Маргарита Николаевна ничего не прописывала и страдающей стороной счи­тала 5 «Г». «Ребятам надо ведрами пить валерианку», – говорила она. Мать была умной и веселой. Два замечатель­ных качества, которые Знаменский очень ценил.
…Томина он встретил на одной из лестниц Петровки.
– В четыре! – крикнул тот на бегу.
В четыре часа пунктуально впятился спиной в каби­нет, кому-то что-то дотолковывая в коридоре, и изложил свои впечатления о судебном процессе.
– Вот таким манером, Паша. Все меняют показания, все нагло врут. Их спрашивают про товарную ведомость, заполненную рукой Шахова, они твердят, что то была невинная шутка: просто однажды сравнивали почерк, у кого лучше, и продиктовали Шахову, что писать. Судья напоминает о счетах на имя Шахова – ему отвечают, что подложные счета нарочно сфабриковал Шутиков. И тэ дэ. Глупо, шито белыми нитками, но работает. Короче гово­ря, в отношении Шахова дело возвращается на доследо­вание, и Михаил Борисыча на моих глазах освобождают из-под стражи. Срамота!
– Да, – отозвался Знаменский, – надо сесть и поду­мать… Шутиков-то шалавый парень и не больно умен. Пешка.
– На кой черт тогда смылся? Может, не совсем пешка?
– Пешка, Саша, пешка, которую срочно проводят в ферзи. Он было совсем собрался покаяться и вдруг…
– Балда. На него теперь хоть всех собак вешай. И остальные вроде почище на его фоне – Шутиков, дес­кать, соблазнил, Шутиков организовал, Шутиков требо­вал. Все уши прожужжали этим Шутиковым.
– Чтобы не зияло пустотой место главаря.
– Может, вы прошляпили у Шахова тайник с брил­лиантами? И его благоверная купила у прочих обвиняе­мых нужные показания?
– Кабы так просто! Вывести целую банду на процесс с новой версией и чтобы без единого противоречия… тут чувствуется рука мастера. Нет, не только адвокаты поста­рались… Как вел себя Шахов?
– Спокоен и полон достоинства.
– Когда он сиживал тут напротив, у него иной раз зуб на зуб не попадал. Значит, сегодня знал, что выкру­тится. А Шахиня?
Томин вспомнил, как вызвали к свидетельской три­буне красиво облитую платьем брюнетку лет сорока. Дер­жалась она надменно, словно сам факт ее допроса оскор­бителен.
Судья посоветовался с заседателями и сказал:
– В результате обыска в вашей квартире было изъято большое количество ценностей – в основном женские украшения. Вы по-прежнему утверждаете, что все это – подарки мужа?
– Разумеется.
– Однако общая стоимость найденных «безделушек» превышает сумму зарплаты вашего супруга за десять лет. Как вы себе это объясняли?
– Я – женщина, я такими вещами не интересовалась.
Томин очень убедительно изображал надменность «лет сорока». Знаменский спросил:
– Для нее не был неожиданностью поворот суда?
– Разве разберешь? Ты вон тоже глазом не моргнул, пока я рассказывал.
– Для меня тоже не было неожиданностью, – ответил Пал Палыч, копаясь в ящике стола, будничным тоном.
– Ах, так?
Томин взял протянутую папку с вложенным письмом.
– Руками не трогать, – предупредил Знаменский.
Пробежав письмо, Томин присвистнул.
– Информированный товарищ! Слушай-ка, история становится занимательной!

* * *
Дней десять спустя – к тому времени, как выделен­ное в отдельное производство дело Шахова прибыло обратно к Знаменскому, – тот получил уже третье таин­ственное письмо. Даже распечатывать не стал, сравнил с прежними конвертами и позвонил Томину и Кибрит.
Она появилась сразу и застала Знаменского над кар­той города, где он отмеривал что-то по линейке. Почто­вые отделения были разные, но район отправления при­мерно один.
