– Ваша обитель. – И он остановился возле Мэйв.– Морской сад, – сказала она, – по-прежнему ждет возвращения своей русалки.– Мэйв…– Дорогой мой, ты же сам велишь мне быть реалистом? Я слышу это по твоему тону. Девять лет прошло с тех пор…– Зачем напрасно травить себя надеждами, если мы оба знаем…– Что мы оба знаем? Что мы вообще знаем? Что она здесь жила, что потом исчезла, что ее ребенку сегодня может исполниться девять лет – ну, не сегодня, так завтра, или, может быть, вчера… Я же не знаю точно, когда она родилась.– Мы даже не знаем, родился ли он вообще, – сказал Патрик. – Вероятнее всего, нет.– Тогда зачем каждый год ты навещаешь меня? Зачем продолжаешь задавать вопросы, словно все еще надеешься ее найти?Патрик густо покраснел, его веснушчатая кожа зарделась, как загар. Голубые глаза блестели на солнце. Иногда Мэйв казалось, что он жалеет ее и не рассказывает о всех подробностях своих изысканий, о бессонных ночах, о том, как из-за его одержимости этим делом у него распалась семья. Мэйв старалась как можно мягче внушить ему всю тщету," все безумие – да, именно безумие – попыток раскрыть дело о пропавшей женщине, которую сам он в глубине души считал погибшей. Тем более что он уже уволился из полиции.Мэйв не верила в успех его действий.– А что говорит по этому поводу Анжело? – спросила она.Он тихонько присвистнул и тряхнул головой так, что его рыжие волосы скрыли голубые глаза.– Запрещенный удар, Мэйв.– Разве ты не говорил мне, что Анжело – твой друг, что он пытается убедить тебя в том, что ты охотишься за миражом, разыскивая мою внучку?– Во-первых, я ее не разыскиваю. Дело закрыто. К тому же я в отставке. А во-вторых, Анжело – ослиная задница.– Неужто? А я-то думала, он твой лучший друг.Патрик кивнул. Он стоял прямо напротив Мэйв, и она наклонила голову так, чтобы его голова загораживала ей солнце.– Ну, друг, понятно, – согласился он. – Но когда дело касается расследований, тут уж он полный кретин. Флора! Оставь ты эту чертову водоросль! Снова провоняешь мне всю машину. От тебя разит, как на отливе!Мэйв засмеялась. Она и сама не знала, почему ее так веселит, когда Патрик Мерфи ругается. Вообще-то она не любила грубость. Может быть, в случае с Патриком она слышала в этом отголоски той страсти, с которой он продолжал поддерживать в себе мечту о том, что Мара жива? Вопреки тому, в чем всячески пытался убедить ее.– Собакам нравятся мои камни. Вернемся к Анжело.– Он ни хрена не смыслит в моих делах.– Он ведь не является представителем правопорядка, верно? Что бы он выяснил, если бы ты вплотную подобрался к разгадке?– Мало что, – буркнул Патрик. – Это что у вас?– Это? – спросила она, протягивая ему розовые садовые перчатки. Но он отрицательно замотал головой и указал пальцем на другой предмет:– Вон то.– Ах, это, – догадалась Мэйв. – Я только что поливала розы.– Очень старая лейка, – сказал Патрик. – Желтая. Какая-то необычная.Неужто? – хмыкнула Мэйв, сдвигая темные очки со лба на нос. И решила, что пора взбодриться. Меньше всего ей хотелось, чтобы этот молодой человек стал свидетелем ее слез. На всякий случай она прокашлялась и скинула желтые сапожки под скамейку. Выбрав момент, Флора оторвалась от луж, оставленных морем при отливе, и от морских водорослей и прибежала за порцией ласки. Сунула носом в сапожки.– Вкусно? – спросил он, глядя как собака лижет резиновые ботики.– Весьма, – сказала Мэйв – Патрику, не Флоре.– Мэйв!– Или для тебя ничего не значит выражение «поддерживать огонь в домашнем очаге»? Должно же в тебе сохраниться что-то от ирландской сентиментальности?– Я реалист. (– Ах, да! Куда вам, ирландским копам, понять надежды на то, что давным-давно потерянная внучка и правнучка когда-нибудь все же вернутся домой. Вы слишком увлечены охотой на привидения.– В день, когда Мара пропала, на ней были эти сапожки, и цветы она поливала из этой самой лейки, – сказал он, и весь цвет сошел с его лица.– Правильно.– Будь моя воля, я бы никогда не вернул их вам из хранилища вещественных улик. Избавьтесь от них – мой вам совет, Мэйв. Ради вашего же блага.– Никогда.– Мэйв, мы обнаружили на них пятна крови. Вы предпочитаете жить с этими ботиками и со всем тем, из-за чего Мара их бросила?– Мара уколола палец о розовый шип, – отрезала Мэйв. Ей претила мысль о том, что Мара и кровь вместе – свидетельство боли, обиды и вообще любого из тех сценариев, которые в свое время выдвигала полиция. Это было невыносимо. Она сжала челюсти, давая Патрику понять, что тема закрыта.– А как поживает мистер… как бишь его? – спросил Патрик.– Мистер Замечательный, – поняла Мэйв.– Почему нам всем претит называть его по имени?