Он изображает этакого тонкого ценителя, великосветского гуляку – уж и сам не знает, кем прикинуться! Смотрит в меню, держа его вверх ногами… Новый взрыв смеха! Ну, сейчас я его осажу!
– Странный вы тип, Сороконожка!
Прямо так, помимо шуток, строго… Сбить бы с панталыку этого негодяя! Хватит подсказок… Собираюсь с духом…
– Вы находите? – промурлыкал он мне в ответ. – Вы находите, молодой человек?
Принял за похвалу… Вы, мол, в полном блеске этим вечером… Совершенно счастливый, он без задержки сделал заказ, нарочито громким дребезжащим голосом… чтобы слышно было за всеми столиками… А я все принюхиваюсь, принюхиваюсь… Так и бьет в нос тянущая снизу вонь… Дышать нечем!
– Сороконожка! Сороконожка!
Напрягаюсь, чтобы дошло до этой падали. Напрасный труд! Мысли его занятны другим… Хрустит во всеуслышание… Его не собьешь! Прохаживается насчет кино, модных фильмов… Обо всем судит самоуверенно… Он привлекает внимание… к нему обращаются взоры… Какой ужас, на нас смотрят! Все посетители замерли, подняв вилки… Он так разгорячился, так размахался руками… что может создать помехи обслуживанию клиентов… И вдобавок, у него посвечивает в глубине глаз… Это производит сильное впечатление… Свою тираду о модных киноактерах он завершает так:
– Все они призраки! Хи, хи, хи!.. Призраки!
Ему кажется, что это верх остроумия… Хочет, чтобы все похихикали: «хи, хи, хи!»… Правда, присутствующие несколько ошарашены… Откуда выискался эдакий чудак! Все обратились в слух, даже есть перестали… а он просто голову потерял от такого успеха – ликует, сияет наш феномен! Как отвратительно он блеет, возится, клацает костьми! А какое зловоние в зале!.. А уж самоуверенности! Битком набит сведениями, так и сыплется из него… Кладезь неисчерпаемый! Публика ошеломлена, а он травит густо наперченные анекдоты… Срамник, поганец! Про всех самых ярких звезд, на английском, на французском… Интернационал!.. Про Макса Линдера, Пирла Уайта, Жюдекса, Сюзанну Гранде… Умеет разжечь любопытство слушателей… И про самые прославленные театры! Про актеров, тонких искусников слова… О Бэзиле Халлейне, об Этель… Особенно обильную пищу его красноречию доставляет любимец «Стрэнд ревю» Бэзил, очаровательно шепелявящий Бэзил… Он исполняет все его припевки, проблеивает – как же иначе? – и даже прошепелявливает.
It's Gilbert the filbert! The Prince's of the nuts!
На диво точное подражание… Пусть все подтягивают! Отбивает такт ножом. Затем принимается за Этель, обладательницу мужского голоса… Забавно у него выходит… Он старается вовсю… Этель Леви из оперетты…
Watch your step, watch your step! She is an adventure!
За столиками подхватывают, невнятно подпевают… Это злит его – к черту! Т-с-с! Довольно! Пусть все замолчат! Тишина! Он имеет сказать нечто важное… Доверительно… Нет, вам обоим, Вирджиния! Просит нас наклониться к нему поближе… Фу, опять эта мерзость! Ему угодно, чтобы мы наклонились к самому его рту…
– Слушай, слушай! – начинает он. – Глория Дей, верно? Ведь точно Глория Дей? Но тут же спохватывается: – Нет, не она! Нет, нет! Конечно, нет, проклятье!
Дать такого маху! Он колотит себя по темени черенком ножа, как я колотил по кроватной перекладине. Голова его отзывается гулким звуком. Таким образом он наводит в ней порядок, прерывает поток красноречия неожиданными откровениями.
– Габи Деслис, дамы и господа! Имя этой женщины – Габи Деслис!
Он обращается ко всем, сидящим в ресторане.
