Он охотно согла­шался – это тешило его честолюбие. Томин ценил Лео­нидзе. Он никогда не унижался до интриг (гордый кавказ­ский человек!). Но работать с ним было несподручно: они существовали в разном ритме, не в лад.
– Степан Кондратьич, на кой черт вы рвали провода?
Силин удивился глупости томинского вопроса.
– Чтоб сигнализация не сработала.
Леонидзе воззрился на тянувшегося перед ним на­чальника охраны, и тот доложил, как все произошло. В караульное помещение поступил сигнал тревоги – на пульте замигала лампа. Лампа мигает в случае, если «со­ответствующий объект пересекает зону действия фото­элементов». Другими словами, еще до того, как Силин проник в склад, сигнализация уже среагировала. Обрыв же провода включил аварийный звуковой сигнал.
Томин собрался было для наглядности проверить эту механику при Силине, но тут начальник замялся, забуб­нил про соблюдение осторожности, и Леонидзе сделал знак конвоирам отвести Силина в сторонку.
– Данный провод, который обслуживает четвертую зону, то есть задний забор, пока отключен. Ввиду недав­него повреждения, – секретно признался начальник.
– Не починили?
– Сцепили для блезиру. Согласно инструкции провод должен быть цельный по всей длине. Без соединений.
– За чем же остановка?
– Обслуживающий нас монтер болен.
– А почему не вызвать другого?
– Получится допуск постороннего лица. А согласно инструкции…
– Интересно, – протянул Леонидзе, щуря жгучие глаза.
Они с Томиным переглянулись и обнаружили, что испытывают одно и то же, на первый взгляд вздорное, подозрение: Силина завалили собственные дружки и на­водчики, завалили нарочно.
Обосновывать справедливость догадки Леонидзе пре­доставил Томину и не дергал его, дождался, пока сам пришел и поведал печальную розыскную балладу. Как зачастил в пивной зал на Преображенке; как нащупал среди завсегдатаев нужную группу, втерся в доверие, усердно упражняясь в блатном жаргоне и когда надо пуская в ход кулаки, чтоб уважали; как его совсем, казалось, приняли и почти позвали на дело: пошоферить под началом Химика, но вдруг неведомо почему отшат­нулись и куда-то исчезли. Все сорвалось, и кошке под хвост все труды!
Леонидзе поцокал языком и, в свою очередь, пре­поднес две новости, показавшие, что он все-таки не сидел сложа руки. Первая: на склад привезли партию отборных соболей для пушного аукциона. Вторая: мон­тер избит неизвестными, отлеживается в больнице. Сразу прояснилось, что к чему и какая роль отводилась дураку Силину, – ведь задний забор так и отключен после его подвига.
– Когда вам предлагали пошоферить?
– Завтра, к ночи поближе.
Тут уж и Леонидзе загорелся. Вместе отправились в засаду.
Встреча получилась эффектная. Их вошло двое – че­рез боковую дверь. В кепках, на лица натянуты капроно­вые чулки. Нашли запломбированный контейнер, алчно отодрали замок… и даже не успели потрогать желанных соболей.
Вспыхнул свет, воры окаменели, увидя себя в окру­жении вооруженных людей в милицейской форме и без.
– Разуйте ваши головы, джентльмены! – скомандо­вал Леонидзе.
Двое медленно сняли кепки, чулки.
– Станьте к стене, руки подняли, дышим спокой­но. – Томин приблизился, обыскал их, извлек два ножа. – Странное впечатление, будто мы уже сталкива­лись. И приятно, что снова в сборе. Можете повернуться.
– Я с вами не желаю разговаривать! – в ярости выпа­лил Химик.
– И вы тоже? – спросил Томин второго.
– Я тоже.
– Шаблонное высказывание. Но это проходит. Через неделю, через день. У вас пройдет часа через полтора, – пообещал он Химику.
– Минут через сорок, – презрительно уточнил Лео­нидзе.
