Еще один сюрприз ждал Магдалену у бывшего заднего входа в церковь – только сейчас она заметила, что это уже не церковь, а лишь ее развалины. Груды камней и мусора, большая часть крыши провалилась внутрь, все поросло мхом и сорняками. И все же остался один узкий проходик, напоминавший покрытую паутиной дыру в пещере, где взрослый человек среднего роста мог выпрямиться с трудом. Пение тем временем продолжалось. Вот пауза, певец закашлялся, и Магдалена различила его частое напряженное дыхание. А затем снова: День на исходе… Близится ночь…
Магдалена вся дрожала от возбуждения и страха: вдруг молодой человек снова прогонит ее? Причем сразу же, как только увидит? Вечерние тени… Безупречное, как и прежде, пение, преисполненное небывалой красоты и тоски.
Она подобралась как можно ближе к входу и смутно различила фигуру певца. Он был примерно на том же месте, бродил возле разрушенного алтаря, то попадая в пятно света с улицы, то вновь скрываясь во тьме. Руки сжаты в кулаки, плечи горбятся от напряжения. И все же… с ним было явно что-то не в порядке. Он уже не был так молод и красив. Когда певец повернулся на звук ее шагов, Магдалена с ужасом увидела, что он превратился в ходячий скелет. Лицо морщинистое, болезненно бледное и состарившееся, как у тети Эрики; тощая шея торчит из воротника, и на ней резко выступают вены. А глаза сужены и превратились в щелочки, как у испуганного и разъяренного зверя. Он меня не узнает! подумала Магдалена. Он меня просто не видит.
Но дальше случилось уже нечто совсем невообразимое, о чем Магдалена молчала потом всю свою долгую жизнь, лишь много десятилетий спустя поведав эту тайну любимой внучке. Отбросив страх и гордыню, она собралась подойти к певцу, как вдруг из тени выступила чья-то фигура… То оказалась женщина довольно странной внешности, сразу и не поймешь, старуха или молодая, с морщинистым обезьяньим личиком, на котором светилось обожание. Она проворно приблизилась к певцу, который, ослабев, стоял, облокотившись о разбитую скамью, и стала отирать его влажно блестевший лоб обрывком белой ткани. А затем поднесла к его губам кувшин и, придерживая трясущиеся руки, помогла напиться. О, как жадно он пил! Костлявая грудь вздымалась и опускалась при каждом глотке. Слепой и пустой взгляд прекрасных глаз обратился в ту сторону, где стояла Магдалена, но в них не мелькнуло и тени узнавания.
Похожая на ведьму женщина продолжала гладить его исхудавшие руки, нашептывая слова хвалы и восхищения. Он услышал ее, бескровные губы скривились в подобии улыбки. И вот, наконец, он гордо откинул голову, тряхнул копной поседевших и поредевших спутанных волос и снова запел. День на исходе… Сначала голос дрожал и плохо слушался и совсем не был похож на голос молодого человека. Жилки на горле безобразно вздулись; но постепенно голос набирал силу, становился богаче, громче, звучнее, словно черпал источник жизни из глубины души. Магдалене вспомнились загадочные слова певца, лишенные хвастовства или желания спорить, а просто подтверждающие простую и очевидную для него истину: Я должен петь. У меня нет выбора.
Он все пел и пел дальше: День на исходе, близится ночь. Рисует вечерние тени на небе…
Во второй и последний раз Магдалена поняла, что ее присутствие здесь нежелательно, и выбежала со двора, испытывая такую тоску и смятение, что даже плакать не было сил. В лицо ей бил резкий и холодный ветер с моря.

7
– Пожалуйста, впустите! Это я, Магдалена!
Она отчаянно жала кнопку звонка, но из дома не доносилось ни звука. Может, звонок сломался? Сумерки на улице быстро сгущались, дом на Чартер-стрит был погружен во тьму. Еще никогда Магдалена не возвращалась так поздно, поэтому почти не узнавала дома тети. Она окончательно выбилась из сил: давали о себе знать долгие мили ходьбы вверх по холму, по скользкой булыжной мостовой, под сильными порывами ветра. Магдалена отчаялась дозвониться и заколотила в дубовую дверь кулачками, бешено, сильно, рыдая, как испуганное дитя.
– Пожалуйста! Впустите же! Это я, Магдалена!
На крыльце вспыхнул свет, и через стекло она различила суровое лицо Ханны, которая смотрела на нее, словно не узнавая. Неудивительно… Длинные густые волосы Магдалены, прежде всегда аккуратно заплетенные в косички и уложенные вокруг головы, растрепались и развевались по ветру; позже она с изумлением обнаружила, что они утратили золотистый пшеничный цвет, их словно пригасили, как гаснет и обесцвечивается все вокруг во время солнечного затмения. А юное и цветущее прежде лицо выглядит постаревшим и вконец изможденным. Одежда в полном беспорядке, в нескольких местах порвана.
