Кто успел налепить такое множество снеговиков сразу же после бурана? Дети? Они вышли играть на улицу так поздно? И где, интересно, теперь эти дети?)
А мистер Лейси бросил загадочную фразу: Выживших много, Эрин. Во все времена и эпохи всегда хватало выживших. Мне захотелось спросить, надо ли за них молиться, а потом я прижала руки в шерстяных варежках к губам, чтобы не заплакать, прекрасно понимая, сколь бесполезны эти молитвы, что Бог помогает лишь тем, кто не требует Его помощи.
Мы направлялись… неужели к озеру? Пересекли шаткий мост, высоко повисший над железнодорожными путями, а затем, сразу после него, еще один мост над закованным в лед каналом. Мы проезжали мимо фабрик, закрытых на время непогоды, с такими высокими трубами, что верхушки их терялись в тумане. Теперь мы ехали по Саут-Мэйн-стрит, мимо погруженных во тьму офисов и контор, складов, боен; бесконечных кирпичных зданий без окон, к стенам которых намело кучи снега. И в каждой угадывался некий таинственный рисунок, и почти четко читались знаки:

Что это? Послания, я уверена! Вот только никак не удается их расшифровать.
Уголком глаза я все время наблюдала за мистером Лейси. Мы сидели так близко, совсем рядом в этой тесной машине, и в то же время казалось, что я наблюдаю эту сцену со стороны. Были в школе мальчишки, которые побаивались мистера Лейси, что не мешало им нагло хихикать у него за спиной и говорить разные глупости. Ну, на тему того, что они с ним сделают: изрежут шины автомобиля, отлупят, поймав в темном закоулке. И я вдруг ощутила прилив восторженной гордости – Видели бы вы сейчас мистера Лейси! Как ловко и уверенно вел он свой «фольксваген» по скользкой, таящей массу опасностей улице, мимо заваленных снегом горбатых автомобилей, брошенных владельцами у обочины. Он даже откинул капюшон теплой шерстяной куртки – о, как же мистер Лейси красив сейчас! Днем он часто щурился сквозь очки, но ночью… похоже, ночь – его время. Волосы длинные и волнистые, такого чудного приглушенно-коричневого оттенка, прямо как оленья шкура, из которой шьют нарядное меховое пальто. А глаза… глаза, насколько я могла разглядеть, изумительно сверкающие, медно-зеленые.
Мне вспомнилось, что в школе другие учителя недолюбливали мистера Лейси, относились к нему настороженно и с опаской, что в общем-то и понятно, ведь они были значительно старше, почти что в отцы ему годились. Считали его выскочкой – лишь потому, что у него в отличие от других не было диплома, позволяющего преподавать в колледже, а только ученая степень по математике, полученная в университете Буффало, где он собирался защищать докторскую. Возможно, я пожинаю плоды чужого труда, заметил он однажды на уроке, стоя с кусочком мела в руке перед доской, сплошь исписанной уравнениями. Но и это его замечание класс, как обычно, пропустил мимо ушей.
Теперь же мистер Лейси говорил почти весело: Вот сюда, Эрин, к самому краю. Дальше тут не проехать. Поскольку мы с ним уже были на берегу озера Эри – огромное и замерзшее, заваленное снегом, тянулось оно насколько хватало глаз. (И одновременно мне казалось, будто я вижу, что происходит там, подо льдом, как там бурлит и кипит черная и густая, точно деготь, вода.) Вдоль берега высились огромные ледяные валуны, холодно поблескивающие в лунном свете. Даже днем, стоя на берегу этого озера, можно было видеть лишь край канадской земли, западный берег терялся вдали. Внезапно я испугалась: что, если мистер Лейси по какому-то капризу бросит меня здесь, ведь мне в такую стужу никогда не найти дороги обратно, к тетиному дому.
