Марина ей сама ее подала — признавшись, что если бы и хотела кем-то быть, так это актрисой, ну а в крайнем случае телеведущей или журналисткой, но такой, которая на виду. Чтобы писать о чем-нибудь типа моды или кино, чтобы светское общество посещать, вечера всякие и презентации и просмотры. Вот Вика и начала искать — и через пресс-службу банка, в котором работала, нашла телефон некоего Саши Бреннера, заведующего отделом одной из крупнейших московских газет.
Она, правда, тогда заметила Вике, что писать не умеет, не пробовала никогда и у нее скорее всего не получится — но Вика ее убедила в обратном. Это то ли такой воспитательный был момент — убеждать прекрасно знающую себя Марину в том, что у нее высочайшие способности, — то ли она сознательно вводила себя в заблуждение.
Если бы Вика предвидела, что из этого выйдет, она бы этот самый телефон разорвала и сожгла клочки, а пепел съела бы — она жутко была ревнивая. Но видимо, не предполагала, что за тип этот Бреннер, — да к тому же она совершенно не знала мужчин. И настояла, чтобы Марина позвонила, и пришлось позвонить — просто потому, что неудобно было перед так старавшейся Викой.
Причем ведь дозвонилась еще только на третий, что ли, день — . то занято, то никого нет, прямо горит человек на работе. А когда он наконец снял трубку, то долго не мог понять, от кого ему звонят. И голос у него был странный — наглый, но в то же время тихий, словно у них в газете все давали обет не нарушать тишину. Она уже позже поняла, что он в тот момент выпивал у себя в кабинете, запершись и делая вид, что в комнате никого нет, — а может, затащил очередную девицу и пользовал прямо на рабочем столе.
Он ей понравился, когда она его увидела, — вроде ничего особенного в человеке в плане внешности, но наглость и самоуверенность привлекали. Сразу понятно было, что он жуткий бабник и любитель выпить, — но наглость его окружающими воспринималась легко и с улыбкой. Она это заметила, когда они шли по редакционному коридору и он при ней и еще куче народа ущипнул какую-то блондинку за зад, бросив ей что-то вроде «когда отдашься?» — а та отмахнулась, смеясь, под понимающие улыбки тех, кто был рядом.
Но в кабинете — крошечной комнатушке, прокуренной насквозь и заваленной подшивками газет и компьютерными распечатками, — он стал очень серьезен. Какое-то время рассуждая о роли их газеты и ее значении, о том, каким должен быть журналист и что должен делать, чтобы подняться, — он все это время рассматривал ее. Она тогда сняла пальто и сидела перед ним в обтягивающих джинсах и водолазке, как всегда выгодно подчеркивая все свои достоинства. И он их, видимо, оценил — потому что вдруг прервал важную беседу, предложив продолжить ее в ресторане.
, Все кончилось в постели у него дома. Они посидели где-то, и он не умолкал ни на секунду. А потом предложил поехать к нему и продолжить вечер — хотя был день, часа три. И она согласилась, понимая, о чем идет речь, и когда приехали, практически сразу пошла в душ — хотя он не говорил комплиментов и ей по большому счету ничего от него не было нужно, что-то в нем было.
Причем совершенно непонятно что — потому что в постели он был хотя и опытен, но жутко ленив, и даже в тех редких случаях, когда был здорово возбужден, делал это бурно и активно максимум один раз. А потом уже активность должна была проявлять женщина — садиться сверху или делать ему минет. Ей иногда даже казалось, что женщины ему вообще неинтересны — устал он от них, переимев огромное количество, — а секс для него примерно то же, что еда и сон, и даже если не особо хочется, но вроде надо.
А тогда, в первый раз, все шло по классическому его сценарию. Когда только приехали, он сделал это бурно, а когда она вышла, он смотрел футбол или хоккей, а потом они снова пошли в его комнату и он усадил ее сверху. А потом заявил, что в семь возвращается с работы его мама и он бы довез ее до метро, но уже выпил. А что касается ее сотрудничества с газетой — так он ее ждет завтра в двенадцать у себя и познакомит с тем, кто ей нужен.
Естественно, пропуск на нее заказан не был, а он отсутствовал — только через час объявился. Но и вправду свел ее с редактором отдела информации — заявив ему фамильярно, что привел ценного кадра, очень профессиональную журналистку, прекрасно разбирающуюся в моде, кино и всяких светских делах. Тот, жутко занудный урод, долго выяснял, о чем она предпочитает писать, тут же сообщив, что специалисты в области кино у него есть и по светской хронике тоже, но дав ей в итоге задание.
И она честно сходила на показ какой-то московской модельерши и даже с ней побеседовала — а еще через пару дней отловленный с трудом Бреннер бесцеремонно скомкал принесенные ей листочки с беспомощным бредом и за пятнадцать минут написал за нее обе статьи прямо у себя в кабинете. После чего, естественно, снова пришлось поехать к нему.
