- Нужно удивляться силе и выносливости твоих рук, - говорил Люрл, раздувая ноздри безобразного, прямого, как у русских, носа. - Так долго, как ты, не выдержал бы никто. А какая добыча!.. Медвежий хвост прекрасен для украшения шапки!..
Сарл быстро взглянул на медведя и, заметив, что шкура на заду у медведя сорвана, весело, по-детски, взвизгнул.
- Ра-асскажи лучше, - смущенно начал Монгули (он от природы затягивал слова, и все смолкли, чтобы он мог кончить), - ра-асскажи лучше про че-еловека, который мчался верхом на лосе и вопил о помощи...
- О, это басня! - отмахнулся Люрл (он был когда-то этим человеком). - А тут недавний подвиг! Что ж - он достойно продолжает подвиги твоих отцов!..
- Да! Да! Да!..
- Правда, это уже устарело, когда есть ружья, - не унимался Люрл. - И неизвестно еще, кто кого схватил... Трудно сказать, чтобы медведь был больше испугал, чем ты!..
- Как все это было? - перебил Сарл, садясь верхом на тюк, который он сбросил на землю.
- Шел я по следу изюбря, - начал было Люрл, но вдруг, увидев заранее брызнувшее лицо Вадеди, не выдержал сам и фыркнул, и снова вокруг загоготали. - Шел я по следу изюбря, - выправившись, продолжал Люрл, - вдруг - "бум"!.. Я не успел присесть, - из кустов выскочил вот этот медведь, за ним мчался Монгули. Он держал его за хвост и наступал ему на пятки. Сначала у него во рту был нож, потом он потерял его. Медведь так вонял - невозможно терпеть! Я впервые понял, как ужасна медвежья болезнь... "Монгули! закричал я, - да за то ли ты схватился?"
- Ай-я-я-я!.. - покатились вокруг.
- Но они уже скрылись в кустах, - невозмутимо продолжал Люрл. - А когда выскочили снова, медведь скакал, как камлающий шаман, а Монгули - как молодой кузнечик, который учится прыгать. Волосы его цеплялись за деревья, рот стал шире головы... Не успел я броситься ему на помощь, меня свалило ветром: медведь и Монгули летали уже по воздуху!.. Из медведя несло, как из тучи! Когда я очнулся, Монгули стоял надо мной и поливал мне голову водой. Я взглянул на него, увидел у него в руках медвежью култышку и снова покатился на землю и очнулся уже к полудню... Я в жизни не видел медведя, который так бы хотел уйти от человека, как этот!.. - закончил Люрл уже неслышно, в общем хохоте.
- Да, это была у-удивительная неудача, - скромно сказал Монгули, подавая ему кисет, и покосился на жену, возившуюся у зверья.
Но женщины были заняты своим делом, и ни одна из них не смеялась. Сарл, развязав мешок, стал раздавать по рукам все, что приобрел в Шимыне.
- Вадеди, твоя мать просила ниток. - И он сунул ему два клубка. Родила уже твоя жена?
- Сегодня или завтра... Вон к ней идет старуха, да стыдно спрашивать, Вадеди кивнул на сутулую женщину, проходившую мимо с тулузом в руках: по обычаям удэ, роженица помещалась в отдельной, стоящей на отлете юрте, к которой не имел права подходить никто, кроме повивалки.
- Хорошо, если бы у тебя родилась девочка, - сказал Люрл, раздувая ноздри, - а то совсем не стало женщин...
- Вот твои пуговицы, Монгули, - продолжал Сарл. - А это, отец, тебе...
Он протянул сверток листового табака Масенде: старик был братом его отца, но, по удэгейскому обозначению родства, также считался его отцом. Масенда тут же роздал все по рукам, оставив себе только на кисет.
- Вот спички, каждому по коробку... А это вот удивительная вещь. - Сарл вынул банку монпансье и откупорил ее. - На руднике мне приходилось есть такие камешки, - они кислее и слаще березового сока...
