– Противная лошадь, – пожаловалась Зина на томинского коня, удачно вторгшегося в ее позицию. – Как мне ее отсюда выгнать?
Орлов – прокурорский кадр, таявший от Зининых рыжих марсианских глаз – рискнул помочь.
– Я бы вот… – показал он, как ходить.
– А я тогда так, – парировал Томин, прописав в воздухе пальцем великолепный бросок ферзя.
– Тоже мне, советчик, – покосилась Зина. – Шу­рик, зачем ты рвешься к победе над слабой женщиной?
– Я просто голодный.
– А ужинал?
– Два азу – и ни в одном глазу.
– Жениться надо.
– Перестань меня трудоустраивать.
– Зато жевал бы сейчас домашние бутерброды.
В обычное время о бутербродах заботилась мать. Но у нее двухмесячные каникулы на родине, в Киеве: Зина, естественно, знает и полагает, что момент удобен для агитации.
– В розыске холостяк лучше, – опять встрял Ор­лов. – Работает, не оглядывается, как бы деток не оста­вить сиротами.
– Следователь Орлов, инспектор Марчек, эксперт Семенов – на выезд! Убийство на улице Мархлевского…
Орлова с его глупостями как ветром сдуло.
«Зинаида, конечно, выиграет», – думал Томин и, как ни смешно, досадовал и старался отвлечь ее разго­вором.
– Жениться я не против, Зинуля. Даже составил опись на досуге. Насчиталось шестнадцать желательных качеств. Нереально. К тому же любовь проходит, а аппетит – никогда.
Она сделала маленький шажок окраинной, шелуди­вой пешкой.
– Шурик, ладья под ударом.
«Вот те раз! Ну никогда с ней не угадаешь, что вытворит», – Томин погрузился в размышления. Он по­чти изобрел, как одним махом отбиться от пешки и взбодрить своего коня, но голос из динамика погнал на выезд.
Происшествие было плевое. Здоровенный лоб – явно оттуда, еще вчера-позавчера решетки грыз – забрался в промтоварный склад. Запихал в мешок три каракулевые шубы и, воображая, видимо, что так будет лучше, начал перед уходом обрывать провода сигнализации. Она от такого обращения заголосила, замигала, и сбежавшаяся охрана скрутила любителя мехов. Теперь он сидел в поме­щении конторы, выгороженном внутри склада стеклян­ными стенками, и два безусых милиционера несли по бокам караул.
Томин разговаривал с начальником охраны и сторо­жем. Первый, служака лет пятидесяти, был удручен, второй возбужденно словоохотлив.
– Собак нету, – отвечал он на вопрос Томина. – Мы кошек держим.
– Каких еще кошек?
– Видите ли, – пояснил начальник, – склад боль­шой, товар разный, сильный урон бывал от мышей.
– Спасу не было! – затараторил сторож. – Мышь, она ведь все сожрет. Сапоги дай – сожрет. Пианину дай – и ту сожрет. Так что киски у нас. Собак нам никак нельзя.
– Ясно, вы свободны.
Сторож нехотя отошел.
– Той дверью давно не пользуетесь?
Начальник оглянулся на широкую дверь в боковой стене, где под присмотром двух служивых кошек возилась Зина, изучая и фотографируя распиленную металличес­кую задвижку.
– Тут дело вот в чем: раньше забор дальше стоял. Потом, как его придвинули, с той стороны машине стало не подъехать. Тогда дверь закрыли наглухо, пользуемся одними фасадными воротами. Около года уже. Простите, как вы расцениваете факт повреждения сигнализации?
– Плохо расцениваю. Знал он, что это сигнализация. Кто мог его просветить? Только кто-то из ваших.
– А может быть… случайно?
– Подпрыгивал и рвал какие-то провода?
– Ну, если кто из моих ребят – я дознаюсь! Я из них душу вытрясу!
– Нет уж, пожалуйста, без самодеятельности. Вы нам всех распугаете.