Тут любопытствующий сторож, который понемногу продвигался вперед, ахнул:
– Батюшки! Да то ж Нюркин новый хахаль!
– Кладовщицы?
– Ну да!
Химик запоздало заслонил лицо.
– Какой позор для нашего коллектива! – белугой взревел начальник охраны.
Томин и Леонидзе расхохотались.
Допросы Шахова были исполнены напряжения при внешней незначительности и однообразии произносимых фраз. Михаил Борисович волком вцепился в обретенную свободу. Знаменский заново штудировал тома дела, подши­вал свеженькие свидетельские показания и прочую процес­суально-канцелярскую писанину – и часа на четыре:
– Почему в экземпляре накладной № 441, хранящем­ся на базе, записано восемь ящиков товара, а в той же накладной в вашем магазине их значится только шесть?
– То есть на базе товар получен, а в магазине не оприходован и пущен налево? Вы это хотите сказать?
– Оставим в покое то, что мне хотелось бы вам сказать. Я говорю то, что обязан. На обоих экземплярах ваша подпись.
– Это подтверждено экспертизой?
– Подтверждено.
– Хм… Припоминаю: обнаружилось, что часть товара в испорченной упаковке, и я отказался его брать. Как раз два ящика. Выписали исправленную накладную, но я не проследил, чтобы прежняя была уничтожена. Люди вос­пользовались моей доверчивостью.
– Но на выезде с базы регистрируется фактический вес груза. Нами найдены и приобщены к делу записи весовщика. Вес соответствовал не шести, а восьми ящикам.
– Странно… Дайте подумать… в тот раз я был с Шутиковым… – он обрадованно хлопнул себя по лбу. – Когда машина въехала на весы, Шутиков попросил меня куда-то пойти. Видимо, в мое отсутствие в кузов и было положено еще два ящика! Поэтому, Пал Палыч, хотя формально я действительно вывез лишний товар, инкри­минировать мне этот эпизод нельзя!
– Число случаев, когда вместо вас оказывается вино­ват Шутиков, уже далеко выходит за рамки вероятного.
– Да, он очень ловко орудовал за моей спиной…
Перерыв на обед – и:
– Михаил Борисович, настанет день, Шутиков уся­дется вон на том стуле, и я буду проводить между вами очную ставку…
– Вы уверены? – смутная улыбка на пухлом лице.
– Вам это совершенно ни к чему, верно?
– Ошибаетесь! Я мечтаю, чтобы подлец Шутиков наконец нашелся!
Они расставались усталые, друг другу осточертевшие, но к следующей схватке набирались сил, и все начина­лось по новой. Шутиков вырастал в проблему номер один, при мысли о нем у Знаменского сосало под ложеч­кой. Лучше помаялся бы под замком до суда, ведь не безгрешен был, не безгрешен.
– Саша, мне нужен позарез этот парень! – наседал Пал Палыч на Томина.
– Тружусь.
– Время уже не просто трудиться – землю рыть, в лепешку расшибаться! Ты даже корреспондента моего назвать не в состоянии. Неужели настолько трудно найти женщину, знающую Шахова, симпатизирующую Шутикову, с маникюром и, если верить Зине, брюнетку?!
– Потерпи чуток, похоже, приближаюсь.
В порядке приближения он грустно пил чай в неболь­шой, по-старомодному уютной комнате тетки Шутикова, Веры Георгиевны. Разыгрывал простоватость и слово­охотливость, строил из себя закадычного приятеля ее племянника.
– А вот еще за одной девушкой на пару ходили. Сегодня случайно нашел – втроем снялись. Я неважно получился, а она хорошенькая, правда?
Плохонькая любительская фотография расплывчато изображала двух молодых людей и девушку. Один из них действительно был Шутиковым, второго при желании можно было принять за Томина. По счастью, Вера Геор­гиевна засмотрелась на девушку.
