Ей хотелось закричать. Когда Лаэм открыл дверцу у водительского места, взгляд ее был холоден, как лед, беспощаден, как кинжал. В глазах стояли слезы – злости, ярости, отчаяния, – потому что болтовня этой троицы означала для нее задержку аренды автомобиля, и это накладывалось на испорченный день рождения Роуз и на тот факт, что у нее сдает сердце.– Господи, Лаэм, – сказала она, – мне же нужно ехать!– Я знаю, Лили, – ответил он, усаживаясь на место водителя и дотягиваясь здоровой рукой до дверцы с намерением захлопнуть ее. Затем он повернул ключ, и двигатель заработал.– Вы собираетесь везти меня в пункт проката? – удивилась она.– Нет, я собираюсь везти вас в больницу, – сказал Лаэм.– Но это же в Мельбурне. – Она все еще не понимала, что происходит, по-прежнему прикидывая, сколько времени понадобится на то, чтобы взять в прокате автомобиль, и никак не могла взять в толк, как Лаэм не может понять, что ей предстоит проделать еще один лишний шаг на пути к Роуз.– Знаю, что в Мельбурне.– Лаэм…– Начальник береговой охраны – мой друг, – ответил он. – Это его личный автомобиль. Он предоставил его нам, чтобы я отвез вас в больницу.Лили все еще плохо соображала, но постепенно до нее начинало что-то доходить; между тем он вырулил на дорожку, ведущую к маяку, прибавил скорость, вышел на шоссе и повернул к югу, на Мельбурн. Это был спортивный автомобиль с приводом на четыре колеса и полками для багажа; заднее сиденье было сплошь забито буями, нейлоновыми канатами с намотавшимися на них засохшими водорослями и щетками мидий; там же лежал огромных размеров проблесковый маячок.– А как же начальник обойдется без машины? – с сомнением спросила Лили.– Он сказал, что воспользуется фургоном.– Почему вы все это делаете?– Потому что вам нужно в Мельбурн.– Но я вполне могу вести сама.– Туда нужно попасть быстро. И, честно признаться, у меня вовсе нет уверенности в том, что вы сейчас в состоянии вести машину.– Но это вовсе не ваше дело, – заметила Лили.Лаэм промолчал и прибавил газу. Лили невольно съежилась в надежде, что ее фраза прозвучала не столь неблагодарно. За окнами мелькали километры; по одной стороне дороги вытянулись сосны и дубы, по другой – бескрайняя гладь воды. Даже с берега можно было увидеть китовые фонтаны в заливе. Лили вспомнила выражение лица Роуз, взгляд ее зеленых глаз, когда та впервые увидела Нэнни. Лили даже прикрыла глаза, чтобы подольше удержать этот удивительный момент.Очнувшись, она взглянула на Лаэма.– Простите меня, – сказала она.– Прощаю, – ответил тот. Он внимательно следил за дорогой, словно ему было вовсе не до разговоров. Темные серо-голубые глаза сосредоточены. Солнце мелькало сквозь стволы и сучья деревьев, окаймлявших дорогу, и в этом мерцании его глаза казались то яркими, то темными, то снова яркими.– Я серьезно, – сказала Лили. – С моей стороны было свинством так говорить. Я вовсе не хотела бы показаться неблагодарной.– Мы раньше никогда не ездили по этой дороге? – спросил Лаэм.Она поняла, что он имеет в виду.– Да, ездили, – ответила она. – И с тех пор я всегда очень сожалела об этом.Он мельком взглянул на нее.– Но причина вовсе не та, что вы думаете, – продолжала она. – Просто я не люблю быть кому-то обязанной, в том числе и вам.– Вы мне ничем не обязаны, – сказал он, – ни в каком отношении.Дорога летела вдоль побережья, и Лили смотрела на залив. Она знала, что он говорит правду. Он никогда ничего от нее не ждал – никогда, ничего. Но после того, что Лили пришлось пережить, – еще до рождения Роуз, до приезда в Кейп-Хок, – она утратила доверие к людям. Когда-то она верила, что в душе все люди добры, что они стремятся помогать друг другу. Ведь именно так ее вырастили.Но к тому моменту, как она попала в Кейп-Хок, эта вера сильно пошатнулась. В том-то и заключалась беда Лаэма, подумала она, что он был одним из первых, с кем она познакомилась по приезде в маленький рыбацкий поселок в глухом краю Новой Шотландии на далеком северном побережье.Она закрыла глаза и погрузилась в воспоминания о том, что случилось девять лет назад. Ребенок вот-вот должен был появиться на свет, и она с трудом передвигалась. Но думала только о том, чтобы оказаться подальше оттуда – в новом месте, в новом доме, который был ей вовсе не по карману; она вспомнила, как ехала в своей разбитой колымаге, которой требовалось менять все четыре колеса после долгого пути к северу, а в кармане у нее была ничтожная сумма денег, которой не хватило бы даже на то, чтобы поменять масло. Теперь, сидя рядом с Лаэмом, она невольно положила руку на живот – словно носила Роуз еще вчера.– Причина совсем иная, верите? – сказала она, открывая глаза и глядя на него.– Причина чего?