В общем, это ужасно. И мне плевать, что там говорит Джули, – ведь даже те, которые на обезболивающих, выглядят жалко и омерзительно. Либо она ничего не помнит, либо просто врет мне в лицо.
Зато те серии, в которых делали кесарево, – одно удовольствие смотреть. Нормальные, приличные женщины, спокойно лежат, потом маленький разрез, и через пять минут у них уже есть ребенок. Это ведь так легко, разве нет? Поверьте мне, я честно старалась вообразить себя, рожающую нормальным способом – ну, чтобы понять, как это будет, – и у меня ничего не вышло. Я просто не могу представить себе, как я лежу на столе, со своим платиновым мелированием и французским педикюром, и, прижав ноги к ушам, пыжусь, как будто у меня целый месяц был запор. Или, боже милосердный, какаю на стол. Нет, нет, нет. Кесарево сечение – вот это определенно то, что мне надо.
Доктор Лоуенстайн снова поднимает брови и берет мою карту.
– В каких случаях? – переспрашивает он. Я киваю. – Кесарево сечение делают, если во время родов возникают какие-нибудь серьезные проблемы...
Я мотаю головой – мол, с этим все понятно.
– Нет, я имею в виду не экстренные ситуации, а плановые, по предварительной договоренности.
Доктор Лоуенстайн кривит рот, как будто пытается не рассмеяться. Чувствуется, что у него уже бывали пациентки с платиновым мелированием и французским педикюром.
– Ну, обычно кесарево сечение назначается женщинам, которым уже делали кесарево с предыдущим ребенком. Для первородящих хирургия назначается, если ребенок слишком большой и, разумеется, если роды по какой-то причине не могут протекать естественным путем. Но об этом нельзя знать наверняка до последней недели-двух беременности.
– И все? – спрашиваю я. Он отвечает не сразу.
– Ну, предположим, мы можем назначить кесарево заранее, если имеется угроза здоровью матери и роды могут ухудшить ее состояние.
Вот так-то лучше.
– Какая угроза?
Он смотрит на меня подозрительно:
– Любая угроза.
– Типа жутких нервов и абсолютного отсутствия желания рожать, не говоря уже об иррациональном страхе разорваться, а потом зашиваться?
На этот раз он, не скрываясь, смеется:
– Ладно – наверное, не любая. Блин. Опять мимо.
– Послушайте меня, – говорит он. – Прошло только полсрока вашей беременности. Страх перед родами испытывает большинство женщин. Это совершенно нормально. Вам надо почитать литературу, может быть, сходить на занятия по подготовке к родам, тогда уже поговорим. Хорошо?
– Хорошо, – говорю я. – Но если ничего не изменится, мы ведь можем вернуться к этой теме?
– Безусловно, – говорит доктор, ласково похлопывая меня по спине. – Лучше сходите посмотрите, что у вас уже имеется на сегодняшний день.
В кабинете доктора Вайса нас встречает его медсестра, описать которую может только слово uber – живчик. Зовут ее Кэти (Кэти: хорошо рифмуется – в корсете) , и она так рада, что мы пришли, и боже мой , это так здорово , что вы сейчас узнаете , кто у вас , и у вас , ребята , родится очаровательный ребеночек , и у него наверняка будут папины голубые глазки... По-моему, это уже называется перебор. Кэти отводит нас в ультразвуковой кабинет, дает мне рубашку, чтобы переодеться для процедуры, потом вставляет нашу кассету в магнитофон. Сообщив, что доктор Вайс придет через пару минут, она издает еще парочку восторженных взвизгов и уходит. Как только за ней закрывается дверь, на меня набрасывается Эндрю:
– Я ушам своим не поверил, когда услышал, что ты попросилась на кесарево сечение. Ты понимаешь, что это уже серьезная операция?
Я не перестаю восхищаться тому упорству, с которым он постоянно пытается меня урезонивать, – и это после стольких лет совместной жизни. Крепкая хватка.
