– Да я знаю, ты такая душенька, – сказал Пол.
– А вот и ошибаешься! – возмутилась Фанни. – Вовсе я не люблю разводить нежности. – У нее было сильное, глубокое контральто.
– Вечно ты, притворяешься этакой бессердечной деревяшкой, – со смехом сказал он. – А ведь ты чувствительная, как…
– Уж лучше пусть меня называют чувствительной, чем ледяшкой, – выпалила Фанни. Пол понял, что это камешек в огород Клары, и улыбнулся.
– Неужели ты это обо мне говоришь такие гадости? – смеясь, спросил он.
– Нет, мой птенчик, – с бесконечной нежностью ответила горбунья. Было ей тридцать девять лет. – Нет, мой птенчик, ты ведь не воображаешь, будто ты этакий красавец из мрамора, а все мы просто грязь. Я ведь не хуже тебя. Пол, правда? – Она была в восторге от своего вопроса.
– Так ведь все люди одинаковы, верно? – ответил он.
– Но я не хуже тебя, правда, правда. Пол? – отважно настаивала Фанни.
– Ну, конечно, не хуже. И уж наверняка добрей, великодушней.
Ей стало боязно. Как бы ей не разреветься.
– Я решила, приду-ка пораньше… девчонки уж точно скажут, что я хитрая! Ну, а теперь закрой глаза…
– И открой рот, увидишь, что Господь пошлет, – докончил Пол и так и сделал, ожидая шоколадку. Ему слышно было, как шуршит фартук, как тихонько звякнул металл. – Сейчас посмотрю, – сказал он.
И открыл глаза. Фанни глядела на него, длинное лицо ее разрумянилось, голубые глаза сияли. На рабочем столе перед ним лежал небольшой пакет с тюбиками красок. Пол побледнел.
– Нет, Фанни, – быстро сказал он.
– Это от нас от всех, – поспешно ответила она.
– Нет, но…
– Они такие, как нужно? – спросила она, радостно взволнованная.
– Господи! Да лучших не сыскать в каталоге.
– Такие самые, как нужно? – воскликнула Фанни.
– Они у меня в маленьком списке, я его составил на случай, когда разбогатею. – Он закусил губу.
Фанни отчаянно разволновалась. Надо ей перевести разговор.
– Всем уж так хотелось тебе их подарить, все внесли свою долю, кроме царицы Савской.
Царица Савская – это Клара.
– А она не присоединилась? – спросил Пол.
– У ней и случая не было, мы ей не сказали. На кой нам, чтоб она все по-своему сделала. Мы вовсе не хотели, чтоб она в это встревала.
Пол посмеялся над Фанни. Он был глубоко тронут. Но пора было уходить. Она стояла совсем близко. И вдруг обхватила его за шею и жарко поцеловала.
– Сегодня тебя разрешается поцеловать, – виновато сказала она. – Ты стал такой белый, у меня аж сердце заныло.
Пол поцеловал ее и ушел. Руки у нее оказались такие худенькие, у него у самого сжалось сердце.
В этот день он повстречался с Кларой в час обеда, когда бежал вниз мыть руки.
– Вы не ушли обедать! – воскликнул он. Обычно она в обед не оставалась на фабрике.
– Да. И я будто пообедала старыми протезами. Сейчас мне необходимо выйти, не то буду чувствовать, словно я вся из отработанной резины.
Но она медлила. И Пол мигом понял, чего она хочет.
– Вы куда-нибудь идете? – спросил он.
Они пошли вместе к Замку. Верхнее платье Клары было очень будничное, чуть ли не уродливое; в помещении же она всегда была одета мило. Неуверенными шагами она шла рядом с Полом, опустив голову и отворотясь от него. Скверно одетая и ссутулившаяся, она предстала сейчас перед ним в самом невыгодном свете. Он с трудом узнавал ее статную фигуру, в которой словно бы дремала тайная сила. Съежившись под взглядами прохожих, она стала вовсе неприметной.