– Очень хорошенькая! И кого она предпочла?
– Отступились мы оба: дружба дороже, а девушек хватало. На Костю они прямо гроздьями вешались, как виноград! Эх, Костя, такой парень, и вдруг…
– Особенно мать жалко. Мы вместе были на суде, и когда Костю стали поливать грязью… – она всхлипнула, отставила чашку.
– Сколько я, бывало, уговаривал: давай я тебя уст­рою к моему дядьке в министерство, брось эту компа­нию, они запутают – не распутаешься. Все посмеивался, а что вышло?
Вера Георгиевна кивала, держа под носом платок.
– Он мальчик легкомысленный. Но то, что про него говорили все эти – что он держал их в руках и командо­вал и всякие подлости – быть того не может!
– Нет, он не такой! Врут они, сволочи!
– Да-да, особенно этот Шахов, которого освободи­ли, отвратительный тип! Представляете, собственная теща назвала его проходимцем! Удивляетесь, откуда я знаю? Мы случайно сидели рядом в коридоре, разгова­ривали.
– Вообще, тещи – народ пристрастный, но Шахов действительно тот еще фрукт! Остальные тоже Косте очень повредили, надо его выручать.
– Думаете, удастся?
Томин наклонился к собеседнице и «посвятил ее в тайну»:
– Есть идея. Надо ему кое-что передать с верным человеком. Костя скрылся, когда меня услали в команди­ровку – я уже говорил, – и вот…
– Сначала я не вполне вам поверила, извините. Ска­жу, пожалуй. Действуйте через Раечку. Вы знакомы?
У Томина зачастил пульс.
– Да ведь он последнее время с Тоней, а до того с Катей! Раечкиного у меня даже телефона нет!
– Тогда я предупрежу. Вот ее адрес. Часов в пять вас устроит?
– Да, спасибо, – он поднялся, собираясь отчалить, но вспомнил: – Вера Георгиевна, мне бы напечатать конфиденциальную бумажку. У вас машинки нет?
Тетушка развела руками.
В половине пятого в дверь к Раечке позвонили, и она отперла. Бесцеремонно втиснулся рослый мужчина лет тридцати с мясистым красным носом.
– Если не ошибаюсь – Рая?
Та кивнула.
– Мне к вам посоветовали. Я старый друг Константи­на Шутикова.
– Можете не шептать, соседи в кино. Проходите, Вера Георгиевна меня предупредила.
– Вера Георгиевна? – он пытался скрыть замеша­тельство. – А-а, ну да… Понимаете, мне надо срочно встретиться с Константином. Ради его же блага.
– А как ему сказать – кто хочет встретиться?
– Видите ли… он поймет… Разрешите? – мужчина поспешно закурил – трусил.
– Да?.. Кажется, вы что-то хотели ему послать? – озадаченно спросила она.
– Послать? А-а, ну да, – достал две бумажки по двадцать пять рублей. – Вот. Но главное – надо встре­титься!
Та машинально взяла деньги.
– Зайдите завтра. В это же время, хорошо?
– Непременно!
Сунул недокуренную сигарету в пепельницу и был таков.
Девушка все еще с сомнением разглядывала деньги выпуклыми овечьими глазами, а он уже звонил из ав­томата:
– Михал Борисыч? Порядок, нашел девку, которая знает. Завтра обещала сказать. Но это мне стоило… сто рублей.
Голос Шахова ответил:
– Можешь дать еще, но никаких «завтра»! Она его спугнет! Добейся ответа немедленно! Любыми сред­ствами!
Между тем к Раечке пожаловал Томин – весь благо­желательность и обаяние. Услыхав, что он тоже друг Коли, Раечка уставилась подозрительно.
– Разве Вера Георгиевна… она ведь обещала предуп­редить.
Раечка испуганно ощупала в кармане деньги.
– Про вас?!