Но мистер Лейси уже разворачивал машину. И вот мы едем от берега, влекомые, кажется, еле слышными позванивающими звуками музыки. Буквально через несколько минут мы оказались в лесу, и я поняла, что это парк Делавэр, хоть и никогда не бывала здесь. Просто слышала разговоры школьных товарищей о том, как они ходили сюда кататься на лыжах, и мне всегда страшно хотелось, чтобы они пригласили меня. Также мне хотелось быть приглашенной в дома к некоторым из наших девочек, но напрасно. Меня никогда не приглашали. Держись, держись! – воскликнул мистер Лейси, «фольксваген», будто сани, мчался с огромной скоростью в глубину темного вечнозеленого леса. И вдруг мы оказались… на берегу большого овальной формы катка, расцвеченного огнями разноцветных лампочек, как елка на Рождество; и десятки, нет, сотни элегантно одетых конькобежцев кружили по льду, словно и не было никакой снежной бури. А если даже и была – для них это не значило ровным счетом ничего. С первого взгляда было ясно: здесь собрались совершенно особенные, привилегированные люди, ради них горел и блистал вокруг этот свет. О, мистер Лейси, в жизни не видела ничего более прекрасного! Так сказала я, кусая нижнюю губу, чтобы не расплакаться от счастья. Совершенно волшебное, чудесное, замечательное место – каток в парке Делавэр! Конькобежцы на льду, гладком как стекло, все кружат и кружат под звуки радостной и громкой, усиленной динамиками музыки. На многих из них нарядные и яркие одежды, красивые свитеры, меховые шапки, меховые муфточки у девушек. Замечательные собаки неизвестных мне пород весело носятся рядом со своими хозяевами и хозяйками, вывалив от возбуждения розовые языки. Там были девушки с ангельской красоты личиками в специальных костюмах для катания – коротенькие бархатные жакеты на перламутровых пуговицах, пышные разлетающиеся юбочки до середины бедра, яркие вязаные чулки и разноцветные высокие ботинки из тонкой кожи. И к этим ботинкам приторочены острые лезвия сверкающих серебром коньков. Просто сердце заныло при виде таких замечательных коньков, потому что сама я каталась на старых и проржавевших, они принадлежали еще моей старшей сестре, и каталась по замерзшему пруду возле фермы. И потому так и не научилась кататься. Ну уж во всяком случае, делала это хуже, чем все эти нарядные юноши и девушки, – они скользили по льду легко и воздушно, без видимых усилий, спешки и выпендрежа.
Здесь, оказывается, катались целыми семьями – отцы и матери рука об руку с маленькими детьми, другие дети, постарше, и седые, как лунь, старики, должно быть, их дедушки и бабушки. А рядом с семьей бежала собака и виляла хвостом. Группами катались очень привлекательные молодые люди и парочки, последние – обняв друг друга за талии, а также одинокие мужчины и мальчики, носившиеся по льду с непостижимой скоростью, обгоняя и ловко обегая всех подряд, они скользили по льду с особой непринужденностью, точно рыбки, попавшие в родную стихию.
Да я бы никогда и ни за что не осмелилась присоединиться к этим конькобежцам, если бы мистер Лейси не настоял. Не обращая внимания на все мои протесты и возражения – о, но я не могу, мистер Лейси, я совершенно не умею кататься, – он все же подвел меня к пункту проката, где каждому из нас выдали по паре коньков. И вот я, пошатываясь и спотыкаясь, оказываюсь среди опытных конькобежцев, ноги кажутся слабыми и ватными, особенно в щиколотках, а на щеках от смущения проступают красные пятна. Какое жалкое зрелище я являю собой! Но мистер Лейси протягивает мне руку, сплетает свои сильные пальцы с моими, держит крепко, не дает мне упасть. Повторяй за мной! Да прекрасно ты умеешь кататься! Вот так, так, хорошо! За мной!
И у меня нет другого выхода, кроме как повторять все его движения и следовать за ним, точно речная баржа, влекомая бойким буксиром.
На льду веселая музыка звучит еще громче, а свет еще ярче, он почти слепит. О! О! Я задыхалась, боясь не поспеть за мистером Лейси, поскользнуться и упасть; сломать при падении руку или ногу; больше всего на свете боялась упасть на пути быстроногих конькобежцев, чьи сверкающие коньки с безжалостным позвякиванием резали лед, большие и острые, как нож мясника. Отовсюду доносился свистящий звук коньков, кромсающих лед, звук, которого на берегу не было слышно. Да если я упаду, меня в ленточки изрежут! И все мои усилия сводились к тому, чтобы не попасть под ноги лихим конькобежцам, те же пролетали мимо, обращая на меня не больше внимания, чем на тень; единственные, кто замечал меня, были дети. Мальчики и девочки, невзирая на юный возраст, уже очень уверенно держались на льду и поглядывали на меня с насмешливыми или укоризненными улыбками. Вон отсюда! Прочь с дороги! Таким, как ты, на льду делать нечего!
Но и я тоже была достаточно упряма, осталась на льду и, описав два или три круга, стала чувствовать себя увереннее, тверже стояла на ногах и уже не нуждалась в постоянной поддержке мистера Лейси. Держала голову высоко поднятой, а руки раскинутыми – для равновесия. И сердце мое билось радостно и гордо. Я катаюсь на коньках' Наконец-то! Мистер Лейси выехал в самый центр, где катались самые опытные фигуристы, быстро описывали круги, восьмерки, делали танцевальные па и акробатические развороты. Я смотрела на него – коньки так и сверкают, за ними невозможно уследить, и вот уже несколько присутствующих аплодируют ему. И я тоже захлопала в ладоши, на миг потеряла равновесие, но все же удержалась на ногах и продолжала кататься. Я никогда не отличалась особой грациозностью и догадывалась, что, должно быть, представляю собой довольно нелепое зрелище в старом мешковатом свитере с пятнами на груди, грубых шерстяных спущенных носках и с растрепавшимися, падающими на глаза мелкими завитками каштаново-рыжих волос. Но я уже больше не была неуклюжей, ноги набирали силу, слабость в лодыжках и коленях прошла, коньки все увереннее и тверже резали лед. Как счастлива я была! Как горда! И еще я начала согреваться, теперь мне было почти жарко.