Что с тех пор я всегда сожалела об этом. – Она сделала паузу, обдумывая, как бы точнее сформулировать мысль. – С тех пор, как мы встретились и вы делали то, что делали.– Но почему? Почему вы жалели об этом?– Потому что я…. – Она запнулась, отвернулась и поглядела в окно – на широкое голубое пространство океана, на кружащих над водой чаек, на далекую зыбь, которая вполне могла быть фонтаном над спиной кита. – … Я не очень хорошо обращаюсь с вами. Во всяком случае, недостаточно хорошо.– Вы обращаетесь со мной прекрасно, – сказал он.– Нет. Я знаю, что нет.Несколько минут они ехали молча. Она была благодарна, что он не стал возражать. Одним из его качеств, на которые всегда можно было рассчитывать, была его честность. Он не старался приукрасить ситуацию. И не стал бы убеждать ее в чем-то, что означало бы неправду.Она снова взглянула на него. Отчего ее сегодня одолело косноязычие? Ведь она хотела сказать «Я могла бы обходиться с вами» прекрасно, но вы заслуживаете гораздо большего. Вы всегда были исключительны, с того дня, как мы встретились. Роуз просто обожает вас». Но она не могла этого произнести вслух и никогда не отважилась бы на это.А потому сказала просто:– Спасибо, Лаэм, что взялись меня подвезти.Он ничего не ответил, но она видела, как он улыбнулся. И еще больше прибавил скорость. Глава 11 Старая кирпичная больница была расположена на вершине горы над гаванью Мельбурна. Рядом с ней высился мемориал Первой мировой войны – гранитная плита, доставленная из каменоломен Куинспорт.В этой больнице родился Лаэм и почти все его братья. Лаэм помнил, как приезжал сюда забирать домой Коннора – тому исполнилось всего три дня.Пока мама и малыш готовились к выписке, отец повел его к озеру у подножия высокого монумента и рассказал ему, как их прадед сражался в годы Первой мировой. Лаэм помнил, как он держал отца за руку и слушал. Прадеда тяжело ранили, а многих солдат убили у него на глазах.Лаэма так поразила история о тяжелом ранении деда, что он расплакался, – несмотря на то что у него родился братишка и мама возвращалась домой.– Есть вещи, за которые стоит бороться, – сказал тогда отец, беря его на руки.Все это Лаэм вспомнил теперь, припарковав машину и направляясь с Лили к хорошо знакомому зданию. За долгие годы ему частенько доводилось бывать здесь. Здесь ему делали первую операцию руки; сюда же доставили тело погибшего Коннора. И Роуз он тоже навещал здесь не однажды. Так что обоих – и Лили, и Лаэма – здесь хорошо знали, поэтому они миновали портье и прошли прямо на третий этаж, в детское кардиологическое отделение.Лили вела себя предельно сдержанно, контролируя каждое свое движение, каждый жест. Он видел, как она нажала кнопку вызова лифта – решительно, но намеренно спокойно. Подоспевшие врачи и другие посетители оттеснили их к задней стенке лифта. Ростом Лили была всего сто шестьдесят сантиметров, да еще сантиметр ей прибавляла подошва кроссовок. На ней были джинсы, желтая майка и темно-синяя трикотажная куртка на молнии с капюшоном. Лаэм сильно превосходил ее в росте и теперь старался не глядеть сверху на ее темные шелковистые волосы.Когда дверца лифта открылась, Лили ловко протиснулась сквозь толпу; Лаэм не отставал. В лифте он сумел разглядеть всех пассажиров и каждому из них посочувствовать в душе. Лили даже не заметила, что он следует за ней по пятам. Она направилась прямо к звуковому регистратору на стене возле входа в детскую кардиологию и назвала свое имя.– Я приехала к своей дочери, Роуз Мэлоун, – сказала она.– Сейчас к вам выйдут и проводят, – протрещал в ответ бесплотный голос.В комнате ожидания было единственное окно с видом на памятник и бассейн. Несколько зеленых кресел были развернуты к телевизору, где начиналось ток-шоу. Передача, независимо от ее конкретного содержания, предстояла шумная, потому что оглушительно звучала дорожка с записью смеха за кадром. Лаэм выключил телевизор.Лили по-прежнему стояла возле входа в отделение и ждала, когда ей откроют.– Почему вы не присядете? – спросил он.– Мне удобно, – ответила она, взглянув на него через плечо. – Как вы думаете, она здесь? Мне только что пришло в голову, что ее могли доставить через приемное отделение скорой помощи. Может быть, стоило начать с него?– Наверное, тогда сестра сообщила бы вам об этом, как только вы представились, – сказал Лаэм. Она продолжала смотреть на него, отвернувшись от двери. Цвет ее глаз был где-то между серо-зеленым и серо-голубым. Этот цвет напомнил ему большую голубую цаплю, которая жила у него в пруду. Он видел ее каждое утро с момента восхода. У Лили были такие же спокойные, серьезные глаза, как у голубой цапли, и такие же красивые, с той разницей, что в них сквозила глубокая тревога, поэтому он попытался смягчить это состояние ободряющей улыбкой.