- Я думаю, это больше подходит для женщин, - сказал Люрл, пососав немного, - а то они только и знают, что табак жевать...
- А ты что же не берешь? - по-китайски спросил Сарл у тазы.
- Живот у меня... - ответил тот, униженно сморщившись. - Живот... Не принимает сладкого.
- Да, я купил это для детей, - с едва заметным вздохом сказал Сарл. Салю! - подозвал он косматого парнишку лет девяти, с трубкой в зубах и двумя охотничьими ножами у пояса, - парнишка дразнил собаку. - Поделите это между собой, только не обижайте девочек.
- Мы их не обижаем, - почтительно пискнул молодой удэге, вынимая изо рта трубку и сплевывая, как взрослый.
- Ты-ы очень удачно выменял па-анты, - сказал Монгули, которому понравилась конфета.
- Да, мне повезло на этот раз... Тут у меня еще порох, свинец, пистоны, чай, два охотничьих ножа, сверток полотна, бубенцы для женщин... Кому надо, тот возьмет в амбаре...
Сарл кратко рассказал обо всем, что пережил за три с половиной недели своего отсутствия. Когда он упомянул про Филиппа Мартемьянова, Масенда весь рассиял и вынул трубку, - даже клиновидная борода его, казалось, стала белее.
- Не тревожит его старая рана? - спросил он в первый и последний раз за вечер.
- Нет, он не жаловался...
Старик с барсучьими ушами, возившийся над медведем, услыхав имя Филиппа, разогнул спину.
- Пусть долгой будет его жизнь, - сказал он, пришепетывая, и снова склонился над зверем.
Но когда Сарл рассказал о русском человеке с двумя лошадьми, направлявшемся в верховья реки Малазы, все заволновались. Вадеди, избранный в эту весну охотничьим старшиной, сильно скуластый, сухощавый и веселый удэге, всю жизнь лукаво подмигивавший левым глазом, вдруг перестал мигать и вытаращил глаза.
- Он спустился на Малазу?! - воскликнул он, вскакивая на колени. Ай-я-ха-а... - протянул он и замигал еще лукавей и ожесточенней прежнего. Боюсь, что этот человек уже мертв, - сказал он, глядя в лицо Сарлу. - По Малазе бродят хунхузы - восемнадцать ружей...
- Йе?!
- Да, да... И его уже нельзя предупредить: он достиг уже среднего течения, если он не черепаха!..
- Чьи это хунхузы? - спросил Сарл, начавший от волнения завязывать мешок, сам не замечая этого.
- Это хунхузы Ли-фу... С ними был его помощник Ка-се... Я наблюдал за ними полдня и хорошо рассмотрел его: издали он похож на Монгули...
Монгули издал какой-то протестующий звук.
- О, я знаю, это разведка, за ними придет весь отряд, - продолжал Вадеди. - Они ищут места для становища...
- За ними смотрит Логада, - вставил Люрл, хищно раздувая ноздри: он не мог забыть, что его не оставили вместо Логады, боясь, что он не вытерпит и ввяжется в драку, - ему действительно очень хотелось пострелять.
Сарл, жалея русского человека, долго не мог успокоиться, говорил "тц-тц" и качал головой.
У маленького амбарчика на сваях, куда он понес свой тюк, играли двое детей - худенькая синебровая девочка лет восьми, нянчившая в колыске тряпичную куклу, и мальчик лет пяти, со вздутым животом и морщинистыми ладошками, мастеривший лук. Это были муж и жена. Пятилетний муж еще сосал грудь матери. Лук у него не ладился.
- Какой ты мужчина, - журила его девочка, - все валится у тебя из рук, как у русского...
- Да, да, нехорошо быть таким растяпой, - сказал Сарл, просовывая голову в амбарчик, оттуда повеяло на него запахом сушеной травы, употребляемой как подстилка для обуви. - Ты, наверно, не знаешь даже, что это за птица лазит по шиповнику?.. Вот она, видишь?
- Нет, я знаю - это свиристель, - угрюмо сказал мальчик.