По льду неустанно металось пятно прожектора, по очереди выхватывая конькобежцев, в том числе – и мистера Лейси, кружившего в самом центре катка. Его немного нелепая, журавлиная фигура выглядела на льду такой грациозной!… И вдруг луч света по некой непонятной причине метнулся от него… ко мне! Я так удивилась и смутилась, что едва не упала, услышала смех, аплодисменты, увидела обращенные ко мне улыбающиеся лица. Смеются они надо мной или искренне радуются? Добрые это улыбки или злые? Хотелось бы верить, что все же добрые, потому что каток казался мне чудесным местом, располагающим к добру и счастью. Но я вовсе не была уверена в этом, проносясь мимо этих лиц и часто взмахивая руками, чтобы не терять равновесия. И еще показалось, я вижу среди зрителей моих одноклассников, а также учителей нашей школы. Мелькнули и другие знакомые взрослые лица, на меня с неодобрением взирал работник социальной службы округа Эри. Этот прожектор страшно мучил меня: то бил прямо в лицо и слепил глаза, то ускользал прочь, оставляя меня в покое. Я мчалась дальше, а он летел за мной, выслеживал в толпе и догонял, как хищник добычу.
Прежде нежная мелодичная музыка гремела уже на полную мощность, от нее можно было оглохнуть, а потом вдруг резко оборвалась. И вместо нее над катком тонко и злобно завыл ветер.
Волосы мои окончательно растрепались, уши заледенели. Пальцы в плотных варежках из ангоры тоже превратились в ледышки. Большинство конькобежцев разошлись по домам, к моему разочарованию, то были самые нарядные, красивые и воспитанные люди. Семьи тоже ушли, забрав с собой самых красивых и породистых собак, и остались лишь беспородные уродливые дворняжки со злобными глазками и хвостами-обрубками. Мы с мистером Лейси быстро покатили в заваленную снегом и безлюдную часть катка, чтобы избежать столкновения с этими собаками, но нас постоянно преследовал проклятый и вездесущий луч прожектора. Здесь лед был неровным, шишковатым, и кататься по нему было трудно. У края катка кто-то взмахнул рукой, я разглядела ухмыляющуюся бледную физиономию. И вдруг в мистера Лейси полетел тугой снежок. Он попал ему между лопатками и разлетелся на куски.
Лицо мистера Лейси побагровело от ярости, он быстро развернулся. Кто это сделал? Кто?… Произнес он эти слова строго и громко, как в классе, но только сейчас мы были не в классе и мальчишки высмеивали его совсем уж нагло. Начали скандировать нечто вроде: Лей-си! Лей-си! Сукин сын! Сукин сын! Полетел еще один снежок и угодил ему в голову, прямо в висок. Очки слетели и покатились по льду. Я кричала мальчишкам: Перестаньте! Прекратите! И тогда они уже выбрали своей мишенью меня – один снежок пролетел в миллиметре от головы, другой угодил в предплечье, было довольно больно. Мистер Лейси погрозил хулиганам кулаком, и они ответили целым залпом из снежков; несколько из них попали в цель. Причем были брошены с такой силой, что он упал, а в углу рта показалась кровь. Без очков мистер Лейси выглядел моложе, совсем мальчик, и еще таким беспомощным, потому что ничего не видел.
Я опустилась на четвереньки и стала ползать по льду в поисках его очков. Нашла. Слава Богу, оказалось, что в общем-то они целы, только одно стекло треснуло, на нем появилась тонюсенькая трещинка, с волосок. Я вся дрожала от ярости, меня душили рыдания. Я была уверена, что узнала мальчишек: это были ребята из нашего класса, и они тоже ходили на уроки алгебры, вот только имен их никак не удавалось вспомнить. Потом наклонилась над мистером Лейси, спрашивая, как он и все ли в порядке. Увидела, что он в шоке, приложила носовой платок к его кровоточащим губам. То был один из его белых хлопковых носовых платков, которые он часто вынимал из кармана в классе, демонстративно встряхивал, а потом протирал ими очки. Мальчишки с гоготом и визгом убежали. И мы с мистером Лейси остались на катке одни. Даже дворняжки исчезли.
Только сейчас я почувствовала, как холодно. По радио передавали предупреждение – сегодня ночью предстоит резкое понижение температуры в районе озер Эри и Онтарио, обусловленное сильными ветрами, – до минус тридцати градусов по Фаренгейту. А ветер меж тем все усиливался и гнал по катку змеящиеся полосы снега – словно в преддверии очередного бурана. И почти все лампочки вокруг катка погасли, или их сорвало усиливающимся ветром. Свежевыпавший снег, совсем недавно казавшийся таким пышным и чистым, теперь был весь затоптан;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51