– Ханна! Ханна! Пожалуйста! Имей сострадание! Пожалей меня, впусти!
Наконец Ханна узнала Магдалену, видно, по голосу; щелкнула замком и медленно приоткрыла тяжелую дубовую дверь.
– Мисс Шён! А я никак не думала, что это вы! – сказала Ханна, и в ее взгляде отразилось удивление.
Гробница
И вот он раздался снова, этот противный загадочный звук! Слабое мяуканье, а затем приглушенное царапанье, так скребут по твердой поверхности ногтями или когтями. Сначала женщине казалось, что источник звука находится в доме – какое-то небольшое животное, возможно, белка, застряло между карнизом и стеной чердака или где-нибудь в укромном уголке подвала с земляным полом. Но после тщательного обыска всего дома она пришла к выводу, что доносится звук откуда-то извне, вероятно, из старого сада. Он был то более различимым, то почти затихал, в зависимости от направления и скорости ветра.
Как он похож на плач младенца, просто слышать невыносимо! И это отчаянное царапанье, так раздражает и угнетает, прямо мороз по коже. И еще от него почему-то становится страшно.
Женщине казалось, что впервые она услышала эти звуки во время весенней оттепели, в конце марта. Когда повсюду шумели ручейки, таял лед, с каминных труб, карнизов, крыш и деревьев непрерывно капало. С наступлением тепла окно у нее в спальне было постоянно открыто, но проклятые звуки совершенно не давали спать.
Выбора у нее не оставалось, правильно? Надо было проследить источник звука. И вот однажды майским утром она решительно и спокойно взялась за дело. Шагнула с крыльца под яркие и теплые лучи солнца и двинулась в глубину зеленых спутанных зарослей, где тридцать лет назад был сад, разведенный еще ее матерью. Похоже, что мяуканье и царапанье доносятся из самого заброшенного его уголка, близ забетонированной дренажной канавы, которая отмечала границы ее собственности. Но как только она подошла и прислушалась, звуки сразу стихли.
Как спокойно и ровно бьется сердце женщины – и это несмотря на то что кругом бушует весна.
Из старого гаража, где некогда находилась конюшня, она достала мотыгу, лопату, грабли – весь этот инвентарь густо покрывали пыль и паутина – и принялась копать.
Работа была не из легких, и через несколько минут нежные ладони начало саднить. Женщина снова пошла в гараж взять садовые перчатки, которые тоже были покрыты пылью и паутиной и задубели от засохшей грязи. Солнце палило немилосердно, и ей пришлось надеть старую соломенную шляпу матери – как ни странно, но она подошла ей по размеру, хотя и сидела немного косо, резинка под подбородком пересохла и почти не держала.
И она снова принялась за дело. Сначала выкорчевала длинные жилистые сорняки, стебли плюща, цикория, дикой горчицы, а также высоких трав – в том месте, откуда, по ее предположениям, раздавались крики. Затем дошла до темного и влажного, удобренного компостом слоя земли. Теперь жалобное мяуканье раздавалось прямо под ногами!
– Да. Да. Я здесь! – прошептала она и замерла, расслышав еле различимое царапанье.
Затем снова настала тишина.
– Я здесь, я уже рядом!
Тяжело дыша, она вонзала лопату в землю, наступала ногой и выворачивала очередной пласт; жаль, что почти за пятьдесят лет жизни она так редко пользовалась садовым инструментом, сноровки явно не хватало. Она была изящной и грациозной женщиной, и в этот момент казалась сама себе смешной и нелепой – как зверушка, стоящая на задних лапах.
Она копала. Выворачивала пласты земли и отодвигала их граблями. Снова копала, углубляя и расширяя образовавшуюся яму, которая зияла в земле, будто рана, среди буйной зеленой растительности. Лопата то и дело натыкалась на обломки старых кирпичей и щебня, осколки стекла, камешки. В разные стороны в панике разбегались жуки, поблескивая на солнце темными лакированными надкрыльями. Извивались червяки, некоторые из них были жестоко перерублены пополам. Женщина работала в полной тишине, слыша лишь свое учащенное дыхание да шум крови в ушах, и вдруг вновь отчетливо раздался жалобный крик, на сей раз так близко, что она едва не выронила лопату.
Наконец вся вспотевшая, с трясущимися от усталости руками женщина почувствовала, что лопата наткнулась на что-то твердое. Опустилась на колени, разгребла пальцами жирную влажную землю и подняла округлый полый предмет. Человеческий череп?… Но если и да, то маленький, вдвое меньше черепа взрослого мужчины или женщины.
– О Боже! – прошептала она и, присев на корточки у ямы, принялась вертеть череп в пальцах и разглядывать.