– Ты знаешь, что вышло с делом Шахова и дру­гих? – поднял он голову.
– Еще бы не знать! Не ожидала, что можно развалить тебе дело!
Кибрит близко принимала к сердцу все, что касалось друзей. Особенно Пал Палыча – так она привыкла его величать с той поры, когда они с Томиным (на три года позже, чем Знаменский) пришли после юрфака на Пет­ровку: она в научно-технический отдел, он в розыск. Пал Палыч, по студенческим временам известный обоим больше визуально, показался столь умудренным, что вызывал почтение. Правда, расстояние скоро сократилось и почтение сменили куда более теплые чувства, но при­вычка прижилась, и только в редкие, особо значитель­ные минуты с языка ее слетало «Павел».
– Я тоже не ожидал, что развалят, – невесело усмех­нулся он; такое случилось впервые, и он болезненно относился к ситуации. – Так вот, до суда я получил письмо. Всего две фразы: «Хочу поставить вас в извест­ность, что Преображенский, Волков и остальные отка­жутся от своих слов и будут лгать. Неужели нельзя их разоблачить?» Во втором письме аноним упрекал меня в бездеятельности. Сегодня принесли третье послание. Все их вручаю тебе, – Знаменский придвинул к ней конвер­ты и листки с текстами.
– Тебя интересуют отпечатки пальцев?
– Отпечатки, машинка – все, что сможешь углядеть. За первые письма я – грешен – хватался руками, с последним поостерегся.
– Ножницы, – распорядилась Кибрит.
Достала из сумочки резиновые перчатки, натянула, взяла письмо за уголок и тонко срезала край конверта.
Как раз подоспел Томин.
– Ба, – сказал он с порога, – новое платье! Ну-ка покажись. Очень и очень!
«Почему я не заметил нового платья? – укорил себя Знаменский. – Почему вообще не замечаю, как Зина одета? То ли это признак равнодушия? То ли, напротив, она мне нравится в любом виде? Так или иначе, следова­ло бы замечать. Вон как ей приятна похвала. Зина ее заслуживает тем более, что шьет обычно сама, да и не больно-то на ее зарплату разгуляешься».
Кибрит извлекла и огласила письмо:
– «Товарищ следователь! Неужели вас не тревожит судьба Шутикова? Человек внезапно пропал по неизвест­ной причине, и сразу на него сваливают чужую вину. Необходимо срочно разыскать Константина Шутико­ва… – она приостановилась, – если он еще жив». Этого еще не хватало! – обернулась она к Пал Палычу. – По­чему ты его вовремя не арестовал?!
– Незачем было. Мелкая сошка.
– Нет, вряд ли, – подал голос Томин. – Ну с какой стати с ним что-то случится?
– Десять дней назад был жив, – сказал Знаменский севшим голосом. – Я разговаривал с человеком, кото­рый его видел в Долгопрудном.
Кибрит ужаснулась его тону.
– Павел! – произнесла она. – Павел… Что происхо­дит? Тебе возвращают дело! Исчезает подследственный!
Знаменский промолчал, она села к столу и нервно принялась за письма. На ощупь и на свет определяла качество бумаги, измеряла отступы, поля, расстояние между строками, в лупу сравнивала шрифты.
– В картотеке неопознанных трупов искали по приме­там? – спросил Томин, понизив голос.
– Пока, слава богу, нету.
– Допускаешь, что его действительно?..
– Допускаю. Понимаешь, есть в этой истории нело­гичность. Положить столько сил, столько хитрости, что­бы вызволить Шахова. А, собственно, ради чего? Ну, направят дело на доследование, мы проведем несколько лишних экспертиз, раскопаем новые факты, рано или поздно найдется Шутиков, и сядет Шахов обратно как миленький на ту же скамью. Отсрочка, не больше. Наш противник не идиот, должен понимать… Но вот другой вариант – Шутиков исчезает. Вообще.
