Прозвучала благодарственная молитва, после чего, по-прежнему молча, девочки покинули трапезную и вышли во дворик.
– Перед занятиями, которые начинаются после обеда, у них есть полчаса свободного времени на игры, – пояснила мать Августина. – Я распоряжусь, чтобы привели вашу дочь.
– Может быть, нам стоит выйти во двор и поискать ее там? – предложил я.
– Конечно, если таково ваше желание, – ответила она. – Вы увидите, что мы не поощряем бестолковой беготни, варварского поведения или тесной дружбы, но физические упражнения и свежий воздух полезны всем живым существам.
Мы вышли на игровую площадку. Она была огорожена высокими серыми стенами, и повсюду прыгали, бегали, играли в скакалочку и перешептывались девочки. Они выглядели в достаточной мере живыми и здоровыми, некоторые останавливались и провожали нас взглядом широко распахнутых глаз. Мать Августина сделала знак монахине, которая стояла, спрятав руки в рукава, и наблюдала за детьми.
– Матушка, не будете ли вы любезны показать нам, которая из воспитанниц Идоя Маура? Я хотела бы поговорить с ней. Монахиня неторопливо и безошибочно двинулась сквозь это вавилонское столпотворение к маленькой фигурке в сером, которая стояла в углу двора, глядя на своих подружек. Завидев приближающуюся наставницу, девочка быстро сунула что-то в кармашек платья и встала как солдатик, по стойке «смирно». Потом, когда монахиня повернулась к ней спиной, девочка последовала за ней.
Сердце подсказывало мне, что ребенку Каталины должно быть сейчас шесть лет, но до этого момента я не представлял, как она выглядит. У нее были черные материнские глаза, волнистые черные волосы, убранные под белую накидку, прямые брови, загибающиеся на концах вниз, и я с удивлением понял, что это мои брови, те самые, которые я вижу каждый день в зеркале по утрам. В конце концов, она была и моим ребенком. Ее мягкие полные красные губки были плотно сжаты, как будто не привыкли раздвигаться в улыбке, и своими маленькими ручками она крепко стискивала подол платья. Я непроизвольно протянул к ней руку, но она лишь крепче вцепилась в ткань своего одеяния.
– Поздоровайся с нашим гостем, Идоя, сделай ему реверанс, – сказала мать Августина, – а потом и мне. – И с некоторой заминкой Идоя поступила так, как ей велели. – А теперь ты можешь пойти с нами, потому что наш гость хочет побеседовать с тобой.
В молчании мы проделали обратный путь через трапезную, вверх по лестнице, а затем по коридору, пока не вошли в кабинет матери Августины. Она жестом показала, что я могу присесть, потом опустилась в кресло сама, а Идоя, сложив руки, осталась стоять между нами.
– А теперь, Идоя, я должна сообщить тебе, что это твой отец, который приехал сюда из Англии, чтобы повидаться с тобой и убедиться, что ты растешь хорошей девочкой.
– Из… из Англии? – переспросила Идоя. В ее испанском явственно слышался баскский акцент, но я понимал ее без труда.
– Да, из Англии, – ответил я. – Меня зовут Стивен Фэрхерст, я англичанин. – Я протянул ей руку. – Encantado de conocerle .
Идоя бросила короткий взгляд на мать Августину, которая кивнула в ответ. Моя дочь робко и с некоторой неохотой вложила свою ладошку в мою руку.
– Encantada, Senor .
– Что же, – сказала мать Августина. – Хотите узнать что-либо еще? Если нет, вероятно, вашей дочери лучше вернуться к своим обязанностям. Приютный дом всегда с радостью готов принять любую помощь, которая требуется для нашей богоугодной деятельности, особенно в нынешних стесненных обстоятельствах. Что касается будущего вашей дочери, то я могу порекомендовать вам нотариуса, обладающего большим опытом в решении подобных вопросов.
Она снова встала, и на фоне ее черной сутаны Идоя показалась мне совсем маленькой.
Я постарался собраться с мыслями и взять себя в руки.
– Вы не могли бы указать место, где я мог бы остаться наедине со своей дочерью? Мне хотелось бы получше узнать ее, но при этом я не хочу причинять вам лишних неудобств. Я уверен, что вы очень заняты.
– Дела подобного заведения, естественно, требуют моего неусыпного внимания, – с важностью ответствовала мать Августина. – Если вы хотите провести некоторое время в обществе Идои, полагаю, молельня Святой Катерины из Сиены в настоящий момент не занята.
Вот так и получилось, что дочь Каталины, моя дочь, и я оказались сидящими по разные стороны маленького стола в пустой комнате. Окно располагалось чересчур высоко, чтобы через него можно было что-либо увидеть, сверху со стены на нас взирал распятый на кресте Христос, а в углу, как объяснила мне Идоя, стояла статуя Святой Катерины, демонстрирующая свои благочестивые стигматы. Я поинтересовался, знакома ли ей эта статуя, поскольку не мог придумать ничего лучшего, чтобы завязать разговор.