– Внимание! Объявляю вам, что эта танцовщица Гарри Пилсера, эта очаровательная душечка – умерла! Почила в бозе нынче утром! Хи, хи, хи! Все слышат меня? Я лично видел ее кончину…
Присутствующие ошеломленно переглядываются… никак не уразумеют, какое отношение это имеет к закускам.
– Да, да! – напирает он, смешливо фыркая. – Призраки! Верно, Фердинанд? Не более чем призраки, Фердинанд!
Обращается ко мне по имени при людях, призывает в свидетели… Дружка его… его… Не могу его оттолкнуть – еще обидится, а то и разъярится… жуткое зрелище… Смех у него замогильный, это уж точно… Габи Деслис была видной фигурой – эти никак не могли прийти в себя от неожиданного известия…
– Призраки, призраки! – все твердил он… ему нравилось повергать их в смятение… запутывать так, чтобы перестали соображать, что божий дар, а что яичница.
– Ведь верно, Фердинанд, верно? Всего лишь призраки! Главное, не прекословить ему!
– Разумеется, Сороконожка, разумеется! Вы чертовски правы!
Надо бы переменить тему…
– Суп! – возвещаю я. – Подавайте суп!
Мужественный поступок – не до супа мне!
– Ах, да! Конечно, конечно!
Проклятая рассеянность!.. Вспомнил… Вновь с силой стучит себя по черепу, чтобы срочно переключиться.
– Гарсон! Oberst! Waiter! Халдей! Kellner schnell, schnell! Сзывает на всех языках, чтобы все разом явились… Какой хохмач! Сколько молодости!
– Подайте нам прежде курицу, отменную курицу под сметаной! Главное, не забудьте сметану!
Бросает мне плутовской взгляд.
– Эта сметана – просто объедение! Убедитесь сами, друзья мои! Язык проглотишь! Все еще не насытились, дорогуша? А вы, дружище?
– Да так себе… – отвечаю ему.
– Может быть, крабов?.. Икры?.. Кнелей?.. Выбирай, чего пожелаешь.
Добивается, чтобы меня замутило до одурения – уж он-то знает, как на меня действуют его запашки… Снова начинает действовать мне на нервы…
– Вы очень богаты, господин Сороконожка? – спрашиваю у него громким голосом.
– Богат… Богат? Как сказать… Дело случая… Действительно, я пускаю в обращение денежные знаки… Наследую, трачу… Каждый день наследую, не так ли? Вы понимаете?
Смутить его невозможно. Сообщает мне подробности… Преспокойно…
– Видите ли, ведь мне каждую минуту что-то перепадает! То оттуда, то отсюда деньжата… Хи, хи, хи! Мелочь, а в итоге набегает… И так все время… Словом, располагаю!
До чего же забавно! При одной мысли об этом он прыскал от смеха… При мысли о том, как это ему достается и что этому конца не видно… Малышка ничего не понимала, хохотала вместе с ним. Верно, решила, что попала на представление балаганного шута… Живот можно надорвать, глядя на него!.. Ах, простая душа! Он твердил, что тут и понимать нечего.
– Поступления, поступления! – его корчило от восторга. – На текущий счет, хи, хи, хи!.. Всегда открыт, дамы и господа! «Корнер Хаус»! Открыт и днем, и ночью!
Ну, хват! Бесподобен! Днем и ночью! Какая находка! Вроде славного Лайонз Лестер… Кто же выпустил его? Вокруг его головы посверкивает, светится одежда на нем, мерцает в глубине глазниц… Вот такая у него мистика… Вряд ли у них выйдет лучше с Ахиллом… Эта мысль вдруг поразила меня, когда я глядел на него… Мумия с плакатиком, лампочками и прочим… Зря они будут тратить время на реставрацию – все равно не будет столь разительного впечатления… Им бы этого использовать… Охотно подарил бы… А между тем публика рядом с нами начала… беспокойно принюхиваться. Смотрят на меня, я ежусь… Не понимают, откуда тянет этим густым смрадом, подхватывают тарелки обеими руками, подносят к носу свои бифштексы. Такими уморительными они вдруг показались мне! Я так и покатился со смеху, не могу остановиться. Теперь нас трое весельчаков… Эти все нюхают, нюхают… Наш канатоходец особо не огорчается. «На мой текущий счет!» – повторяет он. Он держится мнения, что получается здорово. Малышка все-таки заметила, что происходит что-то странное.