Парк Замка был зелен и свеж. Взбираясь по крутому подъему. Пол смеялся и болтал, а Клара шла молчаливая, похоже, невесело о чем-то задумалась. У них едва ли хватило бы времени зайти в приземистое квадратное здание, которое венчало отвесную скалу. Они прислонились к стене, в том месте, где утес прямо спускается в парк. Пониже, в ямках, выдолбленных в песчанике, прихорашивались и нежно ворковали голуби. Внизу, в стороне, у подножия скалы, на бульваре в озерцах собственной тени стояли крохотные деревца, и крохотные человечки, смехотворные в своей озабоченности, торопливо семенили кто куда.
– Так и чудится, будто можешь сгрести весь этот люд, точно головастиков, и зажать в горсти, – сказал Пол.
– Да, – со смехом ответила Клара. – Нужно отойти подальше, чтобы увидеть, какие мы есть на самом деле. Деревья куда значительней.
– Только по величине, – сказал он.
Клара язвительно засмеялась.
Дальше, за бульваром, тонкими металлическими нитями обозначались железнодорожные пути, по обеим сторонам их теснились крохотные штабели досок и бревен, возле них суетились, дымя, игрушечные паровозики. Среди черных отвалов блестела серебряная тесьма канала. Еще дальше, на речном берегу, тесно сгрудились жилища; будто черные ядовитые сорняки, они тянулись плотными рядами и густо засеянными грядками, и там и сям на равнине, рядом с блестящим иероглифом реки, поднимались растения повыше. Крутые отвесные утесы по ту сторону реки казались мелкотой. Широкие пространства то темные, поросшие лесом, то слабо светящиеся полями пшеницы, уходили в туманную даль, где высились синие горы.
– Одно утешение – что город не растет дальше, – сказала миссис Доус. – Он пока только маленькая болячка на зеленом просторе.
– Маленький струп, – сказал Пол.
Ее передернуло. Город она терпеть не могла. Она с тоской смотрела на поля, в которых ей было отказано, лицо ее побледнело, враждебно замкнулось, и она напоминала Полу исполненного муки и раскаяния падшего ангела.
– Но город – это совсем неплохо, – сказал Пол. – Он такой временно. Это непродуманное, нескладное воплощение идеи, мы еще поймем, какой же он должен быть. Город станет совсем неплохим.
В углублениях скалы, среди нависающих кустов, уютно ворковали голуби. Слева над беспорядочной каменной свалкой городских зданий высилась большая церковь святой Марии, под стать Замку. Глядя в поля, Клара весело улыбнулась.
– Теперь мне лучше, – сказала она.
– Спасибо, – отозвался Пол. – Ай да комплимент!
– А как же! – засмеялась миссис Доус.
– Гм! Стало быть, отбираете левой рукой то, что дали правой, – сказал он.
Она рассмеялась, он ее забавлял.
– Но что с вами было? – спросил он. – Что-то вас тревожило. На лице и сейчас еще печать тревоги.
– Пожалуй, не стоит вам говорить.
– Ну и держите про себя, – сказал он.
Клара покраснела, прикусила губу.
– Нет, – сказала она. – Это все из-за наших девушек.
– А что? – спросил Пол.
– Они уже неделю что-то затевают, а сегодня, кажется, особенно полны своей затеей. Все как одна. А от меня скрывает, и мне обидно.
– Вот как? – озабоченно спросил он.
– Меня бы не трогало, если б они не тыкали мне в нос, что есть у них какой-то секрет, – продолжала она, голос гневно зазвенел.
– Чисто по-женски, – сказал он.
– Это гадость, низкое злорадство, – ее голос был как натянутая струна.
Пол молчал. Он знал, почему девушки злорадствуют. И ему неприятие было, что из-за него опять повали раздоры.