– Ну, конечно. Ровно пять. Я был в длительной ко­мандировке и ничем не мог помочь, даже не знал. Но теперь… – он замолк перед явной растерянностью де­вушки, потом заметил тлеющий окурок, осенило: – К вам кто-то приходил? И вы решили, что это я?
– Никто ко мне не приходил! Какое вам дело? – закричала она.
– Вы дали ему Костин адрес? – ахнул Томин.
– Ничего я не давала, ничего не знаю! И вообще, не впутывайте меня! Разбирайтесь сами! – Она перешла в наступление: – Кто вы такой? Я вас никогда не видела! Как вас зовут?
– Поймите, Косте угрожает опасность! Я – его друг, у меня есть доказательства! – Томин старался быть пре­дельно убедительным, он выудил ту же фотографию, что понравилась Вере Георгиевне.
Раечка не глядела.
– У него со всех сторон опасности! Я тут ни при чем! Я вам не верю!
Томин шел прочь в отвратительном расположении духа. То с Химиком прокололся, теперь эта девица вы­толкала…
Если б он задержался хоть минут на пять возле двери, откуда был изгнан, то увидел бы красноносого верзилу, которого Раечка встретила паническим возгласом:
– Зачем вы снова?!
Однако Томин не задержался. У него, правда, мельк­нула мыслишка, что за Раечкой нужен бы присмотр, потому что наверняка она видится с Шутиковым. Но она не была единственной ведшей к нему ниточкой. А кроме того, для слежки Томин оделся бы менее броско, чем для роли Костиного друга (Костя слыл великим пижоном).
На следующий день к вечеру втроем сошлись у Зна­менского. Кибрит выложила ворох соображений, которые касались разных заполненных от руки документов (почерковедческие экспертизы – ее конек). Томин вынужден был признать, что розыски пока безрезультатны.
– Одна старушка клюнула на прелестную фотогра­фию, которую я раздобыл у Шутиковой сестры. Было совсем горячо и вдруг сорвалось… при сомнительных обстоятельствах. Но, по крайней мере, я убедился, что он жив. Держу пари, что некая Раечка еще вчера общалась со своим Костей.
– И то хлеб, – вздохнул Знаменский.
– А меня уже, между прочим, спрашивали, как это ЗнаТоКи сели в лужу? – обвиняюще воззрилась на него Кибрит, и янтарные глаза потемнели.
Кто-то на Петровке придумал друзьям прозвище, составленное из начальных слогов фамилий. Как утверж­дала Кибрит, «Зна» – был корень, «То» – вроде суф­фикса, а «Ки» – окончание. Словечко звонкое – чуть шутливое, чуть завистливое – приклеилось, сами уже подчас употребляли.
– Саша, что автор писем?
– Под рубрикой «Факты, догадки, открытия». В том самом районе – между тремя почтовыми отделениями – живет особа, которая близко знает Шахова и присутство­вала на суде. Она его терпеть не может и открыто величает проходимцем. Ныне на пенсии, в прошлом секретарь-машинистка. Вы будете смеяться, но это родная теща Михал Борисыча!
– Блондинка, брюнетка?
– Еще не видел, Зинуля, новость прямо со сково­родки.
Томин встал, Кибрит взяла сумочку.
– Жаль мне вас отягощать, но надо сегодня-завтра провести у Шахова повторный обыск, – сказал Знаменс­кий. – Он, конечно, допускает, что мы можем появить­ся, так что ничего особенного дома не держит. Во всяком случае, в открытую.
– Завтра у подруги день рождения, – вспомнила Кибрит.
– Поедем сейчас, – решил Томин. – Только чур зас­кочим в буфет.
– Сработайте там попроще. А ты, Зиночка, погляди орлиным оком, где возможны тайники, чтобы знать, какую потом брать технику. Через неделю нагрянем еще разок – и уже по-серьезному.
Далека была та пора, когда по казенной надобности они будут ездить на машине.
1 2 3 4 5 6 7 8