И Томин пошел наружу обследовать подступы к той самой двери.
Вор перелез забор почти напротив нее – на раскис­шей осенней земле остались две вмятины от его прыжка. Подняв прутик, Томин вставил его в щель между досок, чтобы пометить место, и двинулся кругом. Конечно, за­бор было нетрудно перемахнуть, но иногда на него напа­дала солидность, мешавшая резвиться.
По другую сторону забора лежал кучей вонючий шлак, и около виднелись в глине следы «Москвича». Сделав петлю, они убегали обратно в тихую улочку.
Кибрит тем временем закрыла фотоаппарат и воору­жилась лупой. Задвижка была пропилена на пять шестых толщины, оставшаяся полоска стали сверкала свежим изломом. До взлома подпил, вероятно, скрывала боко­вая скоба.
А за спиной длинное помещение с замусоренным полом делил пополам широкий проход. Слева и справа от него пространство было загромождено высоко вздымав­шимися штабелями ящиков, тюков и рядами стеллажей для товаров в мелкой упаковке. Между штабелями и стеллажами пролегали тесные полутемные тоннели, спле­тавшиеся в запутанный лабиринт. Здесь таилось много всего, что требовало пристального внимания. Предстоя­ло, например, восстановить маршрут похитителя шуб, сумевшего найти самое ценное, что было на складе. Киб­рит тоже думала, что у него имелся пособник или пособ­ники, так как задвижка была подпилена изнутри.
Об этом она и сообщила явившемуся с улицы Томину.
– Мне бы надо знать, когда сделан подпил.
Прищурилась усмешливо:
– Всего-навсего?
Она сама верила в науку, но нельзя же вот так на­стырно и слегка капризно требовать чудес.
– Шурик, с точностью до минут никакой химик не скажет.
– Тогда вот что: пойди погляди на отпечатки протек­торов за забором. У ворот Панин, он тебя проводит.
Зина прихватила чемодан и направилась к воротам.
При ее дотошности они в этом складе проторчат до утра. Зина обожает валандаться с пустяками. Впрочем, нет особого расчета возвращаться раньше открытия буфета.
Летом она провела отпуск в Болгарии и привезла ворох рассказов, из которых в памяти Томина осело два завистливых впечатления. Первое – солнце. Второе – ма­газин в Софии с названием «денно-нощно», круглые сутки торговавший съестными припасами. Ему предста­вился румяный калач с добрым ломтем брынзы. Впрочем, калачей в Болгарии, пожалуй, и не пекут. Ну, пусть не калач, пусть будет булка…
Первый этап переговоров с задержанным он уже про­вел. Был тот медвежьего сложения, ручищи в коричневой шерсти, и носил фамилию Силин. Заявил, что на складе «грыбы собирал». А на строгое предложение отвечать все­рьез раскричался нарочито грубо:
– Ты, чернявый, меня не пугай! Да я тебя одной рукой по стене размажу!..
Немножко его послушав, Томин применил прием из Пашиного репертуара:
– Не нужно ли сообщить кому из родных, что вы арестованы и где содержитесь?
– Во, какой хитрый «мусор»! – передернул Силин необъятными плечами. – Ты гляди, а? Нет у меня нико­го и ничего!
– Плохо. Значит, и передачу некому принести?
Томин вытянул из пакета шубу, черный каракуль упруго развернулся, расправился, заблестел по-доро­гому.
– Кому ж вы тогда шубы брали? Самому вроде мало­ваты будут?
– Показаний не даю. Сказал – все. Точка. Силин.
Ну и шут с ним. Не больно нужны его показания, раз взят с поличным.
Однако чем-то же надо заняться пока что? Вон Зина­ида уже отстрелялась со следами на пустыре.
– Замерила, сфотографировала?
– Да. Тот «Москвич» приезжал часа два назад. Как обут задержанный?
– Полуботинки на коже, стоптаны наружу, мысок тупой, размер этак сорок пятый, – не раздумывая отве­тил он.