– Пускай секретничают сколько угодно, – горько рассуждала вслух Клара, – но могли бы не хвастаться, что у них от меня секреты, мне и без того невесело, что я вечно на отшибе. Это… это просто невыносимо.
Пел с минуту раздумывал. Он был в смятении. Даже побледнел, заговорил взволнованно.
– Я вам объясню, в чем деле. Это из-за моего дня рожденья, девушки купили мне целую кучу красок, все вскладчину. Они к вам ревнуют, – он почувствовал – при слове «ревнуют» Клара сделалась высокомерно холодной, – просто потому, что иногда я приношу вам какую-нибудь книгу, – медленно прибавил он. – Но послушайте, это ж пустяк. Не огорчайтесь из-за этого, пожалуйста… ведь… – он усмехнулся, – вот они торжествуют, а что бы они сказали, если б увидели нас сейчас?
Клара рассердилась на него – зачем так неловко упомянул об их дружеской прогулке. В сущности, это оскорбительно. Но так он скромно держится… и она его простила, хотя и не без труда.
Их руки лежали на грубом каменном парапете крепостной стены. Пол унаследовал от матери изящное сложение, и кисти у него были маленькие и крепкие. А у Клары – большие, под стать ее большим рукам и ногам, но белые и на вид сильные. Глядя на ее руки, Пол лучше ее понимал. «Как она нас ни презирает, все равно ей хочется, чтоб кто-нибудь взял ее руки в свои», – подумалось ему. А Клара смотрела на руки Пола, такие теплые, живые, и показалось, лишь для нее они и живут. Пол невесело задумался, сдвинув брови, уставился вдаль, поверх полей. Хоть и малое, но живописное разнообразие очертаний исчезло; только и осталась безбрежная, темная, связующая всех скорбь и трагедия, одна и та же во всех домах, на берегах реки, у людей и у птиц; лишь по видимости отличались они друг от друга. А теперь, когда очертания словно истаяли, осталась масса, составляющая весь этот край, темная масса борьбы и боли. Фабрика Джордана, фабричные девушки, мать, большая, вознесенная вверх церковь, городские джунгли – все слилось воедино и каждая частица погружена была во тьму и скорбь.
– Это что, два пробило? – удивленно спросила миссис Доус.
Пол вздрогнул, и все разом обрело форму, всему возвращена была своя особость, непохожесть, дар забывать и радоваться.
Они заторопились назад, на фабрику.
Когда он в спешке проверял еще пахнущую глажкой работу, принесенную из комнаты Фанни, готовясь отправить ее вечерней почтой, пришел почтальон.
– Мистер Пол Морел, – с улыбкой сказал он, вручая Полу пакет. – Почерк дамский! Поосторожней, чтоб девушки не углядели.
Сам любимец девушек, почтальон любил пошутить над их влюбленностью в Пола.
В пакете оказался томик стихов и короткая записка: «Позвольте послать вам это и таким образом покончить с моим пребыванием на отшибе. С наилучшими чувствами и добрыми пожеланиями. К.Д.». Пол жарко покраснел.
– Боже милостивый! – воскликнул он про себя. – Миссис Доус. Ей же это не по карману. Боже милостивый, кто бы мог подумать!
Его вдруг глубоко тронул ее поступок. Захлестнуло сердечным теплом. Озаренный им, он ощутил ее всю, будто она была тут, рядом – ее руки, и плечи, и грудь, он видел их, чувствовал, чуть ли не заключал их в себе.
Этот Кларин шаг еще больше их сблизил. Девушки подметили, что когда Пол встречался с миссис Доус, он поднимал глаза и здоровался с той особой живостью, которая все им объяснила. Клара не сомневалась, что он ничего такого за собой не замечает, и не подавала виду, что понимает его состояние, лишь, столкнувшись с ним, отворачивалась.