– Счастлива ли ты? – продолжал я свои расспросы. – Хорошо ли относятся к тебе монахини? – Она кивнула, по-прежнему держа руки на коленях. – Боюсь, ты испытала настоящий шок, когда тебя так неожиданно познакомили с отцом.
Она смущенно хихикнула – я решил, что это от растерянности, – и прижала руки ко рту, как если бы не знала, что ответить. Я предпринял новую попытку.
– Ты знаешь… Монахини рассказывали тебе что-нибудь о матери?
– Только то, что она тоже посвятила себя служению церкви, сеньор.
Из кармана сюртука я извлек рисунок Люси, на котором была изображена Каталина и который мы прикрепили к картону, чтобы он не измялся.
– Это твоя мать. Рисунок был сделан только вчера. Ее зовут Каталина Маура, но церковное ее имя – сестра Андони.
– Когда я теряю свой грифель, то молюсь Святому Антонию.
Она взяла рисунок и долго смотрела на него, не шелохнувшись. Я заметил, что она унаследовала от матери небольшой прямой нос, высокие скулы и круглые щеки. Они очень походили друг на друга – мать и дочь, одна совсем маленькая, другая постарше. Мне казалось, что Идоя держит в руках волшебное зеркало, в котором время разделилось, так что прошлое оказалось наложенным на будущее, а будущее наложилось на прошлое, и теперь они смешались, и я уже не мог разобрать, где и что изображено.
Спустя долгое время она подняла глаза и протянула мне рисунок.
– Ты можешь оставить его себе, если хочешь, – предложил я. – Он был сделан специально для тебя.
– Пожалуйста, возьмите его, – сказала она. Для своих лет у нее был низкий голос. – Мне не позволят оставить его, потому что моя мать была проституткой, а я незаконнорожденная.
Я почувствовал, как во мне разгорается гнев. Каталина ни в коей мере не заслуживала столь оскорбительного прозвища, а этот маленький ребенок не мог нести на себе подобное проклятие с самого детства. Кто мог сказать ей такие слова: другие девочки, проявившие невинную детскую жестокость, или же те, чьей обязанностью было любить ее и заботиться о ней? Может быть, именно поэтому она держала губы плотно сжатыми, а руки – сложенными на коленях? Дикая ярость охватила меня, но Идоя казалась такой маленькой и неподвижной в этой комнате, предназначенной для бесед со взрослыми, что я ни за что на свете не мог позволить ей ощутить глубину моего гнева.
– А что лежит у тебя в кармане? – спросил я после того, как несколько справился со своими чувствами.
Она взглянула на меня так, как всегда смотрел Титус, когда боялся, что я отберу у него любимую палочку.
– Я никому не скажу, – пообещал я.
Медленно, не сводя с меня глаз, она опустила руку в кармашек платья и вынула маленькую куклу, сшитую из лоскутков. На голове у нее красовался кусочек черной шерсти, а лицо, несколько размазанное, было нарисовано чернилами.
– Как ее зовут? – спросил я.
– Я называю ее Эстефания.
Я не мог выговорить ни слова. Потом, когда на лице у нее отразился испуг, я с трудом выдавил:
– Тебе разрешают играть с ней?
– До тех пор, пока мне не исполнится семь лет. Потом я буду уже взрослой.
– И когда это случится? – поинтересовался я, хотя и знал дату, которую она должна была назвать.
– В канун праздника Святого Иоанна, – ответила она. – На мой день рождения устраивают фейерверк.
– Тебе очень повезло. Но что же тогда будет с Эстефанией?
– Ее отдадут детям бедняков, – сказала Идоя – Она будет им нужнее, чем мне. – Она умолкла, но потом продолжила: – Я хочу оставить ее себе. Иначе она останется одна в корзине для детей бедняков. И потеряется.
– А ты не хочешь, чтобы она потерялась?
Она отрицательно покачала головой, как будто слова были излишними, и мне показалось, что в ее взгляде впервые промелькнул лучик надежды. Она смотрела на меня, и глаза ее были настолько похожи на глаза Каталины, что я вдруг почувствовал нестерпимое желание подхватить ее на руки и прижать к себе. Но мы все еще оставались чужими друг для друга, потому я ограничился лишь тем, что сказал:
– Но ведь ты не потерялась. И ты не одна. Ты живешь здесь всю свою жизнь.
– Да, – согласилась она. – Но когда я должна буду отсюда уйти, куда я пойду?
Это был вопрос, на который у меня не было ответа.
– Я уверен, что мать Августина устроит все лучшим образом, – пробормотал я.
– Да, – прошептала Идоя.
– А сейчас мне пора идти, – сказал я, с трудом поднимаясь на ноги. – Я должен побеспокоиться о твоем будущем, отдать необходимые распоряжения. О тебе позаботятся. Ты разрешишь мне прийти к тебе еще раз, перед тем как я вернусь в Англию?
Она кивнула, пряча куклу в карман.
– А зачем вам нужно возвращаться в Англию?
– Потому что там мой дом. У меня есть поместье и фермы, и я должен присматривать за ними.
