О Лео, твоя дочь сейчас нуждается в тебе как никогда». Но мы продолжали играть. Я вспомнила, как моя мама всегда повторяла, что ей по душе «Беглец», а не «Три монетки в фонтане». Гейб ответил:
— «Мария».
Я подняла вверх указательный палец и кивнула в знак согласия.
Я заметила, как они посмотрели на меня. Наверное, подумали, что мама наконец-то заснула. Мне было любопытно, что они собираются делать. Кара прикрыла мне плечи и поцеловала. У меня по щеке скользнула слеза, но она не заметила этого, так как поправляла шнур от прикроватной лампы. У меня все болело, и спина, и шея. Хотелось принять болеутоляющее, но я прислушивалась, как они уходят из комнаты.
Гейб спросил:
— Как так вышло, что ты знала всю эту ерунду? Ты все время выигрывала.
— Гейб, потому что я большой специалист по всякой ерунде. Так-то. Я все знаю — вот тебе и ответ.
— Ты раньше не тянула в моих глазах на девушку, знакомую с историей президентов, — признался Гейб.
— Конечно, ты думал, что я простушка без мозгов, но это не так. Я опаснее, чем кажусь на самом деле.
Я не успела напомнить им о том, чтобы они не забыли взять крем против угревой сыпи и открытки-благодарности за подарки ко дню рождения. Я их не поцеловала на ночь. Даже если бы я их поцеловала, то не думала бы, что целую их перед разлукой. Я не спросила, что они планируют делать у Джейн. Не напомнила о том, чтобы они взяли с собой не только джинсы. Им необходим перерыв. Я знала, что даже серое небо над Манхэттеном будет благословением. В тот же момент мне показалось, что поднялась большая волна, огромная, мутная, и я нырнула в нее. Я заснула, а когда проснулась, то мне не суждено было увидеть детей до тех пор, пока Лео не вошел в ту самую дверь, через которую они только что вышли.
Глава девятнадцатая
Дневник Гейба
Первые два дня в автобусе я фактически проспал. Когда я проснулся, мы въезжали в городок Питт в Вермонте. У меня был с собой пакет, на случай если мне станет плохо, настолько больным я себя чувствовал.
Кара не стала делать из моего состояния трагедии и сказала Кейси, которая приехала за нами в шесть утра, что я «всегда такой в это время». Но проведя рядом со мной тридцать часов в дороге, когда от меня шел жар, как от тостера, Кара предложила поехать в какой-нибудь большой город, например в Манчестер, и обратиться в больницу за помощью.
Однако когда я проснулся, то был уже совершенно здоров. Очень хотелось есть. Я съел все, что было в наших двух рюкзаках. Водитель остановился, и я как мог вымылся в какой-то забегаловке с помощью бумажных полотенец и жидкого мыла. Затем купил шесть упаковок апельсинового сока и три длинных батона, игнорируя вечное напоминание дедушки Штейнера о том, что такие батоны выглядят подозрительно и неестественно. Как оказалось, я проспал так долго, что моя сестра успела прочитать «Андерсонвиль» (позже она презрительно заметила: «Я ненавижу литературу!»). Кара схватила два батона и сок.
— Мы почти на месте. Слушай, ты разве что наши носки не съел! — сказала она. — Ты уже решил, что мы скажем людям? О нас.
— Я полагаю, — спокойным голосом произнес я, — что если наш отец там, то он заберет нас в свою хижину и нам не придется сталкиваться с проблемами до конца жизни.
— Ты уже придумал, как добраться до этой «Хрустальной рощи» или «Пещеры», или как там она называется? — Она сверилась с дорожной картой, которую нам насильно вручила Кейси вместе с мобильным телефоном. — Как нам теперь ехать?
— Мы будем добираться автостопом, — сообщил я.
— Это равносильно самоубийству, — ответила Кара. — Мы окажемся изнасилованными и брошенными в придорожную канаву.
— Такое может произойти только в Калифорнии. В Вермонте никто не имеет права убивать голосующего на дороге. Это закон штата, — постарался развеселить ее я.
Я вспомнил о револьвере в рюкзаке, и эта мысль согрела меня. Мы не окажемся в придорожной канаве.
Но, как мы вскоре поняли, никто не спешил нас подбирать.
