Юлиан тоже наслаждался их интимной близостью; стоны Грейс будоражили его. Он чувствовал, как отвечает ее тело на каждое его прикосновение, и ему хотелось показать ей, чего именно она была лишена все эти годы. Когда Грейс выйдет из этой комнаты, она уже не сможет жить прежней жизнью.
– Юлиан! – ахнула Грейс, когда к языку присоединился палец, но он только ускорил движения, лаская ее, как никто никогда не ласкал.
Грейс думала, что лучше уже быть не может, и тут разразилась немыслимым, неописуемым, восхитительным оргазмом, а Юлиан все продолжал и продолжал до тех пор, пока она снова не достигла пика наслаждения.
Когда это случилось в третий раз кряду, Грейс подумала, что так можно и вовсе раствориться в блаженстве.
Ослабев от сладостных мучений, она замотала головой из стороны в сторону.
– Юлиан, прошу тебя. – Ее тело вновь содрогнулось от его прикосновений. – Я больше не вынесу.
Только после этой мольбы он оставил ее, и дыхание Грейс начало постепенно успокаиваться, хотя она все еще дрожала от макушки до самых пяток. Такого наслаждения она еще не испытывала никогда в жизни.
Юлиан поднялся поцелуями по ее телу до самых губ.
– Скажи мне правду, Грейс, ты когда-нибудь испытывала что-либо подобное?
– Нет, – прошептала она, сомневаясь, что кто-то из женщин вообще мог испытать нечто похожее. – Я и понятия не имела, что такое бывает.
Юлиан осмотрел ее голодными глазами, словно не прочь был продолжить, и Грейс, почувствовав его эрекцию, поняла, что он в отличие от нее не довел дело до конца. Он сдержал слово, данное ей, и теперь она решила помочь ему, невзирая на отсутствие должного опыта.
Опустившись ниже, она принялась расстегивать его джинсы, и он, поймав руку Грейс, поднес ее к губам и поцеловал раскрытую ладонь.
– Это сладкая мысль, но не утруждай себя.
– О нет, Юлиан. – Грейс шумно вздохнула. – Я знаю, мужчинам вредно не…
– Нет, – упрямо сказал он.
Грейс нахмурилась:
– Но почему?
– Я не могу кончить.
Грейс широко раскрыла глаза. Неужели он это серьезно?
– Таково проклятие. Я могу доставить тебе несказанное удовольствие, но не себе. Если ты продолжишь, от этого мне будет лишь больнее.
Грейс быстро отдернула руку.
– Тогда зачем ты…
– Просто хотел показать тебе.
Грейс огорченно заморгала.
– Хотел или был должен? Это часть проклятия, не так ли?
Юлиан взял ее за подбородок.
– Нет. Я борюсь с проклятием, иначе уже давно был бы в тебе.
– Тогда я не понимаю.
– Я тоже. – Он поймал ее взгляд, словно надеялся в нем найти ответ. – Просто полежи со мной, прошу.
Грейс поморщилась. Бедный Юлиан, что они сделали с ним…
Он поднял книгу и протянул ей:
– Ты обещала почитать мне.
Грейс раскрыла книгу, а Юлиан тем временем взбил подушки и, сложив их у изголовья кровати, лег сам, а затем притянул Грейс к себе и, накрыв их одеялом, стал баюкать ее в колыбели своих рук.
Наслаждаясь ароматом сандалового дерева, Грейс принялась читать вслух историю о Уэнди и Питере Пэне, и это длилось около часа.
– Мне нравится звук твоего голоса, нравится, как ты говоришь, – сказал Юлиан, когда она переворачивала очередную страницу.
Грейс улыбнулась:
– То же самое я могу сказать тебе. У тебя удивительный акцент, он очень приятен для слуха.
Юлиан забрал у нее книгу и положил на ночной столик. Грейс молча посмотрела на него. В его глазах горело желание, от которого у нее перехватило дыхание.