– Лаэм, вы можете не ждать, – сказала Лили. – Я понимаю, вам хочется удостовериться в том, что с Роуз все хорошо. Но после этого поезжайте, вам же нужно еще вернуть автомобиль его владельцу .– Да, конечно, – ответил тот. – И я обязательно это сделаю. Но позвольте я еще ненадолго останусь. Только чтобы узнать, как она себя чувствует.– Ну хорошо, – согласилась Лили. – Почему они так долго не открывают?– Прошла всего минута.– Но это же так много!Это был первый признак того, что она была далеко не столь спокойной, какой казалась внешне. Голос ее надломился, и лицо исказилось.Лаэм подошел к стене и нажал кнопку вызова.– Слушаю вас, – раздался голос.– Нам нужно повидать Роуз Мэлоун.– Я знаю. К вам сейчас подойдут…– Послушайте, – сказал он голосом ученого-ихтиолога, специалиста по акулам; этот голос заставлял людей трепетать; этим же голосом он беседовал с Оттавой и Вашингтоном на предмет передачи научных данных, с Гарвардом и другими университетами Канады и США о доступе к их фондам. – Это срочно. Здесь находится мать Роуз Мэлоун, девочки, которая была доставлена в больницу на борту вертолета прямо с празднования своего девятилетия, и матери нужно немедленно повидаться с ней – вы меня поняли?Обернувшись к Лили, он увидел, как у нее затрясся подбородок, а глаза голубой цапли переполнились тревогой. А он стоял – просто так, вместо того чтобы прижать ее к груди, чего ему очень хотелось бы сделать.– Идут, – сказал он.– Спасибо.Ровно через две секунды дверь отворилась. Появилась высокая молодая сестра с регистрационной картой в руках. Она приветливо улыбнулась, ничуть не смутившись хищным голосом Лаэма.– Мисс Мэлоун? – спросила она.– Мне нужно повидать Роуз, – повторила Лили.– Идемте со мной, – сказала сестра.Лили поспешно проскользнула мимо нее, и дверь за ними затворилась. Лаэм стоял в зеленом зале ожидания с комком в горле. Нет, он, конечно же, не ждал, что его тоже впустят, но все же надеялся.Он пошел к окну и стал глядеть на памятник. Стела была высокой и узкой, со сглаженными гранями, глубокими продольными желобами и острым завершением. Когда Лаэму было три года, камень казался ему таким массивным и суровым. Так было и теперь. Памятник тем, кто служил в армии во время войны и погиб на фронте. Лаэм живо представил, как они с отцом стоят в его тени, остро почувствовал, как тогда, будучи трехлетним ребенком, горевал над погибшим прадедом, которого никогда не знал.Двое врачей вышли из лифта, оба в белых халатах поверх зеленых спецовок. Они нажали кнопку вызова и их пропустили в отделение. У Лаэма захолонуло внутри: наверное, они идут осмотреть Роуз, побеседовать с Лили.Снова обернувшись к окну, он заметил листья на деревьях, клумбу с ноготками у подножия памятника. Было лето. Тень стелы удлинялась, как продолжительность дня. Он поглядел на часы – было уже семь вечера – и вспомнил вторую часть истории прадеда, ту, что была связана с оставшейся дома семьей. Историю о тех, кто его ждал, о том, как прабабушка переживала, вернется ли он живой.Потом он подумал о Лили – как она там, в отделении, ждет, что будет с Роуз. Как часто ожидание оказывается самым трудным испытанием! *** Медсестра, которую звали Бонни Макбет, повела Лили через отделение. Здесь было очень много детей всех возрастов, подключенных к всевозможным аппаратам, но Лили интересовала единственная девочка – во второй кроватке слева: Роуз.Лили выхватила ее взглядом из всей палаты мгновенно, как рыболовным крючком. Она еще даже не успела увидеть лица дочери, но уже твердо знала: это она. Очертания и размер тела под белым ячеистым одеялом, свойственная ей забавная манера держаться правой рукой за перила кровати. И сейчас ее маленькие пальчики ухватили поручень из нержавейки. Лили зашла за занавеску и взяла эту ручонку, наклонившись над девочкой, чтобы поцеловать ее в щечку.– Мамочка, – произнесла Роуз.– Привет, моя радость.Зеленые глаза дочери поначалу внимательно оглядели Лили сверху донизу, словно впитывая в себя ее образ, желая удостовериться, что она действительно рядом. Затем веки дрогнули, полусомкнулись, взгляд рассеялся, потом снова сфокусировался, и глаза закрылись. Лили знала, что Роуз ввели морфий. Она чуть крепче сжала руку дочери.Аппараты обнадеживали спокойным пощелкиванием. Роуз была под капельницей. Лили внимательно рассмотрела внутренний сгиб локтя, чтобы удостовериться, что на нем нет синяка от иглы. Вены девочки были тонки и порой хрупки, но, поскольку прошло уже много времени с тех пор, как ей делали внутривенное вливание, они были целы и здоровы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41