– Isn't he funny? Don't you think? Ведь правда, он смешной?
Лопнуть можно от смеха!
Эти слова вызывают у него новый взрыв хохота. Его огорчает лишь, что я креплюсь… что меня не стошнило прямо в тарелку. Только Вирджиния ничего не чувствует, не замечает отвратительного зловония… Невероятно! Страшно довольна – и все тут. Ей безумно нравится ресторан, публика, музыка… Озорная шалость! А дядя-то ждет нас! Праздник в самом разгаре. Ее вздернутый носик подрагивает, сейчас что-то спросит… Любопытство молоденькой кошечки.
– Вы давно знаете его?
Прямо так и спросила у Сороконожки, хватило наглости! Ведь обо мне спросила!..
– Всю жизнь, милочка! Nobody knows him better! Никто не знает его лучше меня!
И рад-радешенек: вот удача!
– Еще бы нам не знать друг друга! Как еще знаем, мадемуазель! Спросите, спросите-ка его! С ним случаются такие припадки гнева – как вспыхнет, как распалится… не приведи, Господи! Ведь верно, я знаю тебя, дружочек?
И снова щерится, щелкая челюстями – того и гляди, все зубье себе раздробит. Щелкает, точно в черепушку кастаньет насыпано, а снизу волнами наплывает смрад гниющей падали… Целый батальон замертво свалит!.. Сидящие поблизости снова тянут носами, подозрительно нюхают свои бифштексы, ничего не понимают.
Он положительно собирается сорвать бурные аплодисменты. Сидит, сидит актеришко в нашем канатном плясуне!
– Могу утверждать без ложной скромности, что мне знакомы детские розыгрыши, каких вам не часто случалось видеть! Звучавшие на самых развеселых подмостках… и я знаю, что говорю! В самых распотешных балаганах!
Он заговорщически подмигивает мне… Догадался, что мне пришла в голову мысль об Ахилле… По лицу догадался… Ох, как не хочется, чтобы проникали в мои тайны!
– Да, без ложной скромности! – повторяет он. – Совершенно необычные аттракционы! Познакомился с ними еще во время оно!
За сими словами он испустил душераздирающий вздох, исполненный печали неизъяснимой, сокрушающее сердце рыдание сквозь нос… Звук такой, точно он шумно отрыгнулся… а зловония напустил, хоть беги! Меня едва не стошнило – насилу удержался… Подловил-таки, свинья эдакая!
– В другом мире! – между тем продолжал он. Взор его отуманился… подернулся грустью… глаза часто замигали…
– В Америке? – вступила малышка. Сказала первое, что пришло ей на ум.
– Нет, мадемуазель, нет! В Париже!
В Париже! Девчонка так и завертелась на своем стуле. Ей тоже хотелось в Париж. Ей вообще хотелось побывать везде. Вдруг она взгрустнула, залопотала что-то. Выходило, вроде, что она знает Париж… С дядей ездила… Девчонка бормочет, точно во сне… Странно! Тоже затосковала о былом… С чего вдруг?.. А, так она подражает Сороконожке!.. Она бормочет с такой грустью: «Часто, часто в Париж!.. С тетей, с дядей, со всеми… Милая моя тетя!.. Милый мой дядя!.. Платья, шляпы, кружева – все ей покупалось… Dresses… dresses… Мне, знаете, тоже… dresses!.. Вот уже и воспоминания кокетки… То опечалится, то вдруг снова развеселится… и вдруг как зарыдает!
– You didn't know my aunt?
Знал ли я ее тетю? Такая простодушная, такая грустная… словно все в мире были знакомы друг с другом. Тоже дело рук этого говенного мертвяка! Вконец он истерзал ее печалью.