Он поцеловал ее в кончик носа, потом протянул руку и, взяв пульт управления, убавил свет до минимума. Потом прижал Грейс к себе и откинул непослушные пряди с ее лица.
– Мне нравится, как ты пахнешь…
– Спасибо, – прошептала она в ответ и попыталась придвинуться к нему еще ближе, несмотря на то, что грубая ткань джинсов больно терлась о ее обнаженные ноги.
– Тебе удобно в этой одежде? Может, переоденешься?
– Нет, – тихо сказал Юлиан. – Так я уверен, что моя ложка не полезет за твоим медом.
– О, не говори этого больше! – Она засмеялась. – Кстати, твой братец иногда просто несносен.
– Что ж, с этим не поспоришь.
Грейс забрала у него пульт.
– Спокойной ночи, Юлиан.
– Спокойной ночи, сладкая моя.
Едва Грейс выключила свет, дыхание Юлиана изменилось, стало прерывистым и частым.
– Юлиан?
Он не ответил и отодвинулся от нее.
Грейс не на шутку обеспокоилась и включила свет, чтобы посмотреть, что происходит. Юлиан сидел на кровати, обхватив колени руками; на лбу его выступила испарина, глаза дико вращались.
– Да очнись же!
Юлиан огляделся по сторонам, словно избавляясь от страшного сна, потом протянул руку и ощупал стену за кроватью, словно хотел убедиться, что она реальна и не является плодом его больного воображения. Затем он облизнул губы, потер ладонью грудь и сглотнул.
Только теперь Грейс поняла, в чем дело. Темнота – его главный враг.
Вот почему Юлиан лишь приглушил свет.
– Прости, я не подумала. – Грейс прижала его к себе, удивляясь, что такой сильный мужчина может быть слабым, точно младенец.
В эту минуту она поняла, что ни за что, ни за что не позволит ему вернуться в книгу. Вместе они преодолеют проклятие, а когда все останется позади, Юлиан отомстит всем своим врагам.
Глава 9
Несколько часов Грейс неподвижно лежала без сна, слушая спокойное, безмятежное дыхание Юлиана. Его близость почти сводила ее с ума, и она с трудом сдерживалась, чтобы не зарыться лицом в его волосы, вдыхая пряный аромат его тела. Никто еще не пробуждал в ней таких чувств, никогда еще она не чувствовала себя такой желанной. Это тем более удивляло ее, что они были едва знакомы. Похоже, Юлиан разбудил в ней что-то выходившее за рамки физиологии.
Сильный и властный, он мог и рассмешить ее, и завоевать ее сердце.
Она легонько коснулась пальцами его ладони. Какие красивые руки! Даже когда Юлиан спал, они выдавали его силу. А что эти руки творили с ее телом! Это было на грани чуда.
Дотронувшись до его перстня, Грейс попыталась представить, каким он был тогда. Проклятие не лишило его возраста, и он выглядел относительно молодо, всего лишь лет на тридцать.
Интересно, как он мог вести в бой армию в таком возрасте? Впрочем, Александр Македонский едва начал брить бороду, когда пошел в свой главный поход.
Наверняка Юлиан был великим воином. Вот он врезается на коне в гущу врагов. Воображение рисовало его сражающимся против римлян в сияющих доспехах, плечом к плечу с боевыми товарищами.
– Ясон!
Грейс вздрогнула, услышав, как Юлиан прошептал во сне это имя, и с опаской посмотрела на него.
– Юлиан?
Юлиан напрягся и быстро заговорил, путая древнегреческий и английский.
– Не надо! Оки! Оки! Нет! – Он сел в кровати.
Грейс не могла понять, спит он или уже проснулся, и интуитивно коснулась его руки. И тут же Юлиан схватил ее за запястье и бросил на матрац. Его глаза горели, губы искривились.
– Будь ты проклят! – закричал он.
– Юлиан, это же я, Грейс. – Она попыталась высвободиться.