В общем, журналистки из нее не вышло — слишком много было суеты. Дозвониться до редактора отдела и выбить из него задание, куда-то пойти и с кем-то разговаривать, потом искать Бреннера, который все за нее перепишет, и с ним переспать потом или сделать ему минет прямо в кабинете. Будь она амбициозной и полной планов — ее бы это устроило. Но она таковой не была.
А Вика была за нее счастлива — не зная, во что ей обошлись эти статьи. По поводу выхода первой целый праздник устроила. А когда Марина через три месяца решила, что с нее хватит — семь опубликованных заметок, максимум сто пятьдесят заработанных долларов, неделя на телефоне в поисках Бреннера и неизбежный секс после каждого приезда в редакцию, такой вот итог, — Вика даже обиделась. На что она, зная Вику, грустно признала, что ей приходилось как минимум раз отдаваться за каждую заметку, а это, на ее взгляд, уже слишком. Потому что когда-то у нее было много мужчин и это ее не смутило бы — но теперь, когда они с Викой вместе…
Бедной Вике необязательно было знать, с кем она проводит время, — и она ей об этом, естественно, не рассказывала, это была ее личная жизнь. Но здесь пришлось — и ту чуть удар не хватил. Дошло до того даже, что она начала Марину жалеть — даже расплакалась. И просила прощения за то, что подсунула такой вариант, не зная, чем он чреват, а несчастной Марине пришлось ложиться с кем-то в постель, лишь бы ее, Вику, не огорчить. А она успокаивала Вику, говорила, что это не страшно — ей противно было, но она ведь и вправду стеснялась ее подвести, — и та плакала еще сильнее. И на том все разговоры о журналистской карьере и завершились.
А с Бреннером она еще встречалась несколько раз — по его изредка проявляемой инициативе, причем нетрезвой. Но в течение последнего года они не общались — вообще. Она ему не звонила, он ей тоже — тем более что она жила то у Вики, то снимала квартиру, так что он не мог ей дозвониться все равно. А может, и не пытался. По крайней мере мать, когда передавала, кто ее спрашивал, его фамилии не называла. Однако когда она набрала ему вчера утром, он ее сразу узнал. И кажется, даже обрадовался.
Она бы не стала звонить — она не привыкла звонить по делу мужчине, с которым у нее что-то было. Но пришлось — впервые в жизни. Просто ей не слишком понравился тот разговор в милиции — она не обвиняла Мыльникова, она понимала, что он передает чужие слова, но вот эта просьба не высовываться и не давать никому никаких интервью ей не понравилась. Ради чего она, спрашивается, тогда вообще во все это влезла, зачем решила стать свидетелем?
Она ужасно пожалела, что не взяла телефон у этого парня с телевидения — может, он бы еще сделал сюжет, она бы еще что-нибудь ему рассказала. Она как раз после похода в милицию специально эту передачу посмотрела, записала телефон. Короче, проявила совсем несвойственную ей активность. А наутро позвонила: «Добрый день, меня показывали в вашей передаче про взрыв машины в центре Москвы. Могу я поговорить с тем, кто ее снимал, только фамилии не помню?» А какая-то девица на том конце провода ей заявила, что не знает, о каком именно сюжете идет речь — у них тут таких историй по несколько штук в день. Так что на деревню дедушке получился звонок.
Она огорчилась. Она вовсе не собиралась следовать советам Мыльникова — в смысле его начальника-хамелеона, с такой готовностью и легкостью меняющего естественный цвет на багровый, а потом на фиолетовый. Значит, ей надо было самой привлечь к себе внимание телевидения и газет. Но через Вику она действовать не могла — а звонить во все газеты подряд представлялось безумием. Она, впрочем, и на это, наверное, решилась бы — если б не вспомнила про Бреннера.
Странно, но он ее узнал, хотя они не виделись уже год. За который у него наверняка было столько женщин, что он из них, может, помнил десяток. Однако он ее узнал, стоило ей только назвать свое имя, — и даже обрадовался. Не слишком искренне, конечно, — ведь было утро, значит, в данную секунду она ему была не нужна, он никак не мог ее использовать.
И у него в голосе сразу нотки появились знакомые. Она у него уже слышала такие, когда он при ней разговаривал с кем-то из своего кабинета — он почти всем звонившим радовался, но буквально через пару минут заявлял, что жутко занят, столько работы, кошмар, и очень был бы рад встретиться и пообщаться, но вот сейчас разговаривать никак не может. И это при том, что он все равно ничего не делал — и никуда не убегал.