Только охота ему еще больше форсу напустить.
– Я со всеми знаком, мадемуазель!
– Со всеми? А со своей матерью, падаль?
Вот как я ошарашил его!
– А ты, часом, моих кишок не видел? – зло возразил он. Вижу, роется в своих лохмотьях… собирается вытащить свои потроха. Замутило меня… и я сдался, проглотил молча. А он оскорблен: перестал пыжиться, скрипеть и все такое, нахохлился на своем стуле, знать меня не желает, пень эдакий, перестал посверкивать, надулся… А эта чертова девчонка снова вылезла… Непременно знать ей надо.
– Но моя тетя умерла, сударь… Она была такая добрая, такая добрая!..
Очаровательный разговор! Пихнул ее коленом, но она не поняла.
– Умерла моя тетя, сударь! – повторила она. Он разом повернулся к ней.
– Вашу тетю убили? Nobody killed her? Как раз для ушей сидевших рядом с нами!
Малышка широко раскрыла глаза… никак не сообразит, что бы это могло значить… Повторяет «killed her… killed her…», озирается на публику…
Он наклонился к ней и спросил в лоб:
– С ней приключился несчастный случай?
И заскрежетал, заклацал, забренчал костьми. Зазвенели бокалы, тарелки. Так задребезжало… что я уже решил, что вот сейчас все повалится, перебьется – такой с ним случился припадок веселья.
– Вот смеху-то! Вот умора! – пронзительно заблеял он, так что задрожали, зазвякали стекла во всех окнах.
– Как же, несчастный случай! Не верю я в несчастные случаи!
Скандал, срамота… Что он вытворяет, какой вой поднял… Гляжу в сторону директора, стоящего тут же во фраке… Почему он не прикажет вышвырнуть его? Или чары и на него действуют? Неужто не чует запаха? Похоже, он испытывает к нему чувство почтения… наблюдает на расстоянии… Так не может продолжаться.
– Это скелет! – объявляю я во всеуслышание. Без всяких околичностей. Он прикидывается, будто ничего не слышит. Бедная малышка в полной растерянности… Мордочка, милое грустное личико. Потрясенная… глядит на это чудовище… В какой переплет мы попали!.. Но если появятся легавые, будет еще хуже… Вляпались! Сажусь на место, слушаю, что он несет… Клянусь, он просто околдовал всех!.. Никто и пикнуть не смеет… Поразительная, колдовская власть!.. А все-таки сделал промашку наш канатоходец! Сунулся с этой тетей! Ни к селу ни к городу! Убийство, убийство!.. Заладил! На дверь мне указывал… Я-то сразу сообразил, куда он клонит… Да пусть скрипит себе!.. Плевал я с высокой горы… на эти намеки!.. У меня убийство в крови, я и не скрывал! Медаль, воинские почести, все такое… Ну, так что, несчастный мосол?.. Пусть несет околесицу, мелет вздор, страхолюдина! Еще немного, и он увел бы ее у меня… заморочил бы ей голову своей замогильщиной… Ведь она уже на все стала глядеть его глазами… В ее возрасте сверхъестественная призрачность особенно ценится… По счастью, он такую глупость сморозил, в такую лужу ухнул!.. Бедная птичка так горевала по тете… так горько ее оплакивала… А такая веселая была еще минуту назад… Взяла было верх эта рубленая тухлятина, этот мешок костей, и так обмишулиться! Да еще собирался начать по новой… уже и не знал, с какого конца взяться… Что-то сообразил, хотел поправить дело… да все не то… все не так! Заскрипел, затрясся, пошел лепить ляпу за ляпой, огород городить… Этот жалкий сморчок распалялся все больше. Засветился вдруг изнутри, вся кожа обсыпалась огоньками… Нужно ведь ему было вернуть к себе уважение… Расшибается в лепешку… Пыжится… А она уже и не слушает, и не глядит… А слезы так и текут, так и текут… Я радуюсь… Какой провал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99