– Да, понимаю. А какая альтернатива, ты понимаешь?
Он вздыхает:
– Да, понимаю. Но ты говорила об этом с таким апломбом.
О-о-о. Апломб. Отличное слово. Интересно, где он его выкопал?
– Никакого апломба. Для информации: за последние несколько недель я провела серьезные исследования на тему кесарева сечания.
Он удивленно на меня смотрит:
– Исследования? Когда? Где?
– На сайте «Ваш Малыш», когда на работе была. Я прочитала все статьи про кесарево, и меня это очень устраивает. Риска почти никакого, и это намного безопаснее для ребенка, потому что нет опасности, что голова застрянет в родовом канале. Единственное, что я не смогла выяснить, – будет ли заметен шрам под бикини. – Блин, надо было спросить у доктора Лоуенстайна. Он наверняка знает. – В любом случае, мы даже не знаем, разрешит ли он, так что нечего на меня сразу накидываться.
Раздается энергичный стук в дверь, и входит очень тощий и высокий человек в белом халате с надписью «Джек Вайс, М. D.» на кармашке.
– Вы, наверное, Лара, – говорит он и протягивает руку.
– Совершенно верно, – отвечаю я и пожимаю ее. – Это мой муж, Эндрю.
Они тоже пожимают руки, после чего доктор садится перед экраном.
– Значит, определяем пол?
Мы с Эндрю сообщаем ему, что да, именно это мы сегодня делаем и не уйдем отсюда, пока не узнаем.
– Хорошо. Тогда давайте начнем.
Он выжимает мне на живот гель и начинает водить по нему лопаточкой для ультразвука. На мониторе появляется большая черно-белая клякса не в фокусе. Я в ней не нахожу ничего похожего на ребенка, но доктор, похоже, находит.
– Вот у него позвоночник, видите? – спрашивает он.
Не вижу. Старательно щурюсь, но все, что мне показывает монитор, – это слегка уменьшившаяся черно-белая клякса совсем не в фокусе.
– Он так и должен выглядеть? – спрашиваю я.
– Так и должен, прекрасно выглядит. Поелозив еще немного своей лопаточкой, он останавливается и показывает какое-то пятно на экране.
– Вот его голова. Видите глаза?
Это глаза ! Больше похоже на картину Эдварда Мунка.
– Они... нормальные?
– Совершенно нормальные. Глазницы пока на боковых сторонах головы. Ребенок будет расти, и они будут постепенно сближаться. – Приятно об этом слышать. Лопатка снова движется по животу. – А вот ножки, видите?
Снова прищуриваюсь. По-моему, я их вижу. Только они прямо рядом с головой. Собственно, выглядит все это так, будто они внутри головы. Сердце начинает стучать как бешеное. Боже мой, у моего ребенка ноги растут из головы. Все понятно: это потому, что я не ела фолиевую кислоту перед тем как забеременеть. Я так и знала – даром мне это не пройдет. Так оно и случается, когда к здоровью относишься наплевательски, тратишь все время на разную легкомысленную фигню, плачешься всем, как тяжело ходить беременной, и ведь не хватает ума остановиться и подумать – а все ли в порядке? Это карма. Плохая карма. Я нервно прокашливаюсь.
– А ноги у него на месте? – шепчу я.
– Нет, – спокойно, как бы между делом, говорит доктор, и я чувствую, что сейчас у меня будет шок. У моего ребенка врожденные уродства. Это наказание за все те гадости, которые я сказала о материнстве и детстве. Я отчаянно ищу взглядом Эндрю, но он у меня за спиной, и отсюда его не видно. Ну вот, теперь еще и тошнит.
Доктор Вайс переводит взгляд на меня и мгновенно оценивает ситуацию:
– Нет-нет-нет, анатомически они на месте. Извините. Не думал, что напугаю вас. Когда я сказал, что они не на месте, я имел в виду, что они сейчас расположены таким образом, что я не смогу определить пол.