– Например, при обстоятельствах, похожих на само­убийство?
– Хотя бы. Это Шахову хороший шанс.
– Пал Палыч, отпечатки выявлять на всех письмах?
– Было бы роскошно, Зиночка, но ведь первое от­правлено много раньше.
– На такой пористой бумаге старые выйдут еще луч­ше новых. Обработаю-ка я их нингидридом…
– И когда будет готово?
– Дождь не пойдет – так через двое суток.
Томин фыркнул.
Кибрит посмотрела на него строго:
– Если повысится влажность, тогда дольше. Предва­рительный вывод об авторе писем интересует?
Вывод, конечно, интересовал.
– Все три письма напечатаны в домашней обстанов­ке, – неторопливо сказала Кибрит, работа ее несколько успокоила. – Машинка «Москва». Старая, давно не чис­тилась. Напечатано одним лицом. Непрофессионально. Лицо это – женщина. Молодая или средних лет.
– Блондинка, брюнетка? – снова не выдержал Томин.
– В официальном заключении я этого не напишу, но думаю, что брюнетка.
– Зинаида, не морочь голову! – воздел он руки.
– Может, пояснишь ход рассуждений? – предложил более осторожный Знаменский.
Кибрит аккуратно завернула письма в чистую бумагу, сняла перчатки.
– Пожалуйста. Буквы, расположенные в левой части клавиатуры, оттиснуты на бумаге чуть бледнее. У профес­сиональных же машинисток сила удара левой и правой руки практически одинакова. Затем – многие знаки как бы сдвоены. Значит, удар по клавише был не вертикальный, а несколько спереди, подушечкой пальца. Так печа­тает женщина с длинными ногтями с маникюром. Не­трудно сделать заключение о возрасте. «Москва» – ма­шинка портативная, в учреждениях ее не держат. Так что, скорее всего, это – тихое надомное производство. Ос­тальное совсем элементарно, даже скучно объяснять.
– Не женщина, а просто – удивительное рядом! Только вот насчет брюнетки…
– Шурик, прими на веру.
– Воспитание не дозволяет! – он старался замотать тягостное впечатление от письма.
– По-моему, у брюнеток обычно и ногти крепче, и удар более порывистый. Я – в лабораторию.
Забрав письма, она ушла.
– Что меня-то пригласил? – осведомился Томин, зная, впрочем, ответ: по поводу анонима и, главное, Шутикова.
– Розыском занимается Петухов. Было бы спокойней, если б ты подключился.
Петухов был сотрудник староватый и не больно шус­трый.
– Закруглю некую меховую операцию – и к твоим услугам, проси меня у начальства, – согласился Томин.

* * *
Меховая операция – это было про Силина. Он так ни в какую и не выдавал сообщников.
– Что я – хуже собаки? Собака и та своих не кусает! Гражданин начальник, ну войдите в мое положение.
– Не хочу, Силин, – ворчал Томин. – Вам и самому не было нужды входить в свое положение.
– Именно, что была нужда! Сколько лет я жизни не видел! Это разве легко переносить? Вышел, деньжонок маленько было, эх, думаю, хоть поллитровочку!.. А там, сами понимаете, другую, третью. Отчумился, гляжу – трешка в кармане. А к Гале ехать надо. Жизнь начинать надо. Как? Чем? Сроду не воровал, решил – ну, один раз, пронеси господи!..
Леонидзе – следователь, которому отдали материал на Силина, тоже ничего от него не добился. Леонидзе был мужик весьма башковитый, но ленивый и хлопотных дел старался не вести. Томин едва подбил его на след­ственный эксперимент в складе.
По прибытии туда Леонидзе велел вынести ему стул из конторки, уселся верхом и начал гонять Силина. Тот показывал, как он якобы действовал, как двигался между стеллажами и контейнерами, пока «шуровал». А Леонидзе следил по хронометру и бесстрастно изрекал:
– Вы должны были выбежать со склада шесть минут назад. Попробуйте еще раз.