- Ого!.. Нет, ты далеко пойдешь, - утешил его Сарл.
Но вдруг вспомнил про хунхузов и про русского с двумя лошадьми и глубоко вздохнул.
Когда он подходил к фанзе, зверье было уже убрано, - собаки с рычанием лизали черную от крови землю и растаскивали сизые потроха. Люди больше не смеялись. Вадеди, расширив глаза и мигая, растопырив пурпурные от костра пальцы, тихо говорил. Остальные внимательно слушали. Сарл сбоку заглянул в фанзу в решетчатое отверстие двери.
Робкая и хрупкая, как девочка, жена его Янсели, из рода Кимунка, - с раскрыленными тонкими черными бровями, с серьгой в носу, вся унизанная бусами, игравшими в косом, разрубленном на квадратики солнечном луче, сидела на корточках, раздвинув острые колени, и, напевая, мерно колыхала ребенка в колыске, похожей на детские салазки. Ребенок, с оплывшим книзу личиком и пухлыми губками, окутанный покрывалом, крепко притянутым к колыске кожаными ремешками, так что голова ребенка прижата была к кедровой спинке, безмятежно спал.
- ...Ба-а-ба... Ба-а-ба... - нежно и жалобно пела женщина.
Над лесом багровое садилось солнце; по небу стлались червонные полосы; скала Инза-лаза вздымалась над окутанной тенями падью, как пурпурный шатер; пахло черемухой и древним чадом пропекаемого на углях мяса. У опадающего костра сидели люди с вогнутыми носами и усеченными затылками, и один из них говорил:
- Нет, я верю в сны... Охеза-Хариус чуть не лишился жизни за то, что не верил в сны...
Вдруг тонкий, пронзительный и беспомощный крик донесся из-за черемух. Люди подняли головы. Собаки, не проявляя беспокойства, продолжали свою возню. Крик повторился и слышен был уже по всему поселку.
Это плакал только что народившийся ребенок Вадеди.
С черемух, изнемогая от тяжести, сыпалась желтая плодоносная пыльца, и люди, поднявшие головы, чувствовали себя неотъемлемой частью этого единого, могучего и неосмысленного плодотворения.
Сарл стоял у входа в жилище, не решаясь войти, и о древним благоговением слушал плач чужого ребенка и полный любви и жалобы голос своей подруги:
- ...Ба-а-ба... Ба-а-ба...
VII
Мартемьянов и Сережа провели ночь перед выступлением отряда Гладких в хоромах старовера Поносова.
Сережа проснулся оттого, что кто-то, выходя из горницы, оглушительно, как показалось во сне, хлопнул дверью.
Еще не светало, - окна были свинцовыми от тумана. Со двора доносились смутная возня, далекий, несердитый голос Гладких, - он кого-то ругал. Мартемьянова в горнице не было.
"Что же случилось? - подумал Сережа. - Да, пора выступать... Да, приехала Лена!" - вспомнил он, садясь на койке.
Он быстро оделся и вышел на крыльцо.
На улице уже чуть развидняло. Сережу охватил бодрящий холодок. В тумане у темных строений копошились люди: вытряхивали шинели, свертывали скатки. Из сараев выводили вьючных лошадей. Мешковатый и грузный партизан слезал с чердака, цепляясь задом за перекладины лестницы и громко зевая. Сережа улыбнулся, узнав Бусырю, над которым партизаны потешались вчера на пасеке.
- Э, уже собираются, - послышался у ворот звучный и приятный Сереже тенорок.
Сын Боярина, Федор Шпак, в перетянутой патронташем шинели, с сумкой за спиной и винтовкой на ремне, прихрамывая, вошел в ворота.
- Здорово, полковник! - весело сказал он плечистому партизану, счищавшему грязь с копыта у лошади.
- Здравствуй, анафема без ноги, - сдержанно ответил тот.
- А я думал, вы спите еще, ан, выходит, сам мало не проспал... Не знаешь, в какой меня взвод определили?