Пару часов мы просидели, храня молчание и наблюдая за проезжающими мимо минивэнами. Водители вели себя как люди, которые заметили инвалида, но любой ценой хотят дать понять, что они его не видят. Я лишний раз ощутил, как я вспотел и как мне неудобно в своей одежде. Этот вирус меня едва не доконал. Мне хотелось поскорее принять горячий душ, переодеться в чистое. Я натянул шелковый капюшон плотнее на голову, но от этого, наверное, наш вид внушал водителям еще большее подозрение. Очевидно, им казалось, что мы какие-то больные или опасные. Я захватил с собой пару книг в мягких переплетах из маминого стола. Мне хотелось почитать, однако я не мог сосредоточиться. Я вообще старался не думать о том, что скажет папа, если узнает, какой путь нам пришлось преодолеть, или что мы скажем ему. Может, и не стоит делать особой проблемы из такой ситуации, но, согласитесь, обстоятельства сложились самые странные, и наш неожиданный визит обещал стать для него сюрпризом. Я начал выстраивать слова в красивые предложения, как отец, когда готовился к выступлению в суде. Я знал, что главная цель — это произвести впечатление и найти отклик в душе слушателя, но вот незадача, я не знал, какие слова надо подобрать, чтобы умолять собственного отца вернуться домой и позаботиться о своих детях. В конце концов, разве это не его прямая обязанность? Он должен быть рядом, чтобы нам не приходилось переживать, окажемся ли мы в придорожной канаве или нет. Меня начало тошнить, но уже не из-за болезни, а на нервной почве. Я не мог себе представить, что почувствую, увидев Лео после такого перерыва, хотя догадывался, что восторга у меня это не вызовет. Я вспомнил, как мама лежала на кровати и шептала: «Убить… пересмешника». Я так надеялся, что эти чертовы уколы, которые применяют при лечении рака, помогут ей.
Через какое-то время мы решили пройти немного пешком.
В Машфилде мы увидели такой магазин, как в старых телешоу. Там была полка с сухими завтраками двух видов, овсянка в большой емкости и шесть пачек стирального порошка.
Каролина спросила, есть ли у них лаваш. Мне хотелось ее придушить.
Я перебил ее:
— Простите, вы могли бы нам подсказать, где находится «Хрустальная роща»?
Старик за прилавком переспросил:
— Чья роща?
— Это… Я не знаю, как объяснить. Там все живут большой коммуной, и у каждого есть крошечный домик.
— А, лагерь этих хиппи. Вообще-то они хорошие ребята. Только принимают бывших заключенных. Хотят направить их на путь истинный. Я не против того, что все имеют право на еще один шанс, но мне кажется странным, что они не боятся их принимать. Все-таки там полно детей. А эти парни выросли в Нью-Йорке и в Чикаго. Вряд ли они приспособятся…
Кара начала нетерпеливо постукивать ногой.
— Нам надо туда поехать, — сказала она. — Причем срочно.
— Ну, вам придется пройти миль семь до перекрестка. Затем на развилке повернете налево, и еще миль семь-восемь. У них там вывеска размером с мою ладонь, но вы не пропустите ее, потому что там много яблонь. Разных, есть даже «Гарланд»
— Мы можем заказать такси? — поинтересовалась Кара.
— Такси?
— Возможно, нас кто-нибудь подвезет? Мы не сумеем пройти столько пешком. Мой брат болен, а мы только что проделали долгий путь из Висконсина.
— Но здесь вы не найдете ни одного такси.
— О! — воскликнула Кара.
— Нэд Годин. Он тут скоро появится. Нэд живет неподалеку, столярничает. Сделал мне крыльцо. Очень хорошее. Порядочный работник, скажу я вам.
— Ну и? — спросил я. Мне хотелось ответить более грубо.
— Он может вас подбросить, потому что везет им гвозди и все такое, — произнес старик. — Ха-ха, они там выращивают все, кроме гвоздей. Такое никому не под силу.
«Охо-хо, — подумал я. — Они тут соображают еще медленнее, чем в Шебойгане».
— И он будет… — с надеждой в голосе подсказал я.
— Дайте подумать. Сейчас у нас десять. Самое позднее, — в двенадцать. У них там один телефон. Я не понимаю, почему они так живут. Разве удобно разговаривать, когда тебе в спину дышат двадцать человек…
— Даниэль! — раздался голос из-за занавески. — Сколько ты будешь надоедать своими разговорами этим детям?
Вслед за этим появилась высокая пожилая женщина. У нее была осанка, которой могла бы позавидовать молодая девушка.
— Вы можете подождать его прямо здесь. У окна есть два стула. Да, там, возле шахматной доски…
Мы решили, что должны что-нибудь купить, раз уж будем сидеть здесь так долго, поэтому запаслись пакетом с пончиками и начали самую долгую из запомнившихся мне партию в шахматы. Наконец тренькнул звоночек, и большой тяжеловесный мужчина с бородой прошествовал внутрь. На плечах у него было по объемистому деревянному ящику.
— Будет еще идти снег, Даниэль, как думаешь? — спросил он.
— Да, может быть. Там сейчас сыпет мелкой крупой, так что он не залежится.
— Мне нужно пятнадцать фунтов гвоздей по шестнадцать центов, Даниэль.
Старик повторил полученный заказ, и это прозвучало довольно странно.
— А еще мне понадобятся тридцатифунтовый мешок пшеничной муки и два мешка картофеля, — продолжал мужчина.
Вся эта сцена напоминала мне эпизод из кино о жизни маленького города в предыдущем столетии. Чтобы увезти все это, парню потребуется большая тележка. Я думал, что у меня душа с телом расстанется, пока они продолжали вести неспешную беседу о сиропе, урожае и прочей ерунде. Здоровяк переносил в машину около семидесяти фунтов всякой всячины, пока Даниэль записывал все на бумажке. Никто о нас, даже словом не обмолвился. Каролина все время била меня ногой в голень.
