоматически. Она совершенно не хотела с ним говорить, с этим голосом. И вообще ни с кем не хотела. И когда он разбудил ее двадцать минут назад и сказал, что знает, что она его слышит, и дает ей двадцать минут на то, чтобы проснуться, прежде чем он перезвонит, она не собиралась ни подходить к телефону, ни записывать разговор. Но как только раздался звонок и щелкнул автоответчик, весело и кокетливо сообщивший, что его хозяйка не может сейчас ответить звонившему, и уже знакомый голос произнес: «Ну здравствуй, что ли, Марина Польских», — она вскочила и нажала на запись. И села обратно на постель.
Так что он мог догадаться, что она дома — и сидит сейчас и слушает, что он ей говорит. И хотя в этом не было ничего удивительного, все равно возникало ощущение, словно он наблюдает за ней сейчас.
— Значит, побеседовать со мной не хочешь, — спокойно констатировал голос. Он не был озлоблен, он, как всегда, был весел и самоуверен. — С журналистами, значит, с удовольствием — а как со мной, так никакого желания. Или такой известной стала, что лишь бы с кем не общаешься? Ну хочешь, интервью у тебя возьму? А что — запросто. Вопросы-то задам поинтересней, чем эти тебе задавали. Ну так берешь трубку-то?
Она не сводила с телефона глаз. Точнее — с той маленькой белой пластмассовой приставки, которая записывала сейчас его речь. Наверное, надо было встать и убрать звук — но прикоснуться к автоответчику было все равно что прикоснуться к нему. Это было глупо — но ей и раньше казалось, что автоответчик всякий раз оживает, когда кто-то беседует с ней через него, и становится частичкой плоти и духа говорящего.
— Так чего молчишь, Марина? Ты, случаем, не испугалась? Меня чего бояться — я тебе добра желаю. Да и ты ведь смелая у нас — и в свидетели пошла, и засветилась, и с милицией вон воюешь за правду. У тебя машину поджигают, намекают, чтоб молчала, — так ты еще больший шум поднимаешь. Даже я проникся. Ну а тут чего? Ты давай трубочку-то бери — жду же…
Она вдруг подумала, что он стопроцентно уверен, что она дома, — он так звучал. А значит, он за ней следил — почему нет, собственно? И видел, как ее привезли вечером, видел, как часа через четыре погас свет в окне, — а если просидел всю ночь у подъезда, то видел, что она не выходила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51


А-П

П-Я