Они очень часто гуляли вместе в обеденный час; делали это совершенно открыто, ничуть не таясь. Все, видно, понимали, что он не отдает себе отчета в своем чувстве и что нет ничего дурного в его поведении. Он разговаривал с ней теперь почти так же пылко, как, бывало, с Мириам, но разговор уже занимал его меньше; собственные умозаключения нисколько его не беспокоили.
Однажды в октябре они пошли выпить чаю. Вдруг им вздумалось остановиться на вершине холма. Пол взобрался на калитку и уселся наверху, Клара села на приступку. День был тихий-тихий, в легкой дымке, сквозь которую пробивались ярко-желтые снопы света, Пол и Клара молчали.
– Сколько вам было лет, когда вы вышли замуж? – наконец негромко спросил он.
– Двадцать два.
Она вымолвила это кротко, чуть ли не смиренно. Теперь она ему расскажет.
– Восемь лет назад?
– Да.
– А когда ушли от него?
– Три года назад.
– Пять лет! Вы его любили, когда выходили замуж?
Она помолчала, потом медленно заговорила:
– Я думала, что люблю… более или менее. Я не очень-то про это думала. И он очень хотел этого брака. Я тогда была ужасная скромница.
– И вы пошли на это не слишком обдуманно?
– Да. Кажется, я чуть не всю жизнь была как во сне.
– Точно сомнамбула? Но… а когда вы проснулись?
– А я не знаю, проснулась ли, просыпалась ли хоть раз… с тех пор, как кончилось детство.
– Вы впали в сон, когда становились женщиной? Очень странно! И он вас не разбудил?
– Нет, он так и не достучался, – ответила она безо всякого выражения.
Коричневые птицы пронеслись над живой изгородью, в которой алели на голых ветвях ягоды шиповника.
– Не достучался до чего? – спросил Пол.
– До меня. В сущности, он никогда ничего для меня не значил.
В этот послеполуденный час было так мягко, тепло и туманно. В синеватой дымке рдели красные крыши коттеджей. Полу нравился этот день. Слова Клары чувством он воспринимал, однако понять их не мог.
– Но почему вы ушли от него? Он плохо с вами обращался?
Ее чуть передернуло.
– Он… так или иначе меня унижал. Старался меня затоптать, потому что я оставалась сама по себе. А потом я почувствовала, будто хочу бежать, будто я связана, скована. И мне показалось, низкий он человек.
– Понимаю.
Ничего он не понимал. Спросил:
– И он всегда был низким?
– Отчасти, – не сразу ответила Клара. – И еще казалось, будто он и правда не может достучаться до моей души. И тогда он делался грубым… он был очень грубый.
– И почему вы в конце концов от него ушли?
– Потому что… потому что он мне изменял…
Некоторое время оба молчали. Клара держалась рукой за воротный столб. Пол прикрыл ее руку своей. Сердце его сильно билось.
– Но вы… вы когда-нибудь… хоть когда-нибудь дали ему такую возможность?
– Возможность? Какую?
– Приблизиться к вам.
– Я вышла за него замуж… и я хотела этого…
Каждый старался, чтобы голос у него не дрожал.
– По-моему, он вас любит, – сказал Пол.
– Похоже на то, – ответила она.
Пол хотел убрать свою руку и не мог. Она помогла ему: сама отняла руку. Помолчав, он снова заговорил:
– И вы без конца от него ускользали?
– Он ушел от меня, – сказала она.
– Наверно, он пытался стать для вас всем на свете, но не сумел?
– Он старался добиться этого грубостью.
Но не по силам оказался им этот разговор. Пол вдруг спрыгнул с калитки.
– Вставайте, – позвал он. – Пойдем выпьем чаю.
Они нашли домик, где их согласились напоить чаем, и сели в холодной гостиной. Клара налила ему чай. Она совсем притихла. И Пол чувствовал, она опять от него отгородилась. После чая она, грустно задумавшись, уставилась в чашку и все вертела, вертела на пальце обручальное кольцо. Потом рассеянно сняла его, поставила боком на стол и закрутила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64