Шакуна не было.
С автоматом в руках Борщенко пробежал за угол, к дороге. Пусто и на дороге. Вдали виднелась машина, но она шла сюда. Борщенко вернулся и обежал столовую с другого угла. И здесь — никого. Шакун словно провалился сквозь землю.
«Прячется где-то здесь. Искать, искать гадину! Найти его во что бы то ни стало!…»
Борщенко ворвался в столовую через заднюю дверь. Два повара в белых халатах и белых колпаках, толкая друг друга, бросились в соседнее помещение и плотно захлопнули за собой дверь. Борщенко огляделся. Шакуна нет… Он рванул на себя какую-то дверь в стене. Она с треском открылась, и с полок посыпались консервные банки. Метнулся еще к одной двери. Толкнул ее, и сразу же навстречу вырвался отчаянный визг женщин. Он отпрянул. Заглянул за перегородку — горы коробок, какието ящики… Нет Шакуна и здесь.
Борщенко выскочил на улицу, обежал здание и снова очутился у дороги, чуть не налетев на подъехавший автомобиль.
У машины уже стоял эсэсовец, наблюдавший драку, и разговаривал с Хенке.
— Брагин, в машину! — резко приказал Хенке. — Живо!
Мысли Борщенко были четки. «Если это арест, — буду стрелять». Но Хенке не расстегивает кобуру. Не проявляет враждебности и сидящий в машине переводчик-эсэсовец Хефтлигер. Автомат его спокойно лежит на коленях.
— Переведи ему! — крикнул Хенке переводчику, усаживаясь в машину рядом с шофером. — Надо торопиться!…
— Залезай скорее! — крикнул Хефтлигер. — Господин штандартенфюрер ждет!
Борщенко влез в машину, держа автомат на изготовку.
— Что у тебя тут произошло с Шакуном? — спросил Хенке не оглядываясь. — Из-за чего такая драка? Придется вам расплачиваться за погром… Да…
Борщенко молчал.
— Переведи ему! — приказал Хенке Хефтлигеру. — Пора уже научиться нашему языку. И пусть он приведет себя в порядок!
— Подрались! — коротко сообщил Борщенко. — Поспорили.
Он осторожно положил автомат на колени, платком, вытер вспотевшее лицо, быстро застегнул гимнастерку и удивился, что из нагрудного кармана не выпала расческа. Причесался.
Делая все это, он думал: «Если Шакун при мне появится у полковника, буду стрелять в него, в полковника, в Хенке. Все равно разоблачение — дело минут. Конец…»
Он извлек из кармана пистолет Шакуна, вытащил его из кобуры и, вместе с запасными обоймами, опять засунул в карман. Кобуру бросил под ноги и запихнул под сиденье.
Теперь он был готов к бою и твердо положил руки на автомат. «Живым не сдамся…»
Машина остановилась у комендатуры, и все трое прошли в вестибюль.
2
В это самое время в гавани шла разгрузка судов. Стучали лебедки.
Отряды Митрофанова и Анисимова, скрывая под одеждой оружие, уже давно занимали свои места, работая и ожидая сигнала к началу восстания.
В капитанской каюте судна «Берлин» продолжалась попойка.
Капитан подводной лодки Густав Рейнер разбушевался до штормового балла.
— Мне надо быть на месте майора! — кричал он. — Я давил бы русских каждый день — перед завтраком, обедом и ужином! Для повышения аппетита!
— Если у тебя так горит нутро, выйди на палубу и отведи свою душу, — предложил Лутц. — Там этих русских сейчас полным-полно.
Рейнер несколько секунд ошалело смотрел на Лутца, а затем загорелся:
— И выйду! И выдеру несколько сорняков!
Шатаясь, Рейнер встал, разыскал свои ремни с пистолетом и кортиком, с трудом напялил все это на себя и отправился на палубу. Следом за ним, ожидая развлечений, поддерживая друг друга, зашагали и оба надводных капитана.