На это Мэйв ответила Питрику свойственным ей безразличным взглядом. Трудно было выразить словами всю глубину той ненависти, которую она питала к Эдварду Хантеру; одна мысль о его имени вызывала у нее спазм в животе и гримасу на лице. Она украдкой провела рукой под скамьей, поглаживая верхний край желтого сапожка. Она успокаивалась, осязая предмет, который некогда носила Мара. От этого у нее возникало ощущение, что Мара жива.– Он пишет, а иногда, по большим праздникам, звонит. Например, в ее день рождения…– И как вы с ним разговариваете?– Лицедействую, дорогой. Благодарю его, спрашиваю, как дела, как семья. – Мэйв пришлось прибегнуть к этому драгоценному слову – «семья», – заключив его в невидимые кавычки, потому что его приходилось употреблять применительно к последним жертвам Хантера; он объявил, что Мары больше нет в живых, обеспечив себе тем самым возможность жениться второй раз. – Я научилась быть осторожной с врагом. Никогда не знаешь, что он может выкинуть. Он живет…– …в Бостоне.Мэйв удивленно моргнула:– Нет, он живет в Уэстоне, с новой женой.– Она от него ушла прошлой весной, – радостно сообщил Патрик. – Они выставили дом на продажу, и сразу после того, как продали его, жена ушла. Хотя средств у нее оставалось, как я слышал, совсем немного. В основном они были депонированы Хантером, но она пренебрегла потерями, забрала ребенка и ушла. Полагаю, он сумеет окончательно лишить ее денег – тех, которых пока не лишил. Женщины предпочитают не связываться с ним, а просто бегут, бросив все, – лишь бы оказаться от него подальше.На это Мэйв ничего не ответила, только еще раз провела пальцем по ободку желтого ботика. О, если бы только Мара выбрала сегодняшний день… чтобы вернуться оттуда, где бы она ни находилась, где бы ни скрывалась! Вот так, просто, вошла бы в садовые ворота, которые Мэйв снесла столько лет назад… просто вошла бы, держа на руках ребенка.И тут она вернулась к реальности: ведь сейчас ребенок далеко не младенец, ему уже девять!– Сколько потерянного времени, – сказала она. – Это я о годах без внучки. Ведь я ее вырастила, ты знаешь.– Знаю, Мэйв. После гибели ее родителей в катастрофе на пароме.– Да, в Ирландии. Такое поэтическое место и такая поэтическая смерть. Так я тогда сказала себе. Но потом у меня на руках осталась Мара, и каждую ночь она плакала, и тогда я поняла, что поэтических смертей не бывает.– Это уж точно.– Точно, потому что это говоришь ты – старый сотрудник отдела убийств.– Майор криминального отдела полиции.– Я тебе когда-нибудь говорила о том, что ты напоминаешь мне одного моего чудесного приятеля, ирландского поэта – Джонни Мура?– Всякий раз, когда мы с вами видимся. Только я так и не понял, почему.– Потому что ты пишешь письма женщине, будучи уверен в ее смерти. Вот почему. Ну, ладно, пойдем в дом, попьем холодного чая. Если я сообщу Кларе о том, что ты здесь, она непременно явится с сахарным печеньем.– Сахарное печенье – это хорошо, – сказал Патрик, протягивая Мэйв руку и помогая подняться с места. Его взгляд невольно упал на эту старую скамью. Сделанная из кованого металла тем же мастером, который выковал арку над «колодцем желаний», она несколько меньше пострадала от непогоды, потому что металл здесь был толще, и Мэйв относилась к ней внимательнее, ежегодно покрывая ее средством от ржавчины. Мэйв уловила его взгляд.На этой скамье могли уместиться четыре человека. Середина сиденья слегка прогнулась. Подлокотники и ножки были Сделаны в виде орнамента из причудливых викторианских завитушек. Но самым замечательным ее элементом была спинка – настоящее произведение искусства. Это было четырежды повторенное изображение мальчика и девочки, сидящих под одним и тем же деревом.– Четыре времени года, – сказал Патрик, глядя на скамью. – Зима, весна, лето и осень.– Верно, – согласилась Мэйв, прихватывая с собой желтые ботики и лейку. Затем продела руку под локоть Патрику, и по узкой каменной дорожке они направились к парадному входу в дом. – Когда-то отец заказал эту скамью для мамы тому же мастеру, который выполнил арку «Морской сад». Это символы скоротечности.Скоротечность, течение времени… с тех пор, как исчезла Мара, с тех пор, как Патрик ее ищет. Нынче молодых людей удивляет что-то, что является протяженным во времени. А для Мэйв Патрик, которому уже сорок шесть, явно подпадал под категорию молодых. Никчемное поколение – так всегда называли молодежь в разговоре друг с другом Мэйв и Клара. Обеих приводила в негодование пластиковая упаковка, в которую клали все без разбора. Не говоря уже о манере богатых молодых людей приобретать милые, элегантные коттеджи, сносить их и на их месте строить чудовищные, нелепые нагромождения. Даже здесь, в Хаббардз-Пойнт, буйствовала подобная практика.