Она снова кивнула.
– До свидания, сеньор.
– Я снова приду завтра. Или на следующий день, в крайнем случае. Не позже. – Она не сводила с меня глаз. – Я даю тебе слово. А теперь нам пора возвращаться к матери Августине.
Я протянул ей руку, и она вложила в нее свою ладошку. Она была маленькой и теплой, кончики пальцев у нее слегка загрубели от работы, но кожа еще оставалась нежной и мягкой. На меня внезапно нахлынули воспоминания о том, что такими же были и руки Каталины, мягкими и нежными.
Я открыл дверь. В коридоре нас поджидала молодая монахиня. Идоя выпустила мою руку.
– Я не хочу мешать матери Августине, – сказал я. – Я уверен, она очень занята. Не будете ли вы так добры передать ей, что в следующие день или два я непременно зайду снова, чтобы повидаться с дочерью?
Теперь, когда я знал, что из-за собственной глупости – жестокости – лишился своей любви, у меня не было иного выхода.
– Конечно, сеньор, – ответила монахиня. – Пойдем, Идоя. Меня внезапно охватила такая слабость, что ноги задрожали.
Я стоял и смотрел, как Идоя удаляется по коридору, шагая впереди своей сопровождающей, становясь меньше с каждым шагом, пока наконец темные двойные двери не закрылись за ней.
Все пошло прахом, уж это-то я понимала. Я знала об этом с того самого момента, как увидела Тео и Эву из окна. Я не строила никаких особенных планов, не мечтала ни о чем, просто жила в своей любви к нему. Но теперь я больше не могла оставаться здесь дальше.
Пенни предложила составить мне компанию, когда я вернулась в Холл за вещами.
– У тебя наверняка есть чемодан или что-нибудь в этом роде. Мы возьмем машину. Кроме того, мне необходимо забрать вещи Сесила. Судя по тому, что мне рассказывала Сюзанна, их немного, но ему, бедняжке, не помешает иметь несколько знакомых предметов.
Я уселась рядом с ней на переднее сиденье и подумала о том, как хорошо, что есть кто-то, кто хоть немного поможет мне в том, что я должна была сделать.
Она остановила машину у задней двери Холла.
– Рей ничего не имеет против того, что мы забираем малыша? – спросила я и тут же сообразила, что с того самого момента, как проснулась, я ни разу даже не вспомнила о Рее. Моя голова отказывалась нормально работать, потому что была забита мыслями о Тео.
– Нет. Он знает… он понимает, что так лучше всего. В настоящий момент он просто не в состоянии позаботиться о мальчике. Или… Впрочем, поживем – увидим. Да и твоя мать скоро будет здесь.
– Как вы думаете, Сесил будет скучать по нему? И по жизни здесь?
– Вероятно. – Она выбралась из машины. – Дети частенько ведут себя так, особенно если они не знали ничего другого.
Задняя дверь была незаперта.
– Я разговаривала с Реем, пока ты спала, – сказала Пенни. – У него нервное расстройство, и он многого не помнит. Похоже, у нее случился сердечный приступ. Вероятно, она почувствовала себя плохо и решила сойти вниз, чтобы позвать на помощь. Или, быть может, что-то напугало ее, ведь электричество было отключено. Что-то в темноте. Как бы то ни было, она упала.
Темные и золотистые тени, неподвижные и танцующие в темноте, скользящие вверх и вниз по лестнице. «Что-то случилось…» – сказал Сесил.
– Я не… просто… подняться наверх… – Я не знала, чего боюсь.
Но она ограничилась лишь тем, что сказала:
– Нет, разумеется, нет, – причем совершенно спокойно. – Я пойду с тобой.
Я вспомнила, что она занимала должность магистрата. Неудивительно, что полицейские поступили так, как она им приказала, хотя, окажись на ее месте мать или Тео, они ни за что не стали бы вести себя так. Мне пришло в голову, что я совсем ее не знаю; она выглядела обычной милой женщиной. Странно, но, выступая чуть ли не в роли судьи, она все-таки оставалась на моей стороне.
– Боюсь, я и представить себе не могла… что может случиться что-нибудь в этом роде, – продолжала она. – Рей вел себя вполне пристойно по отношению к Сюзанне, да и школа управлялась совсем неплохо. И хотя он, такое впечатление, не обращал особого внимания на Сесила, не думаю, что он когда-либо дурно обходился с ним. Во всяком случае я не заметила ничего такого, о чем следовало бы сообщить властям.
На мгновение у меня перед глазами возникло раскрасневшееся, полное злобы лицо Белль. И Рей, глядящий на нас через стекло.
– Я не хочу видеть Рея. Хотя и должна, наверное. Но не хочу. Просто… словом, я не могу объяснить.
– Не беспокойся. Я буду рядом.
Я открыла дверь в коридор, и внезапно мне стало ясно, что Белль мертва. Моя бабушка была мертва. Мать моей матери. Меня как будто ударили под ложечку. Вчера она еще была жива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65