Шапка непокорных рыжих волос, широкая рубашка-балахон и просторные джинсы – все это было просто маскировкой, к которой, как он подозревал, Мэгги прибегала намеренно. Вот только зачем?
– Я бы с удовольствием выпила крепкого кофе, – сказала Мэгги, рассеянно убирая с лица пряди. Она показалась Джону очень бледной и какой-то осунувшейся. Очевидно, Мэгги действительно очень устала. – Я бы предложила тебе что-нибудь покрепче, но, поскольку сама почти не пью, у меня ничего такого нет.
– Сойдет и кофе. – Джон чувствовал, что ему следовало оставить Мэгги одну и дать ей отдохнуть, но ему вовсе не хотелось оставлять ее…
– Я сейчас. Располагайся, будь как дома. – Мэгги вышла в кухню. Джон немного подумал и отправился следом.
– Не возражаешь, если я составлю тебе компанию?
– Разумеется, нет. – Она жестом указала ему на один из трех массивных стульев, стоявших с одной стороны кухонного стола, и подошла к раковине. – Присаживайся, – сказала она. – Когда я только сюда переехала, в этом доме была вполне приличная столовая, но без столовой я могла обойтись, а без студии – нет. С тех пор я так и живу без столовой. Как ни странно, завтракать и ужинать в кухне гораздо удобнее.
– И принимать гостей, – добавил Джон совершенно серьезным тоном и, сняв куртку, повесил на спинку одного из стульев.
– Да, – сказала Мэгги. – Впрочем, у меня редко бывают гости.
– Не знаю, как другим твоим гостям, а мне здесь нравится, – ответил Джон, садясь и оглядывая просторную, светлую кухню, выдержанную во французском деревенском стиле. Мэгги, заряжавшая древнюю кофеварку свежемолотым кофе, лукаво посмотрела на него.
– Никогда бы не подумала. Мне казалось, тебе больше нравится обстановка в стиле модерн. Или, наоборот, в классическом.
Она угадала, но Джона это не удивило. Определить, какого стиля он старался придерживаться, ей, несомненно, помогло свойственное всем талантливым художникам чувство гармонии.
– Вообще-то это верно, – легко согласился Джон. – Я действительно предпочитаю классический стиль, потому что он кажется мне более надежным, что ли… Но я слежу за модой, и многое мне нравится. Например, твоя кухня. Любой стиль можно довести до абсурда, но в твоей кухне французского и деревенского примерно поровну.
Мэгги улыбнулась.
– Я не особенно люблю петухов и подсолнухи, не говоря уже о набивных тканях. То, что у меня получилось, меня устраивает.
Джон осторожно пощупал краешек вышитой льняной скатерти и снова посмотрел на Мэгги несколько более пристально, чем ему хотелось, и он поспешно отвел глаза. Мэгги незачем знать, насколько она его интересует. А он действительно стремился узнать ее получше, понять ее, хотя и не знал еще – зачем.
Пока варился кофе, Мэгги достала из холодильника молоко, поставила на стол чашки и тарелку с сухим печеньем.
– Я заметила, что, когда в участке ты пел дифирамбы Кендре и Квентину, ты ни словом не обмолвился об их паранормальных способностях, – внезапно сказала она.
– Да, я решил умолчать об этом… пока.
– Все еще не веришь? Сомневаешься? – насмешливо спросила Мэгги, но взгляд ее оставался серьезным.
Джон покачал головой.
– Я об этом даже не думал. Наверное, мне просто хотелось, чтобы расследование, гм-м… Даже не знаю, как сказать.
– …Не выходило за пределы реального?
– Не выходило за рамки нормального. Ожидаемого. Энди – человек достаточно широких взглядов, он и глазом не моргнул, когда услышал о твоих талантах. Но Скотт и Дженнифер! В них я был далеко не так уверен.
Мэгги машинально кивнула. Кроме желания удержать события в рамках нормального, кроме сомнений и недоверия, она ощущала в нем нечто новое. Казалось, Джон вот-вот прозреет и поверит ей. Она заметила первые робкие ростки этого еще раньше, именно поэтому она и решилась заговорить с ним сейчас. Быть может, она даже покажет ему картину, и тогда он убедится…
– В этом-то вся и беда, правда? – сказала она.
– В чем? – не понял Джон.
– Ты хотел бы, чтобы это было обычное дело, обычное расследование. Но оно не обычное. И чем дальше, тем больше в нем будет странного, необъяснимого и страшного.
12
– Но, Мэгги…
– Сам подумай, как это расследование может быть обычным, если единственное объяснение тому, как Окулист выбирает себе жертвы, полиция отыскала в досье почти семидесятилетней давности! Это, по-твоему, обычное и ожидаемое?
– Нет, – нехотя признал Джон.