– Таких следов там нет. Но Силин мог шагнуть из машины прямо на шлак.
– Сколько стояла машина?
– Недолго. Скажем, десять минут. Сними с него обувь. Причем бережно, дабы не отрясти прах с его ног. Прах мне нужен для экспертизы.
– А как я отправлю его в камеру? Босиком?
– Раздобудь обувку у здешних.
– Зинуля, – Томин сделал умильную физиономию, – давай проявим особую оперативность!
– Ну?
Он выложил просьбу. Пока Силину в милиции отка­тают пальцы, да пошлют в дактокартотеку, да при­шлют ответ… Словом, у Зинули в следственном чемода­не все есть. И пусть она возьмет свою лупу и за десять минут – по минуте на пальчик – выведет формулу отпечатков. Она же все эти узоры, петли, завиточки знает по номерам!
– Ну, допустим, раз тебе не терпится. А дальше?
– Дальше я немного посуечусь, авось толк выйдет.
Откатать пальцы поручили одному из сотрудников милиции, которые все равно стояли без дела, и Кибрит, устроившись на ящике, считала витки и спирали, а Томин гладил оглушительно мурлыкавшую кошку и созер­цал невежливого верзилу сквозь частые переплеты зас­текленной перегородки. Не ожидал он засыпаться. И вдруг ту-ту и опять тюрьма, и горит полночная звезда. Телефон находился подле него в конторе. Не годится. Надо связать­ся из оперативной машины.
По радиотелефону Томин передал в картотеку форму­лу. Да, судимый, ответили ему, отбывал там-то. Еще раз позвонил – дежурному на Петровку. Дежурный заказал «молнию» с начальником колонии. И через полчаса То­мин знал, на каком масле Силина изжарить.
Войдя в контору, прежде всего проверил себя. Обувь Силина он описал верно. Присел к столу, где лежали злосчастные шубы. Грубую веревку, которой был завязан мешок, Зина собственноручно перерезала так, чтобы узел сохранился в неприкосновенности. Этот узел ей почему-то приглянулся.
– Ну, Силин, не надумали поговорить? Как, кстати, ваше имя-отчество?
Зыркнул мрачно исподлобья.
– Имя-отчество теперь не понадобится. «Силин, встаньте!», «Силин, сядьте!», «Силин, отвечайте!» – и весь разговор!
– Попрошу вас разуться.
– Это зачем? Если в расход – так вроде еще не заслужил.
– Будем научно изучать ваш жизненный путь. Осто­рожно, чтобы не осыпалась грязь.
Появился сторож с ботиночной коробкой. Томин вы­нул оттуда пару теннисных тапочек. Силин через силу пошутил:
– Заживо в белые тапочки. Чудеса!
Обулся, пошевелил пальцами: тапочки были теснова­ты. Томин упаковал его грязные ботинки. Извлек бланки протокола.
– Положите-ка вы свой протокольчик обратно в карман.
– Прежде его составить надо. Вы сегодня, как боль­шой начальник. Будете посиживать, а мы вам документы на подпись.
Просто так покалякать Силин не отказывался.
– Значит, без меня дело не идет?
– Какая же свадьба без жениха? Да еще и сваты попрятались.
– Сваты? – Силин понял намек.
– А то нет? На такой свадьбе, да чтобы без сватов?
– Сваты тому нужны, у кого свой котелок не варит!
Тут кстати подвернулась, наверно, не без дела при­шедшая Зина.
– Вона! – обрадовался Силин поводу сменить тему. – И невеста пожаловала! На этой желаю жениться! Точка. Силин.
– А как же Галина Петровна, которая ждет вас в Днепропетровске? – выложил свой козырь Томин. – Ведь обещали: отбуду срок – и прямо к тебе! Что вас понесло в Москву, Силин?
С минуту тот молчал, ошеломленный, потом лицо побагровело, он вскочил, стал рваться из рук милицио­неров.