Я громко выдыхаю. Это было совсем не смешно. Не помешало бы ему быть поосторожнее с такими вопросами-ответами.
– Вот, посмотрите. – Доктор Вайс ведет пальцем по экрану, очерчивая край кляксы. – Он свернулся клубком, и ноги теперь расположены вдоль торса. И что там между ними, я не смогу рассмотреть, пока он не сменит положения.
Да, понимаю, согласна, я должна быть счастлива, что он здоров, и без сожаления оставить более мелкие вопросы до лучших времен, тем более после такого чудовищного приступа родительского ужаса. Однако, извините, такая уж я легкомысленная, и с этим ничего не поделаешь.
Доктор Вайс снимает очки и вытирает лоб рукавом.
– Ребенок выглядит прекрасно, и это хорошая новость. – Я устремляю на него взгляд, в котором ясно читается совет не упоминать о плохих новостях. Он вздыхает. – Попробуйте полежать несколько минут на боку и попытайтесь его разбудить, а я схожу проверю другую пациентку.
Я с готовностью киваю, и он выходит. Я переворачиваюсь на бок, Эндрю подходит и садится на краешек стола.
– И как ты собираешься его будить? – спрашивает он.
Понятия не имею. Как полагается будить плод? Может, есть специальные будильники? Надо попробовать его слегка растрясти. Я смотрю на свое пузо и начинаю легонько похлопывать по нему ладонями. Шмяк.
– Просыпайся! – Шмяк.
– Просыпайся! – Шмяк-шмяк-шмяк.
– Просыпайся! Просыпайся! Просыпайся! Обряд пробуждения продолжается еще несколько минут, но когда я слышу шаги доктора Вайса, я тут же прекращаю и ложусь обратно на спину. Сильно подозреваю, что он имел в виду несколько иную технику.
– Хорошо, – говорит он, усаживаясь перед экраном. – Давайте посмотрим, что у вас получилось.
Он снова водружает мне на живот свою ультразвуковую штуковину и смотрит на экран. На этот раз я совершенно четко вижу ножку, и вдруг она дергается, как дергается коленка, когда невропатолог стучит по ней своим молоточком. О боже , думаю я. О боже , я только что видела , как шевелится мой ребенок. Я только что видела его прелестную маленькую ножку , и она двигалась у меня в животе. Это невероятно. Это действительно чудо.
Эмоции зашкаливают. Ничего подобного я не испытывала никогда в жизни. Больше всего хочется залезть внутрь, схватить его, прижать к себе и больше никогда не выпускать. Я не могу это объяснить – ощущение такое, что больше ничто на свете не имеет значения, так спокойно, тепло и радостно, чувствуешь себя до краев наполненной любовью и нежностью. Чувствуешь себя... мамой.
Попалась.
Ну, как можно быть такой мягкотелой? Я поднимаю глаза на доктора Вайса.
– Ну что, вы можете сказать, кто это? – спрашиваю я.
Доктор кивает, не отрывая взгляда от монитора.
– Так, хорошо – вот оно. Так... понятно. Ну, что я вам могу сказать, я практически уверен, что это...
Я не дышу. Дамы и господа, барабанную дробь, пожалуйста, – наступает момент, которого мы так долго ждали...
– Это девочка! – Доктор Вайс наконец отрывается от монитора и с улыбкой смотрит на нас. – Поздравляю, у вас будет девочка.
Сердце падает в бездонную яму. Это не мальчик. Это девочка. У меня будет девочка. Стервозность, гормоны, тряпки, сплетни и ненависть к собственной матери. Ладно, думаю я. Есть же и положительные моменты. С дочкой будет весело. Спа-курорты на каникулах, шоппинг-туры в Париж на уик-энд – все может оказаться не так и плохо... Я поворачиваюсь и смотрю на Эндрю, который старается удержать явно фальшивую счастливую улыбку.