– Грейс? – Он сдвинул брови и, сморщившись, посмотрел на нее, словно был не в силах узнать. Наконец он отпустил ее руку. – Я сделал тебе больно? Прости, не хотел.
– Со мной все в порядке, а вот с тобой что?
Он не пошевелился.
– Юлиан!
Он отпрянул от нее, словно увидел ядовитую змею, потом плечи его безвольно опустились.
– Просто плохой сон приснился.
– Плохой сон или плохие воспоминания?
– Плохие воспоминания, которые всегда преследуют меня во снах, – прошептал Юлиан голосом, исполненным печали, и выбрался из кровати. – Мне не стоит спать с тобой.
Грейс быстро поймала его за руку и потянула обратно.
– Скажи, ты кому-нибудь рассказывал этот сон?
Юлиан в недоумении уставился на нее. За кого она его принимает? За сопливого мальчишку, прячущегося у матери под юбкой? Он всегда носил свои страхи в себе – так его учили. Лишь во сне воспоминания могли взломать его оборону, лишь во сне он становился слабым.
В книге Юлиан никому не мог причинить зла, даже когда воспоминания настигали его – другое дело на свободе. Ненароком он мог и убить ее, и эта мысль страшила его.
– Разумеется, нет, – прошептал он. – Я никому не рассказывал.
– Так расскажи мне.
– Ни за что. Я не хочу выпускать это из себя.
– Но если это все равно происходит во сне, то какая разница? Откройся мне, Юлиан, позволь помочь тебе. – Грейс чувствовала, что ему не хочется возвращаться в постель.
Юлиан сел на край кровати и обхватил голову руками.
– Ты спрашивала меня: как я заслужил проклятие? Я был проклят за то, что предал единственного брата, единственную родную душу.
Его боль проникла глубоко в сердце Грейс; ей хотелось материнским жестом погладить Юлиана по голове, но она боялась оскорбить его.
– И что же ты сделал?
Юлиан запустил пятерню в волосы, челюсти его плотно сомкнулись, и он долго смотрел в одну точку на полу.
– Я позволил зависти отравить мне душу.
– Как это?
– Я повстречал Ясона вскоре после того, как мачеха отправила меня жить в бараки.
Грейс вспомнила, что Селена говорила ей о спартанских бараках, где детей заставляли жить вдали от дома и семьи. Тогда она решила, что это своего рода школы-интернаты.
– А сколько тебе было лет?
– Семь.
Грейс с трудом могла себе представить, как можно отрывать детей от родителей в столь нежном возрасте.
– Тогда в этом не было ничего необычного. – Юлиан отвел взгляд. – Кроме того, лучше уж жить в бараке, чем с моей мачехой.
– Значит, Ясон жил вместе с тобой?
– Да. Каждый барак поделили на группы, и каждая группа выбрала себе лидера. Ясон стал лидером нашей группы.
– А чем занимались эти группы?
– Это, по сути, были военные подразделения: мы выполняли задания, а еще пытались выжить.
Грейс вздрогнула:
– Выжить?
– Условия спартанского общества вовсе не похожи на постоянный праздник. Не знаю, что ты слышала о Спарте, но мы были лишены той роскоши, в которой купалась остальная Греция. Спартанцы хотели от своих сыновей только одного – чтобы мы выросли самой страшной силой во всем древнем мире. Они готовили нас к будущему, учили выживанию. Нам выдавалась лишь одна туника в год, и если она приходила в негодность или подросток просто рос чересчур быстро, то дальше приходилось жить вовсе без нее. Правда, нам дозволялось иметь кровать, но только при условии, что мы сделаем ее сами. А когда мы достигали половой зрелости, нам запрещалось носить обувь. – Юлиан невесело рассмеялся. – До сих пор помню, как болели мои ноги зимой. Нам не разрешалось пользоваться одеялом или разводить огонь, чтобы согреться, поэтому приходилось заворачивать ноги в лохмотья, чтобы не отморозить их окончательно. А по утрам мы выносили из барака тела тех, кто замерзал во сне.