– Ты сам привлек к расследованию настоящего эспера – даже двух эсперов, – потому что знал: они могут помочь. А еще раньше тебе потребовался человек, обладающий особыми способностями. Паранормальными, если называть вещи своими именами. – Она слегка улыбнулась. – Черт побери, Джон, ведь ты с самого начала знал, что в этом деле нет ничего ординарного, ожидаемого, обычного!
Пока Джон раздумывал над услышанным, Мэгги разлила по чашкам кофе. Следя за ее уверенными, плавными движениями, Джон неожиданно для себя пришел к выводу, что она, пожалуй, права. Разве он не был наделен способностью инстинктивно выбирать самых подходящих людей для решения той или иной сложной задачи, чем в значительной степени и определялся его успех как бизнесмена и предпринимателя? Так он поступил и в данной ситуации.
– О'кей, согласен, – сказал он, когда Мэгги придвинула к нему чашку с кофе.
– С чем ты согласен? – строго спросила она.
– Я с самого начала догадывался, что дело будет экстраординарное и что оно потребует экстраординарных усилий и необычных людей.
– Но готов ли ты принять их необычность как реальность? – снова спросила Мэгги.
– Но ведь я же пригласил тебя, Квентина, Кендру…
Мэгги усмехнулась:
– Допустим, у тебя возникли финансовые проблемы. Что ты предпочтешь: пригласить высококлассного бухгалтера или нанять алхимика, чтобы он наделал тебе золотых монет из свинцовых болванок?
– Кажется, я понимаю, о чем ты, – проговорил Джон задумчиво. – Если мне попадется алхимик, который действительно умеет превращать свинец в золото, я его, конечно, не прогоню, но сам стану разыскивать подобного «специалиста» только в крайнем случае!
Мэгги пристально посмотрела на него, и Джон почувствовал, как у него внутри что-то оборвалось.
– Ты хочешь сказать, что это и есть тот самый крайний случай?
– Да, – ответила она без колебаний. – Правда, алхимики встречаются только в сказках, но все остальное…
– Раз так, – решительно сказал Джон, – я готов попробовать. Я постараюсь поверить, что эмпатия, ясновидение и телепатия – реальные природные феномены, как ты и говорила. Но что это изменит?
– Быть может, ничего, быть может – многое.
Мэгги почти решилась сделать то, что давно задумала, да и Джон, казалось, был согласен выслушать ее. И все равно она должна быть очень осторожна. Иначе он скажет, что она ничем не лучше того алхимика, которого сама только что объявила сказочным.
– Видишь ли, – начала Мэгги. – Дело в том, что у меня есть брат. Единоутробный – так, кажется, это называется. У нас одна мать, но отцы – разные. Бью тоже обладает паранормальными способностями. Он – ясновидящий, почти как Квентин; он-то помог мне разобраться в некоторых вещах, которые происходили со мной. Именно Бью объяснил мне, что значат те или иные желания, сны, образы, которые запечатлелись в моей душе.
– Какие образы?
Мэгги отрицательно покачала головой.
– Я расскажу об этом позже. Дело не в них, в конце концов. Главное, что мы с братом унаследовали от матери тонкую душевную организацию и художественные наклонности, но в разной степени. Бью – самый настоящий гений, а мне досталось ровно столько способностей, чтобы я могла справиться со своей основной задачей.
– С какой же?
– Рисовать лики Зла.
Джон пристально посмотрел на нее.
– Энди сказал, что ты могла бы стать выдающейся художницей и что у тебя самый настоящий талант! Я вполне с ним согласен, достаточно взглянуть на портрет Кристины, который ты мне дала.
– Да, если бы я поработала над собой как следует, я могла бы, наверное, кое-чего достичь. – Мэгги пожала плечами с таким видом, словно все это не имело для нее никакого значения. – Но то, чем я хотела заниматься, требовало не столько техники, мастерства, сколько интуиции.
– Ты имеешь в виду эту свою эмпатию?
– Да.
Джон нахмурился, вспоминая выражение ужаса, боли, нечеловеческого потрясения, которое он наблюдал на ее лице.
– А ты обязательно должна страдать, чтобы нарисовать лицо Зла? – спросил он.
– Другого пути, скорее всего, нет, – покачала головой Мэгги. – Ни для меня, ни для кого. По какой-то причине, – только не спрашивай меня, по какой, – одного знания недостаточно. И воображения тоже. Нужно чувствовать, понимать, нужно испытать Зло на себе.
– Разве это касается только Зла? – спросил Джон.
– Нет, это всеобщий закон, но к Злу он относится в первую очередь. Что такое огонь, знает только тот, кто хотя бы раз грелся у камина – и кто обжегся, схватившись за раскаленную докрасна кочергу.
– Но ведь ты уже нарисовала несколько портретов.
Мэгги невесело рассмеялась.