– Сволочи! Пусти! Я побегу, давай в меня стреляй! Убивай! Пусти, я побегу!..
Но надежда Томина, что он, сорвавшись, все выло­жит по принципу – нате меня, ешьте, – не оправдалась.
Было зябко и мутно на безлюдных улицах, наплывал серый туман, когда оперативная машина, проявив галан­тность, затормозила у Зининого дома. Она знала, что станет сейчас вопреки здравому смыслу пить кофе, а затем ляжет спать. Шурик помаргивал с сиротливым видом – буфет на Петровке еще не работал.
– Если хочешь, подогрею тебе котлету.
– Да ну?!
Съел котлету, вчерашнее пюре, полбанки горчицы и три бублика, которые она выдержала ради гурманства в духовке. После кофе его совсем разморило, готов был притулиться тут же, на кухне.
– Куда Пал Палыч делся? – спросила Зина, выпро­важивая его за дверь. – Трубку не снимает.
– Начальство ткнуло ему в зубы отдельное требо­вание.

* * *
Отдельным требованием на юридическом языке на­зывается просьба из отдельного места, предполагающая, что квалифицированный следователь произведет такие-то и такие-то официальные действия и известит о них отправителя. А что там произошло, кто кого и за что – об этом можно не сообщать. Следователю оно, собственно, без разницы.
Знаменскому не раз доводилось рассылать отдельные требования, но когда случалось самому их выполнять, то тяготила неосмысленность прилагаемых усилий.
В камере хранения Рижского вокзала он получил не принадлежащий ему чемодан, который в сопровождении двух граждан отнес к дежурному вокзальной милиции. Там чемодан был вскрыт, Знаменский вынул из него несвежую мужскую рубашку, пару шлепанцев, свитер, бутылку сухого вина и матерчатый кошель с пришитой вместо застежки металлической пуговицей, хранивший 38 рублей и пачку писем.
Тут он позволил себе упростить процедуру, занеся в протокол, что «изъяты письма, которые не развязыва­лись и не листались, а были тут же упакованы и опечата­ны сургучной печатью «Отделение милиции Рижского вокзала № 3» в присутствии вышеуказанных понятых». Затем Знаменский опечатал и чемодан, оставив его под расписку дежурному.
А вечером отправился на другой вокзал и проскучал полночи до Калуги. В Калуге сел на местный автобус. Отсчитал шестнадцать остановок, вышел на семнадцатой. Как было велено, двинулся вперед, в трехстах метрах за колодцем повернул в проулок и постучал в покрашен­ный грязно-синей краской одноэтажный домик. Было раннее утро.
Записал рассказ заспанной женщины, что Яша – ее троюродный брат, где он находится сейчас, она не знает, а костюм, в котором он приезжал на майские дни, она по его просьбе, хоть и с большим опозданием, сдала в райцентре в чистку. «С моих слов записано верно и мной прочитано. Сахарова В. С.».
Четверть часа шагал Знаменский вокруг длинной лужи в проулке, пока женщина одевалась, чтобы ехать с ним в райцентр. Восемь остановок в тряском автобусе. Пункт химчистки. Изъятие костюма. На левой поле пиджака выше кармана обнаружилась прореха с ровными необтрепанными краями, неловко стянутая ниткой. Сахарова обиделась предположением, что штопала она: «Не безру­кая я, чтоб так-то зашить, сикось-накось!»
Знаменский отпустил ее, пообедал в столовой жид­ким бледным борщом и неожиданно вкусной пшенной кашей; осмотрел трогательную, чудом сохранившуюся церквушку, весело пестрящее бумажными цветами клад­бище. На главной площади кто-то невнятный сидел на тонконогом бронзовом коне; на базаре люди кавказского обличья торговали грушами и виноградом, а местные жители – доморощенной капустой, грубошерстными носками ручной вязки и свежевыловленной рыбой;
1 2 3 4 5 6 7 8