- Гладких придет, скажет... Тпрру-у, брюхатый!.. Он тебе скажет, повторил плечистый партизан, обивая копыто.
Из черной, растворенной настежь двери сарая напротив доносились знакомые голоса: один - спокойный, строгий и грустноватый - Сережа сперва не узнал, другой же - по-детски картавый и дерзкий - он различил бы из сотни.
- Как это так - не дашь? - грустно и строго говорил первый голос. Отряд пеший, а ты на лошади?
- Они мне не указь, - презрительно отвечал Семка Казанок. - Они, мозет, своих жалели, а я свою из дому привель...
- За это спасибо... Она и останется за тобой, мы только навьючим ее...
"Да ведь это Кудрявый!" - узнал Сережа первый голос.
- А я не дозволяю!.. - запальчиво ответил Семка.
- Ну, этого не может быть, чтобы ты не дозволил... - Кудрявый высунулся из сарая и, мельком взглянув на Сережу, крикнул в туман: - Быков!.. Патроны лучше на Казанкова: этот подюжее, а на Гнедка - сухари!..
Сережа, повеселев оттого, что так унизили Казанка, вернулся в сенцы, нащупал в темноте бочку и берестяной туесок на ней и, выйдя на крыльцо, умылся, перегнувшись через перила, набирая полный рот воды и мужественно фыркая.
Туман редел и золотился, когда отряд - двести с лишним человек, построившихся по четверо в ряд, с винтовками на ремнях, с Кудрявым и Гладких во главе и двадцатью вьючными лошадьми в арьергарде, - тронулся, шоркая сапогами, по Ольгинскому тракту, провожаемый лаем староверских собак.
Голосистый Шпак, шедший, прихрамывая, в передней колонне, завел "Трансвааль" - песню, которую в эти страдные дни певали не только во всех отрядах, но даже на вечерках, даже малые ребята. Отряд стройно подхватил. Сережа, шагавший с Мартемьяновым вне рядов, тоже подтянул звенящим альтом, слыша и выделяя свой голос в общем хоре. Над ними раскрылось звонкое небо, ударило жаркое пыльное солнце, горные отроги взялись нежным паром, как конские крестцы.
Вспомнив подслушанный им разговор в сарае, Сережа оглянулся: мелкокопытный, с серебряными ноздрями конек в яблоках - собственность Казанка - шел позади серых колыхающихся колонн навьюченным. Вел его, однако, не сам Казанок, а Бусыря, тяжело ступавший медвежеватыми толстыми ногами, видать, сильно потевший под сдвинутым на затылок малахаем. Казанок шел рядом, склонив набок белую головку в американской шапочке и пыля плетью, которая болталась у него на кисти. Иногда он неожиданно хватал Бусырю за ногу или, извернувшись, бил его каблуком сапожка по заду. Бусыря неуклюже отмахивался и кричал на него, но тотчас же его мясистое лицо расплывалось в улыбке: принимать издевательства за шутку было, очевидно, главным средством его самообороны в жизни.
Сережа с уважением поглядывал на Гладких, легко и сильно шагавшего впереди в мохнатых запыленных унтах, с закинутым за спину японским карабином. Под ворсистой рубахой, плотно облегавшей его могучие, статные плечи, перекатывались округлые мышцы. Их мягкое, атласное движение вдохновляло и радовало Сережу.
Незаметно поравнявшись с ним, Сережа попробовал вызвать его на разговор. Несмотря на то, что Сережа не, раз мечтал о встрече с подобным человеком и сам хотел быть таким же, он мало представлял себе, о чем с ним можно разговаривать. Наконец он высказал предположение, что Гладких должны быть хорошо известны эти места.
- Места? - переспросил командир, повернув к нему смуглое лицо, раздувая вороные усы. - Места, малец, ничего... Места, малец, кое-как, - добавил он, откровенно не поняв, о чем его спрашивают.
- Ну да, вы здесь давно живете... - почтительно заметил Сережа.
- О, мы здесь самые первенькие! - сказал Гладких с усмешкой. - Старик мой приплыл сюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76