Он засекал время. Распугивая кошек, Силин мотался по складу с мешком, Томин – за ним, фиксируя путь, измеряя расстояние между следами.
– Наверстали полторы минуты, – закуривал Леонид­зе. – Осталось четыре с половиной лишних.
– Понимаете, Степан Кондратьевич, – разъяснял Томин, – с того момента, как вы перелезли через забор, и до того, как вас схватили, прошло девять-десять минут.
– Ну?
– По моей просьбе несколько человек перелезали и вышибали плечом дверь. На это уходит максимум две с половиной минуты. От десяти отнять две с половиной – сколько?
– А сколько?
– Семь минут тридцать секунд. За эти семь с секунда­ми вы повредили проводку, увязали шубы и выскочили.
– Ну?
– Ну а сегодня вы возитесь почти вдвое дольше. Хотя и спешите.
– А тогда не спешил?
– Сегодня вы бегаете, а тогда ходили. Когда человек идет, расстояние между следами меньше, чем когда бе­жит. Ваш путь был короче. Вы не то сейчас показываете.
– Слушай, отцепись ты со своей наукой!
– Попрошу все проделать еще раз, – пресек пререка­ния Леонидзе. – Только теперь под мою диктовку. Пройдите здесь, – он указал узкий проход между ящиками, ведущий прямо к шкафу, где висели шубы.
– Зачем я сюда полезу?
– Затем, что это нужно для следствия. Отлично. От­кройте шкаф. Увязывайте шубы. Уходите. Вот они – ваши семь с половиной минут. Ясно?
Силин утер рукавом потный лоб и отвернулся, перед Леонидзе он немного робел.
– На чем вы сюда приехали?
– На трамвае, на чем еще.
– Подошли к забору с какой стороны?
– С левой, что ли. А может, с правой. Отсюда не соображу.
– Вы помните, что с вас сняли ботинки?
Силин пошевелил пальцами в тапочках – он как-то умудрился их растоптать.
– Так вот, исследовали грязь с них. Оказалось, что вы ни справа не подходили, ни слева. Сразу очутились около забора.
– Давайте я растолкую, – опять взял слово Томин. – Послушайте меня внимательно, Степан Кондратьич, и не злитесь. Никто вас на пушку не берет. Понимаете, когда мы ходим, то все остается на подметках. Вот я пойду по земле – прилипнет земля. Потом пойду по асфальту – поверх земли лягут частички асфальта. Все это набирается слоями, особенно в углублениях под каблу­ком. И держится довольно долго, пока не отвалится ле­пешкой. Вам понятно?
– Я что, дурак?
– Грязь с подметок изучили слой за слоем. И сразу стало ясно, где вы только что прошли. Снаружи нашли пыль – такую же, как здесь на полу. Глубже – крупинки шлака. На шлак вы наступили у забора. Но глубже шлака оказался асфальт. Значит, до шлака вы шли по асфальту, понимаете?
– Ха… – задумчиво выдохнул Силин.
– А здесь за забором везде глина. В любую сторону. На ваших подметках ее нет.
– Как же я тогда прибыл? По воздуху?
– Зачем «по воздуху»? – пустил дым Леонидзе. – Вас привезли на «Москвиче». Привезли, развернулись и уехали.
Силин вскинулся и пристально посмотрел на него. Он хотел что-то сказать, но от Леонидзе распространялось чувство такого бесконечного превосходства, что не толь­ко Силину, Томину порой замыкало уста. Точеные поро­дистые черты. Плавные уверенные жесты. Белая кость, голубая кровь. Говорили, потомок князей. Вполне воз­можно. Кто из следователей послабее, иногда просили его помочь распутать сложную ситуацию.
1 2 3 4 5 6 7 8