Какой же легонький! Пергаментного цвета, весь в грязи. Она смахнула прилипшие к нему комочки земли, дивясь изяществу и хрупкости форм. Ни одного волоска не осталось. В нескольких местах тонкая кость треснула, и поверхность покрывала сеть тоненьких царапин, как на старинной керамической вазе. Нескольких зубов не хватало, но зато все остальные были целыми и без малейшего изъяна, лишь расщелины между ними забиты грязью. А какой совершенной формы челюсти и скулы! Пустые глазницы, такие круглые… Женщина приподняла череп и заглянула в глазницы – ощущение было такое, что она смотрит в глаза, отливающие зеркальным блеском, глаза невероятной прозрачности и чистоты. Они точно говорили ей что-то, но вот что, она никак не могла понять. Не была уверена: действительно ли это детский череп? Был ли похоронен здесь ребенок? И если да, то когда? Должно быть, несколько десятилетий назад. Но почему именно здесь, на земле, принадлежащей ее семье? Безымянная, никак не отмеченная могилка? Никем не посещаемая, никому не известная.
И она принялась лихорадочно копать дальше. Солнце продолжало палить столь же немилосердно, не спасала даже соломенная шляпа, будто была сделана из прозрачной ткани; женщина задыхалась, все тело покрывал липкий пот. Через несколько часов удалось найти еще несколько разрозненных костей: изящной формы лучевую, изогнутые ребрышки, часть руки с фалангами пальцев – все пергаментного цвета и маленькие. До чего же тонкие изящные пальчики! Как отчаянно они впивались в землю, царапались, пытаясь вырваться на волю!… Ничего, начиная с сегодняшнего дня эти останки будут покоиться с миром.
К середине дня женщина перестала копать. Целый скелет обнаружить так и не удалось, лишь дюжину костей.
Она сбегала домой и принесла пятифутовый отрез старого бархата глубокого винного цвета, в который намеревалась завернуть найденные кости и череп, чтобы отнести их затем в дом. Никто не должен этого видеть. Никто не должен знать.
– Я здесь, я всегда буду здесь, – шептала женщина. – Я никогда не оставлю тебя.
Она поднялась на второй этаж, в спальню, положила бархатный сверток на стол под окном, через ромбовидные рамы на него всегда будут падать мягкие лучи солнца. Затем бережно и аккуратно разложила останки, стараясь придать им очертания человеческой фигуры. Пусть целого скелета у нее нет, любящим глазам женщины и этого вполне достаточно.
И вот ее спальня превратилась в тайный склеп. После смерти женщины на красной бархатной ткани обнаружат череп и кости, чьи-то безымянные останки. Но это случится еще не скоро.

Часть V
Путешествие
Как медленно начинается путешествие. Пройти всю эту землю, поросшую сочной и буйной растительностью, дюйм за дюймом. Чтобы преодолеть несколько миль, нужны недели. Осмотреть каждую травинку, каждую липкую и влажную почку, бутон, цветок, его пестики и тычинки, вылезшие на поверхность корни. Ты знаешь, что в рот их брать нельзя, но инстинктивно так и тянет. Ты нюхаешь их, гладишь изумленными пальцами. А листва над головой смыкается так плотно, что солнце видишь очень редко, да у тебя и нет для него названия. Просто чувствуешь, как нисходит на тебя его влажное тепло, такое же тепло поднимается и от жирной темной плодородной земли. Мягкой, как плоть. Хотя земля и есть плоть. И эти мясистые сочные плоды, какой у них восхитительный вкус! А высоко над головой, почти невидимые в густой листве, мелькают какие-то странные создания – птицы? белки? обезьяны?… Создания, для которых у тебя тоже нет названия. Их крики пронзают тишину, наполняют тебя несказанным удивлением. Даже эти ярко-черные жуки с жесткими надкрыльями и маленькими блестящими глазками ползут по твоему вытянутому пальцу, словно ласкают.
Все вокруг наполнено тихим бормочущим гулом. И этот гул проникает в твою плоть, до самого костного мозга.
Болотистая почва постепенно поднимается. Трудно заметить, ведь подъем такой плавный. А вот более сухой участок земли, и ноги уже не вязнут в почве. Ты с облегчением понимаешь, что раздражающий участок пути остался позади. Здесь, на равнине, испещренной солнечными пятнами, идти легче. И предметы приобрели более четкие очертания.
Высоченные, в шесть футов, травы колышутся на ветру, виднеются островки белоствольных берез. Чистая, продуваемая ветрами территория, здесь можно преодолеть много миль всего за несколько часов, сотни миль – за несколько дней, тысячи – за недели. На горизонте зубчатая гряда гор, издали напоминающая скопление лиц, и ни одно лицо не повторяется. Небо ярко-синее, и надо всем доминирует солнце, словно глаз, открывающийся все шире и шире. Ты начинаешь видеть контуры земли, тебя влечет вперед мощным течением. Ты не первая, кто принимает его за зов судьбы.
Здесь растут совсем другие деревья, с заостренными верхушками и отливающими металлом листьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51