На палубе Рейнер наткнулся на Митрофанова, который был за старшего над русскими. Он расставил их по заранее намеченному плану и наблюдал за работой, помогая там, где было особенно трудно. Настроение у Митрофанова было решительное. С нетерпением ожидал он приближающегося часа, когда будет подан сигнал для действия отрядов на обоих кораблях одновременно.
Когда Рейнер вылез на палубу, Митрофанов стоял около Матвеева, который в такой день не остался в лагере, а включился в отряд Митрофанова и работал у люка.
— Возьмешь на себя охранника, что стоит у канатной бухты? — тихо спросил Митрофанов.
Матвеев коротким крюком гасил раскачивание троса от лебедки, поднимающей из трюма тяжелый ящик с каким-то оборудованием. Не глядя на Митрофанова, он коротко ответил:
— Понял. Вижу. Хорошо.
— Вот ты мне и нужен! — заорал Рейнер по-русски, направляясь к Митрофанову. Тот, не понимая, оглянулся.
— Ты есть славянский сорняк на нашем арийском пути! — продолжал кричать Рейнер, приближаясь вплотную. — Я тебя сейчас буду выдергивать!
— Уйди быстрее, тебе нельзя встревать! — бросил Матвеев Митрофанову и загородил его от Рейнера!
— Ты есть славянская моль! — снова выкрикнул Рейнер и, не разобравшись, что перед ним уже другой русский, выстрелил. Пуля врезалась в палубу. Пистолет плясал в непослушной руке пьяного капитана.
— Ах ты, фашистская мразь! — И Матвеев обрушил на голову Рейнера свой крюк.
Рейнер рухнул на палубу, обливаясь кровью. К Матвееву одновременно бросились несколько охранников и ударами автоматов сбили его с ног.
Штольц и Лутц попытались поднять своего незадачливого коллегу, но сами не удержались на ногах и растянулись рядом.
Рейнер не шевелился. Лишь слабое мычание говорило, что он еще жив.
Подоспевшие два матроса снесли Рейнера на пирс, где дежурила машина, и она сразу же увезла его в Центр, в госпиталь.
Работа по разгрузке приостановилась. Всех заключенных собрали вместе. Охранники стояли с автоматами на изготовку.
Матвеева подвели к борту.
Вышедший вперед начальник охраны прокричал через переводчика:
— Всякий, кто посмеет поднять руку на немца, расстреливается на месте!
Стоявшие против Матвеева автоматчики приготовились.
В груди Митрофанова бушевала буря. Ведь выступить раньше срока, не согласованна с другими — это значит сорвать всю операцию, загубить все дело, вызвать кровопролитную расправу, в которой сотни людей будут беспощадно растерзаны. Но и молчаливо смотреть на казнь товарища, пожертвовавшего собой во имя общего дела, было нечеловеческой пыткой. Дорогой Матвеев… Друг… Сашка… Прости… Слезы ползли неудержимо, застилая глаза, мешая видеть.
Все заключенные были точно наэлектризованы. Не сговариваясь, они приготовились, не считаясь ни с чем, броситься на мучителей, выступить на защиту товарища. Одно движение — и вся масса людей ринулась бы на охранников. Но сильный голос Митрофанова приковал всех к месту:
— Ни шагу! Стоять!
— Товарищи! Спокойствие! — крикнул в свою очередь Матвеев. — Сохраните выдержку! Прощайте! Да здравствует свобода! Передайте…
Автоматные очереди оборвали его голос. Матвеев, словно подрезанный колос, опустился на палубу… Эсэсовцы подняли его тело и бросили за борт.
— Теперь снова за работу! — прокричал переводчик. Плеск воды полоснул по сердцам замерших заключенных.
— За работу! По местам! — скомандовал дрожащим, но громким голосом Митрофанов. Слезы продолжали ползти по его щекам. — Спиридонов! Займи место Матвеева!