– И буду рисовать снова и снова. Зло многолико. У него есть свои степени, свои стадии роста. Преступник, который хладнокровно убивает охранника банка, чтобы завладеть сотней тысяч долларов, – это меньшее зло. Муж, который каждую ночь насилует свою собственную жену, потому что считает, будто у него есть на это право; мать, которая дает яд собственным детям, потому что ей хочется привлечь к себе внимание и вызвать в людях сочувствие; католический священник, растлевающий мальчиков, приходящих к нему с любовью и доверием; сиделка, убивающая безнадежных больных, так как ей кажется, что деньги, которые на них тратятся, следовало бы использовать более рационально, – это тоже меньшее зло…
– Боже мой!.. – пробормотал Джон. – Если это – меньшее зло, тогда я папа римский! Скажи правду, Мэгги, ведь все это ты не выдумала? Ты взяла эти примеры из расследований, в которых участвовала раньше?
– Да.
– И все это ты…
– Да.
Джон тряхнул головой от сознания собственного бессилия. Он не мог даже вообразить, через что она прошла. Пожалуй, только теперь ему стало понятно, что имела в виду Мэгги, когда сказала, что Зло нужно испытать на себе. В противном случае, даже обладая выдающимся художественным талантом, она не смогла бы изобразить Зло на полотне. Никакой, даже самый изощренный ум и фантазия не позволили бы ей постичь некоторые вещи и явления просто потому, что они по своей природе непознаваемы и недоступны даже воображению, которое одно обладает способностью выходить за пределы познания.
Да, существуют вещи, которые действительно надо испытать, чтобы понять полностью.
Раздумывая об этом, Джон смотрел на Мэгги и наконец понял, почему ее правильные, но в общем заурядные черты казались ему такими одухотворенными и живыми. Сострадание, сочувствие, понимание – вот что выражало ее лицо, при одном взгляде на которое человек невольно начинал испытывать к ней поистине безграничное доверие. Мэгги способна была понять, потому что сама страдала. Джон подумал, что понимать других, как Мэгги, он вряд ли когда-нибудь сможет.
Прошло довольно много времени, прежде чем Джон снова заговорил:
– Если все это, как ты выражаешься, меньшее зло, тогда что же такое настоящее, большое Зло?
– Зло, которое не умирает.
Джон покачал головой:
– Я что-то не понимаю. Ничто не может существовать вечно.
На лице Мэгги было написано сомнение, но Джон так и не понял, то ли она вообще жалела, что заговорила с ним о таких вещах, то ли просто подыскивала слова, чтобы лучше выразить свою мысль.
– Основной принцип существования вселенной – равновесие. Об этом написано буквально во всех фантастических романах, где действуют добрые и злые маги. – Мэгги едва заметно улыбнулась. – Зло – это отрицательная тенденция, которая до известной степени сдерживается и контролируется положительной тенденцией – Добром. Но случается и так, что в какой-то конкретный отрезок времени в каком-то конкретном месте добро, или, точнее, носитель доброго начала, по разным причинам не справляется со своими обязанностями противовеса. Не встречая должного сопротивления, Зло, как раковая опухоль, стремительно растет, становится все более могущественным и самоуверенным. И тогда…
– Что – тогда?
– И тогда его не может уничтожить даже физическая смерть.
– Как это понять? Уж не хочешь ли ты сказать, что, когда тело умирает, как всякая плоть, Зло или та негативная сила, носителем которой было данное тело, продолжает жить?
– Именно это я и хочу сказать. Зло находит себе другое вместилище, другой сосуд и вновь возрождается во плоти, снова начиная свою разрушительную работу. Оно становится вечным и еще сильнее нарушает всеобщее равновесие. Разумеется, вселенная, основой существования которой является баланс между добром и злом, стремится вернуться к стабильному состоянию. Она снова рождает Добро, снова посылает его сражаться со Злом, исполнять то, что однажды оно не сумело сделать.
– Ты говоришь о реинкарнации?
Мэгги слегка повела плечами, не отрывая взгляда от его лица.
– Я говорю о равновесии. О том, что отрицательная сила должна уравновешиваться положительной, чтобы поддерживать или восстанавливать это равновесие. В науке это один из основных законов: всякое действие рождает противодействие.
Джон кивнул.
– Да, что-то такое я припоминаю, хотя я никогда не был силен ни в физике, ни в прочих естественных науках. Но мы, кажется, говорили не о физических законах, а о Зле.
– Да, мы говорили о Зле.
– О Зле, которое стремится стать вечным, – уточнил Джон. – Именно его ты и должна нарисовать? Зло, которое никогда не умрет? – Ему очень не хотелось как-то задеть Мэгги, но скептические нотки прозвучали в голосе помимо его воли. Он действительно хотел верить Мэгги, но то, что она сказала, было, пожалуй, немного чересчур.
К чему обманывать себя, неожиданно подумалось ему. Он надеялся, что все это – просто небольшое недоразумение, которое разъяснится само собой.
Мэгги некоторое время рассматривала его, потом поставила чашку на блюдце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47