Она поняла, услышав его голос, что ни разу в жизни не использовала мужчину. Вообще никогда. Стольким отдавалась просто так — или благодаря телом за проявленное желание и приятные слова, или испытывая симпатию, или просто из интереса, — но никогда из корысти. А вот сейчас готова была изменить своим привычкам — потому что ей это было очень надо.
Она не стала объяснять ему все по телефону — просто сказала, что хотела бы с ним встретиться. И вообще, и заодно поговорить. И что она готова подъехать прямо сейчас — разговор не слишком долгий, а потом он мог бы куда-нибудь ее пригласить…
Естественно, оказалось, что он ужасно занят — был час дня, и он был трезв, и планы на вечер у него, видимо, отсутствовали, равно как и желание, рано для этого еще было. И они договорились на следующий день — то есть на сегодня. И поэтому когда она вчера вечером разговаривала с Викой, то сказала ей, что завтра, сегодня уже в смысле, может, и не позвонит, может, поедет к родителям и останется у них ночевать. Потому что она предвидела, чем это закончится.
Он, правда, достаточно скептически отнесся к тому, что у нее есть сенсационный материал для его газеты — в которой он был теперь заместителем главного редактора. Но тем не менее отвел ее к корреспонденту, ведущему криминальную рубрику. И тот, выслушав ее, загорелся. Причем настолько, что она не сомневалась уже, что статья выйдет. И не просто статья — суперстатья. С ее фотографией вдобавок — даже с двумя…
— Ну, Зидан! Ну, бля, красавец! — Она вздрогнула от дикого вопля, тут же уставившись в телевизор, который как раз повторял в замедленной съемке, как какой-то мужик забивает мяч в ворота. — Нет, ты видела, а? Ты видела? А чего не пьешь-то, Марин? Давай неси себе и мне. Двадцать минут осталось — надо досмотреть…
Она кивнула, выходя и быстро возвращаясь с бутылками и конфетами. Терпеливо подождала, пока он откроет шампанское, — слава Богу, что была рекламная пауза, — и чокнулась с ним, делая глоток. Возвращаясь в тот недавний разговор.
— «…Он сидел за рулем роскошного сверкающего „мерседеса“ и жмурился от яркого солнца, весело улыбаясь и махая рукой красивой девушке. Не зная, что улыбаться ему осталось совсем недолго — а девушка будет последней, которую он увидит в своей жизни…» Как вам такой вход? По-моему, супер.
— О, конечно, — у вас так это получается! — воскликнула восхищенно. — Но… Вы знаете — там вообще была тень в переулке, он стоял в тени…
— Да бросьте, Марина, — это ж мелочи! — Он был, кажется, так доволен, что она оценила его писательский талант, что на ненужное буквоедство не обратил никакого внимания. В принципе ему, кажется, даже не нужно было ее подтверждение — кажется, он не сомневался в собственной гениальности. А глядя на нее, видел только статью в газете, пусть еще не написанную и не опубликованную, — и любовался ею. «Ай да Пушкин, ай да сукин сын» — в таком вот духе. Правда, он был не Пушкин, Кочкин была его фамилия, но ей было все равно — да и Пушкин ей в любом случае не нравился. — Нам же что надо — чтобы вкусный материал получился. Молодая красивая девушка идет по улице, ей машет из дорогой машины приятный молодой человек, улыбается, кричит — он же вам кричал что-то, я правильно понял?
— Да, кажется, да… Мне показалось… — Она наморщила лоб, всем видом изображая, что силится вспомнить. — Мне показалось, он хотел, чтобы я остановилась. В смысле задержалась. То есть он крикнул что-то вроде «подожди».
— Ну и класс — то, что надо. В принципе все, что угодно, можно написать — хоть что он вам в любви объяснялся. Ему же все равно — а вам главное, чтобы статья внимание привлекла. Ну и мне тоже. Я как-то материал один написал — вся Москва читала взахлеб, почище детектива вышло. Мне интервью у шерифа из Штатов надо было взять — приезжал он сюда зачем-то, по правоохранительной линии, — а там фуршет, ну я расслабился немного, забыл про него. А он, гад, на следующее утро улетел. Так я такое интервью накатал заочно — кровь и слезы. Сериал помните про рейнджера Уокера — Чак Норрис играл? Ну как не помните — да точно помните! Я так и написал во входе: «Рейнджеру Уокеру я не доверил бы даже мыть свою машину…» Полный отпад получился. Шериф прочитал бы — его удар бы хватил. А Чак Норрис его по судам бы затаскал… Она нахмурилась, и он спохватился:
— Да нет, вы не волнуйтесь — не будем мы вам ничего придумывать. Ну, может, приукрасим чуть-чуть — так, для пользы дела. Ну давайте вкратце. Он был занят, он сидел в машине с другим человеком, не догадываясь, что это убийца, — а смотрел на вас. И убийца воспользовался этим и оставил там что-то в машине и быстро попрощался и ушел. Реально? Реально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51