Люди рассыпались по своим местам. Каждый понимал, почему сейчас так нужна выдержка, почему Митрофанов удержал их на месте. Да, иного выхода не было. Но пусть трепещут палачи!
3
Хенке приказал Борщенко и Хефтлигеру ожидать в вестибюле, а сам прошел в кабинет Реттгера. Нервы Борщенко были напряжены. Каждую минуту он ожидал появления Шакуна и лихорадочно строил всякие варианты своих действий.
Мятущиеся мысли Борщенко перебросились на Рынина. Если опасность в лице Шакуна еще только подкрадывалась к Борщенко и сам он имел возможность встретить ее во всеоружии, с автоматом в руках, то положение Рынина было намного хуже. С неотступным угрюмым Кребсом, безоружный и беспомощный, он не имел путей к спасению. Рынина увезли сюда. Он должен быть где-то здесь. Если бы удалось незаметно передать ему пистолет!
По большим настенным часам, висевшим в простенке, Борщенко видел, что до начала восстания осталось менее двух часов. Но сколько же времени еще придется сидеть здесь в ожидании неизвестности?
Наконец Борщенко и Хефтлигера впустили к полковнику.
Оба вошли в кабинет с автоматами на груди и, прошагав в ногу, остановились перед столом, вытянув руки по швам.
Реттгер сидел неспокойно; толстым карандашом необыкновенной длины он нервно постукивал по золотому рыцарю. Рынин сидел в кресле; Хенке, как обычно, почтительно стоял. У двери дежурил мрачный Кребс с автоматом на груди.
Реттгер резко говорил:
— Вы, доктор Рынин, так и не объяснили мне, почему после дополнительных работ по вашим указаниям перестал действовать подъемник. Что случилось с выходным щитом? Почему его так заело, что сегодня невозможно было поднять, чтобы вывести из грота подлодку? Вы вместо объяснения напустили туман! Я не такой дурак, как вам кажется, доктор Рынин!
— Я, полковник, сделал то, что надо было сделать. Реттгер злобно щелкнул карандашом по золоченому забралу рыцаря, отчего оно закрылось, и, медленно отчеканивая слова, добавил:
— Еще вопрос, кому надо то, что вы сделали! Но если вы не освободите подлодку, мы, Рынин, не просто расстреляем вас, нет! Вы по-настоящему узнаете, что такое гестапо, да! Узнаете и пожалеете, что родились!
Рынин посмотрел на часы, стоявшие на сейфе, и холодно сказал:
— Вы, полковник, оказывается, всего лишь мелкий гестаповец застенка.
— Молчите, Рынин! — стукнул Реттгер кулаком по столу. — Не доводите меня до крайности! Обеспечьте немедленное освобождение подлодки! Иначе я применю к вам крайние меры!
— Я вам однажды уже объяснил, — невозмутимо продолжал Рынин, — с угрозами ко мне нет подхода.
Красное лицо Реттгера повернулось к Борщенко.
— Ты сможешь на него воздействовать?… Переведи, Хефтлигер!
— Разрешите мне, господин полковник, переговорить с Рыниным наедине, — сказал Борщенко. — После разговора со мной он станет перед вами шелковым!
Все еще не остывший от ярости полковник подозрительно посмотрел на Борщенко и неуверенно повернулся к Хенке.
Тот пожал плечами.
— Вы ничего не потеряете, господин штандартенфюрер. Брагин очень решительный субъект. В этом я сегодня убедился.
— Ладно, Брагин. Сейчас ты поговоришь с Рыниным здесь. И помни, за обман мы не пощадим и тебя!
Резко зазвонил телефон. Реттгер снял трубку и стал слушать.
— Что-что? Как это случилось? Так… После окончания работы расстрелять каждого десятого русского! Проследите за этим лично и об исполнении доложите мне!