– Хочешь послушать мою теорию? – спросила Мэйв, открывая входную дверь и впуская Патрика в дом.– Конечно, хочу, – ответил он. В кухне было прохладно от приспущенных жалюзи и морского ветерка, задувавшего в открытые окна.– В будущем – причем в весьма недалеком будущем – самой ценной собственностью станут коттеджи, наподобие нашего. Милые, уютные домики, вписанные в окружающую природную среду. Денежные мешки разрушают все: сносят маленькие дома и строят на их месте свои монстры.– Им кажется, что они увеличивают стоимость недвижимости.– Дорогой мой, я слышала, что происходит с пристанью. Очень тебе сочувствую. Но это все явления одного порядка. Пройдет немного времени, и люди, пресыщенные всеми этими кондиционерами, джакузи, истоскуются по местам вроде нашего. Наш домик так чудесно вписывается в береговую линию. Мне кажется, что, когда Мара вернется домой, она просто не узнает родные места, застроенные большими уродливыми домами.– Она всегда узнала бы его, – ответил Патрик. – Из тысячи мест.– Оно крепко вошло в ее сердце, – сказала Мэйв, открывая холодильник и доставая оттуда большой кувшин ледяного чая. На поверхности плавали листочки садовой мяты. Старушка разлила его в высокие бокалы. Затем наполнила водой миску для Флоры, и та жадно зачавкала, истомившись от жажды.– Расскажи мне о ней, – попросил Патрик.– О моей внучке ты знаешь все, что можно знать, – ответила Мэйв. – Наверное, столько же, сколько знаю я сама. Никто не знает того, что знаете о Маре вы, – сказал Патрик. – Ну, вспомните, расскажите мне что-то, что мне еще неизвестно.Мэйв нахмурилась. Что она может или должна рассказать? Она скользила взглядом по кухне, выкрашенной в серый и желтый цвета, мимо старого стола, одной стороной вмонтированного в стену; его деревянную столешницу Мэйв расписала яркими цветами и фигурками еще задолго до того, как это вошло в моду. Потом она обогнула взглядом угол, за которым находилась гостиная с широким видом на Лонг-Айленд-Саунд. И каждый предмет будил воспоминания, раздумья.Вот Мара младенец, а вот она – трехлетний ребенок и учится плавать; а вот ей уже шесть лет, и она постоянно читает; а вот – уже подросток, почти девушка, и ей приходится отбиваться от влюбленных в нее мальчишек; а вот она – умелая мастерица-рукодельница; а вот – жена Эдварда Хантера…– О чем бы тебе рассказать? – задумалась Мэйв. – О каком периоде ее жизни?– О том, который поможет ее отыскать, – послышалось в ответ.– Если бы я знала, то давно нашла бы ее сама, – печально улыбнулась она, заметив, однако, что подобное его высказывание – свидетельство того, что он не верит в ее смерть. Или не хочет верить…Я понимаю, что каждый раз спрашиваю об этом. Но скажите, не было ли вам какого-то знака, сигнала от нее? – спросил Патрик, стараясь нащупать иной путь. – Ну, например, кто-то позвонили повесил трубку? Или пришла открытка без подписи? или…– Нет.– Ну, не случилось ли чего-нибудь странного, необычного, отчего вы пришли в недоумение?– Меня обсчитали на заправочной станции.Патрик закатил глаза. К нему рысцой подбежала Флора и, шумно дыша, устроилась у его ног.– Ну припомните! Может быть, произошла какая-та ошибка.– Какая такая ошибка?– Ну, например, случилось что-то совершенно неожиданное, и вы подумали, что это ошибка. Что вас приняли за кого-то другого, что адресатом чьих-то действий были не вы, а совсем другой человек.– Да, прошлой осенью, – сказала Мэйв, и сердце ее подпрыгнуло, словно этими словами приоткрывалась потайная дверца. Словно появился шанс. Стараясь не выдать охватившего ее волнения, она медленно проговорила: – Да, кажется, поздней осенью. Прямо накануне праздников.– Что произошло? – заволновался Патрик.– Мне позвонили из общества любителей морской фауны «Мистик Аквариум». Какая-то очень милая, приятная женщина. Она сказала, что мой телефон ей дал кто-то, кому показалось, что мне это будет интересно, и предложила вступить в их общество.По выражению лица Патрика Мэйв поняла, что рассказала не совсем то, на что он надеялся. Но пульс ее продолжал бешено биться: она почувствовала, как завибрировал позвоночник, словно по нему пробежал электрический разряд, как если бы в комнату вдруг вплыло привидение или влетел ангел.– Ну, наверное, им известно, что вы житель морского побережья, – предположил Патрик, – и, соответственно, вам должно быть интересно смотреть на рыб или что у них там еще водится.Может быть, – согласилась Мэйв. – Я спросила ту женщину, кто рекомендовал ей позвонить мне, и она ответила, что это человек, пожелавший сохранить инкогнито.– Не исключено, что она просто пыталась продать вам членство в клубе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41