Представив мир, который описывал Юлиан, Грейс поежилась. Худшим, что она помнила из детских воспоминаний, были слова мамы, что понравившиеся дочери туфли слишком роскошны для ее лет. Юлиан в эти годы наматывал на ноги тряпки, чтобы не замерзнуть, и эта несправедливость шокировала ее.
– Вы были всего лишь детьми…
– Нет. Я никогда не был ребенком. Нам даже еды не давали в достатке, и мы вынуждены были воровать, а те, кто не мог, голодали.
– И родители допускали это?
Юлиан усмехнулся:
– Они считали это долгом перед обществом. Мой отец был спартанским стратегом, и большинство ребят презирали меня, так что мне доставалось меньше еды, чем остальным.
– Кем, ты сказал, был твой отец? – переспросила Грейс.
– Ну, скажем, старший полководец. Из-за его жестокости я считался парией в своей группе. Когда дети объединялись в шайки, чтобы воровать, я был предоставлен сам себе и выживал как мог. Однажды Ясона поймали, когда он пытался украсть хлеб, и после того как все вернулись в бараки, его хотели наказать, а я вышел вперед и взял вину на себя.
– Но зачем?
Юлиан пожал плечами:
– Ясон слишком ослаб от предыдущего наказания, и мне показалось, что нового он не переживет.
– А за что его наказали в предыдущий раз?
– Ни за что. Каждое утро нас вытаскивали из постели и жестоко избивали.
Грейс поморщилась:
– Тогда почему ты взял вину на себя, ведь тебя тоже били?
– Я сын богини и могу выдержать куда больше смертного. С этого дня Ясон называл меня братом и заставил остальных ребят принять меня в группу.
Грейс кивнула.
– И что случилось после?
– Мы решили объединить усилия, чтобы получить то, что хотели: Ясон отвлекал хозяев, а я тем временем тащил все, что мог. Вскоре я заметил, что отец Ясона тайно наведывается в деревню, чтобы взглянуть на сына. Невозможно описать гордость, которую я видел на его лице. Его матери тоже иногда удавалось посмотреть на сына. Хотя мы сами добывали себе еду, но Ясон почти каждый день получал что-нибудь от родителей – то свежий хлеб, то жареного ягненка, то кувшин молока, а иногда и деньги.
– Как мило.
– Ты так считаешь? Но я хотел, чтобы мои родители тоже обо мне заботились. Я бы жизнь отдал за то, чтобы отец хоть раз посмотрел на меня без презрения или чтобы мать хоть раз навестила меня. Я мог добраться лишь до храма в Тимарии и часами смотрел на ее изваяние, гадая, действительно ли она выглядит именно так и думает ли она обо мне хоть изредка.
Грейс опустила подбородок на его плечо.
– Ты видел мать, когда был мальчиком?
Юлиан вздохнул – как видно, ему было нелегко доверять ей сокровенные тайны, которыми не делился больше ни с кем.
– Нет, никогда. Она посылала других, но сама не приходила ни разу. Спустя годы я перестал ее звать и перестал ходить в ее храмы.
Душа Грейс содрогнулась. Как могла мать забыть свое чадо? Как могла она не ответить на мольбы собственного ребенка и не прийти, хотя так была ему нужна?
Грейс вспомнила о своих родителях, о той любви и заботе, которыми они окружали ее. Все время после, их смерти она считала, что лучше бы ей вовсе не знать, их любви, но теперь, столкнувшись с жестокостью, через которую приходилось проходить каждому юному спартанцу, она поняла, что была не права. Именно воспоминания о них до сих пор согревали ее, и она не могла даже вообразить себя на месте Юлиана.
– Но ведь у тебя был Ясон…
– Да, и когда мой отец умер – мне тогда, исполнилось четырнадцать, – Ясон пригласил меня в свой дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28