– Вы уверены? – спрашивает он. Доктор Вайс кивает:
– Уверен. Смотрите, какие рельефные губы. Эндрю больше не улыбается, поджал губы. Зуб даю, наверняка думает, что меньше всего на свете ему сейчас хотелось бы слушать про то, что у него теперь есть дочь с рельефными губами.
Доктор уже готов нас покинуть.
– Еще раз поздравляю. У вас должна родиться здоровая красивая дочка. – Он вытаскивает из магнитофона кассету и вручает ее мне: – Прошу. Смотрите, радуйтесь. – Он пожимает нам обоим руки. – Я вас оставляю, одевайтесь; выйдете из кабинета – налево, потом по коридору снова налево. Рад был вас видеть. Всего хорошего.
Мы благодарим его, он выходит и закрывает за собой дверь. Пока я снимаю больничную рубашку и надеваю блузку, мы с Эндрю молчим. Напряжение приближается к критическому уровню.
– Ты, по-моему, злишься, – говорю я ему.
– Я не злюсь, – говорит он. – Что мне на тебя злиться? Я просто не ожидал. Я был уверен, что это мальчик. Все говорили, что будет мальчик.
– Но ты обломался, я вижу.
Он явно колеблется, пытаясь решить, стоит ли официально признавать свой облом.
– Ну, наверное, немного. Но это не важно. Девочку я тоже хочу. Папа и маленькая девочка – это здорово. Мне просто надо привыкнуть.
Я киваю:
– Знаю. Мне тоже. Пошли, надо уходить отсюда.
Мы идем в страховую кассу оформить свои страховые платежи, и пока Эндрю подписывает бумаги, на нас снова нападает Кэти.
– Ну и как? – говорит она. – Мальчик или девочка? Нет, подождите, дайте я угадаю. – Она щурится на мой живот и делает руками рамочку, как оператор, вычисляющий нужный ракурс. – Это мальчик. Однозначно – мальчик.
Мы с Эндрю переглядываемся. Улыбаемся.
– Нет, это девочка, – говорим мы в один голос.
– Это ж надо, девочка! У вас для девочки такой живот высокий... Никогда бы не догадалась. – Впрочем, это ее не долго расстраивает, и она расплывается в еще более счастливой улыбке.
– А как с именем? – верещит она. – Уже придумали? Нет, нет и нет. Больше я этой ошибки не допущу.
– Нет, – говорю я резко. – Еще не придумали. Кэти делает разочарованное лицо, и тут вступает Эндрю.
– Оно должно начинаться на «П» или на «Дж», – сообщает он. Я больно пихаю его локтем, но уже поздно.
– О-о-о, – говорит Кэти. – А как насчет Пенни?
Она что, смеется надо мной? Или я похожа на человека, который может назвать своего ребенка в честь занюханной старомодной валюты?
– Нет, – говорю я, – Пенни мне не очень нравится. Но Кэти-в-корсете остановить не так и просто.
– Паула? Паула – прекрасное имя.
– Нет, Паула нам не подходит.
Это ненадолго выбивает ее из колеи, но через секунду она радостно воздевает палец:
– Я знаю! Как вам Дженнифер или Джессика?
Ну да, конечно. Можно подумать, что я не думала про Дженнифер и Джессику. Можно подумать, что все семидесятые и восьмидесятые половину девочек не называли Дженнифер и Джессика. Можно подумать, что миру необходима еще одна Дженнифер или Джессика.
– Да, очень хорошие имена, спасибо.
Мы ретируемся к выходу, оставляя Кэти посреди холла в глубокой задумчивости.
– Памела! – кричит она нам вслед. – Как вам Памела?
Но мы с Эндрю не обращаем на нее внимания и выходим на улицу. На парковке он подскакивает ко мне сзади и крепко обнимает:
– Ну что ж, получается, теперь у меня в жизни три женщины?
– Три женщины? Кто?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43