Наконец я встал и произнес:
— Позвольте мне помочь вам перенести покупки в машину.
— А, Нэд. Тут молодежь хочет отправиться с тобой. Сможешь их подбросить?
— А какое у вас дело в «Хрустальной роще»? — спросил меня великан, как будто я был агентом ЦРУ
— Мы думаем, что там наш отец. Во всяком случае, мы знаем, что он там был, — сказала Каролина. — Его имя Лео Штейнер.
— Мне это имя неизвестно. Я не знаю никакого Лео Штейнера.
— Ну, он переписывался с Индией Холлвей. Это мы знаем точно. Они были друзьями.
— Может быть. А вы писали ему или пытались дозвониться?
— Много раз. Именно поэтому мы приехали сюда. Он не отвечает.
— Хорошо, — произнес Нэд Годин. — Полезайте в грузовик. Вам не помешает поспать и поесть, как следует.
Обычно в машине люди поддерживают хоть какую-то беседу, но Нэд Годин не произнес ни слова за все двадцать минут, пока мы ехали из города к вывеске (она и вправду оказалась размером с ладонь). На огромном деревянном почтовом ящике мы прочли:
«Хрустальная роща». Здесь же значилось: «Охота запрещена» и «Посторонним вход строго воспрещен», что, очевидно, должно было произвести большее впечатление, чем просто «Посторонним вход воспрещен».
— Я так полагаю, что должен оставить вас в машине, пока пойду и найду Индию, — нарушил молчание Нэд. — Потом она поговорит с вами.
Мы сидели в машине, наблюдая, как лобовое стекло заметает снегом. Мне показалось, что наше ожидание продлилось часов десять.
Наконец дверь со стороны пассажирского места открылась, и мы увидели маленькую старушку с яркими глазами, одетую во все лиловое (у нее даже сапоги «под замшу» были лилового цвета). Она сказала:
— Быстрее в большой дом. На вас стоит посмотреть со стороны. Короче говоря, она не стала нас слушать, пока мы не приняли душ и не переоделись. Потом нас накормили. Старушка дала нам джинсы, пальто, сапоги и свитера, которые взяла у седой женщины с молодым розовым лицом. Ее волосы были закреплены большим количеством ленточек и заколок. Она спросила, нужно ли нам что-нибудь постирать, и я ответил ей:
— Не стоит беспокоиться, мэм. Но она заметила:
— Я все равно иду стирать. Мне безразлично, сколько пар носков там будет.
Она попросила называть ее Джанет и подала нам две большие тарелки горохового супа. Я представляю, как взбрыкнула бы Каролина, если бы это сделала мама, но после двух дней голода (не считая съеденных батонов) она была настроена более чем миролюбиво. Мы съели все до крошки, а потом Джанет сказала:
— Теперь вы можете пройти к Индии в кабинет. Он наверху, поднимитесь по ступенькам.
«Ступеньки» оказались шириной со стену нашего дома. Они вели на балкон длиной около десяти футов. Под его крышей с деревянными колоннами носились птицы. Сбоку от балкона мы увидели настоящих маленьких детей, которые сидели в настоящей классной комнате. Далее шел ряд закрытых дверей. Наконец мы заметили массивные двойные двери из дуба, которые стояли распахнутыми. Их поддерживали две совы, отлитые из металла. Индия восседала за необъятным рабочим столом. Я видел довольно странные кабинеты, но кабинет Индии по странности мог переплюнуть все прочие. Для начала, там, где у нормальных людей стоят напольные вазы, у нее мы заметили птичьи гнезда. Штук тридцать. В кабинете имелось и чучело полярной совы, такой большой, что я чуть не умер со страху, хотя и знал, что птица-то неживая. Индия поспешно начала объяснять нам, что не убивала птицы. Она умерла естественной смертью, и сын Индии Приор нашел ее в лесу, давно, еще когда был мальчиком. Пачки бумаг в кабинете были придавлены камнями, на подоконниках стояли банки с подкрашенной водой, а в горшке росла береза. Но самое ужасное — это человеческий скелет, который служил Индии вместо вешалки. На черепе красовалась ее лиловая шляпа.
— Мой муж, — махнув рукой в сторону скелета, объявила Индия. — Доктор Гамильтон Холлвей. Таково было его собственное желание. Он хотел остаться здесь, и я решила, что не стану развеивать его прах. Лучше учить детей анатомии на наглядном пособии.
Я не стал спрашивать и надеялся, что ей не придет в голову объяснять, каким образом ее дорогой супруг Гамильтон Холлвей претерпел подобное превращение, после того как душа покинула его бренное тело.
— Он умер шесть лет назад. Ему было восемьдесят пять, но я думаю, что состояние костей демонстрирует его активность при жизни. Вы не находите?
Я не знал, что ответить. Вообще-то я думаю, что вряд ли хоть чей-то скелет можно описать как «прекрасно выглядящий».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52