Реттгер бросил трубку на рычаг, злобно посмотрел на Рынина, затем на Борщенко и нажал звонок. Немедленно вошел дежурный эсэсовец. Реттгер приказал:
— До моего возвращения надеть на Рынина наручники! Держать здесь, в карцере. А ты, Кребс, будь около!
В кабинет торопливо вошел майор Клюгхейтер. Он быстро приблизился к Реттгеру и что-то шепнул ему.
— Уже знаю! — раздраженно ответил Реттгер. — Еду сейчас в госпиталь. Вернусь через час.
И Реттгер вышел, сопровождаемый Хенке. Проклиная русских и Рейнера, он поехал в госпиталь. Не беспокойство за жизнь капитана понудило Реттгера лично посетить пострадавшего. Его беспокоил приказ о предстоящем выходе лодки в море. Если бы капитан Рейнер в другое время отправился в более далекое «плавание» — в самый ад! — Реттгер не моргнул бы и глазом. Но сейчас, когда каждый час надо быть готовым к отплытию, было о чем задуматься! А тут еще заклинился щит в гроте…
Клюгхейтер, задержавшись в кабинете Реттгера, повернулся к Борщенко.
— Брагин, следуй за мной! — приказал он по-русски.
Борщенко взглянул на Рынина и медленно пошел позади майора.
У крыльца стояла машина. Мотор ее работал.
Указав Борщенко на заднее сиденье, где никого не было, Клюгхейтер сел рядом с шофером, и машина тронулась.
Расстояние до тодтовской канцелярии майора было небольшое, и через несколько минут Борщенко уже входил в знакомый кабинет.
Клюгхейтер сел за стол и, поглядывая на молчавшего Борщенко, задумался.
Ему было о чем подумать…
4
Полчаса назад в кабинет майора ввалился растерзанный и перепуганный Шакун. Прерывисто дыша, он еще с порога начал выкрикивать:
— Господин майор! Надо принять срочные меры. Брагин не Брагин! Он меня сейчас чуть не убил!
Майор, не выносивший Шакуна, на этот раз отнесся к его выкрикам со всей серьезностью.
— Рассказывай все по порядку! — приказал он.
Шакун слизнул кровь, сочившуюся из пальца, порезанного стеклом, и, все еще тяжело дыша, продолжал:
— Понимаете, господин майор, мне водяной помог! С рогатиной, большой!
У обычно сдержанного майора глаза округлились. Шакун пояснил:
— Он был у него на груди. Бородатый, в короне. И — вдруг его нету! Понимаете? Рогатина тройная, страшная! И он меня хотел убить!
— Погоди, Шакун! Я ничего не понимаю. Что, тебя Брагин пытался заколоть рогатиной?
— Да нет, господин майор! Этот водяной был с давних лет. Когда он еще был моряком. Бородатый, с трехзубой рогатиной. А теперь его у него не оказалось. А он исчезнуть не мог. Понимаете?
— Я ничего не понимаю! — начал терять терпение майор. — Отвечай лучше на мои вопросы; может быть, я и сумею разобраться в твоей ереси…
После ряда вопросов и путаных ответов майор Клюгхейтер постепенно уяснил события и задумался. Что Борщенко не Брагин, он знал уже давно. До сих пор майору не хотелось подводить под расстрел понравившегося ему умного, прямого и честного советского моряка, не по своему желанию принявшего на себя личину перебежчика. Майор понимал и всю сложность положения мнимого Брагина и даже подумывал взять его в услужение к себе. Но как же быть теперь?
Теперь, как видно, придется принять меры к задержанию Борщенко. А к чему это приведет? Еще к одной кровавой расправе над невинным.
— И потом, я должен сделать вам еще одно важное сообщение! — спохватился Шакун. — Русские замышляли напасть на арсенал, но потом передумали. Теперь они хотят захватить радиостанцию и вызвать сюда советские корабли и самолеты.
Майор молча посмотрел на Шакуна, продолжая думать о Борщенко.
— Ты кому-нибудь рассказывал о сегодняшней истории с Брагиным?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37