(495)988-00-92 магазин https://Wodolei.ru
За исключением кратких периодов общения с де Сюрси и Анной Руссель, он жил в мире грубой физической силы, примитивных эмоций и желаний, скованном традициями и религиозными устоями, — в мире, где оригинальная мысль настолько блистательно отсутствовала, что никто и не подозревал о возможности её существования. И теперь, когда стлавшийся по земле густой туман немного поднялся, он разглядел проблески иной жизни — свободной, смелой и не стесненной условностями.
— Давайте, — говорил Эразм, — забудем наши личные и мелкие заботы: что ваша светлость — слуга Франции, что у вас, каноник Картелье, голова идет кругом от хождения по канату между Савойей и кантонами, что мне, бедняге, приходится царапать пером, дабы заработать на пропитание. С вашего позволения, поднимемся на ступень выше…
Его улыбка, обращенная ко всем, в том числе и к Блезу с Пьером, была необычайно любезной и подбадривающей.
— Да, мой высокочтимый де Сюрси, вы были правы: я должен ещё кое-что сказать и о Франции, и об Империи. Ибо если бы император Карл был государем намного худшим, а Франциск, христианнейший король, — намного лучшим, я все-таки оставался бы верным приверженцем империи. И вот по какой причине. История в развитии своем переходит, главным образом, от меньшего к большему, все более широко расходящимися кругами. Империя гибнет, но в конце концов появляется империя более великая. Мог ли Кир предвидеть Александра или Александр — Рим? Рим, скажете вы, тоже пал. Но можем ли мы отрицать — отнеситесь с терпением к моим фантазиям, — что когда-нибудь возникнет более могущественное государство, которое охватит весь мир?
— Quid dicis? — переспросил Картелье, приставив ладонь чашечкой к уху.
— Это мечта, Эразм, — воскликнул де Сюрси. — Но это прекрасная мечта!
Эразм заговорил более четко, чтобы слышал каноник:
— Не просто мечта, я думаю. Но в любом случае, и по своим убеждениям, и по складу ума, я приемлю такое государство. Ибо в нем я был бы гражданином мира, а не голландцем, не французом, не женевцем… О вы, твердокаменные патриоты той или иной страны, придет ваш черед на некоторое время, вы будете резать друг другу глотки ради разрушения Европы и ради славы ваших знамен. Но поток истории течет против вас, и ваше время минует.
Маркиз пожал плечами:
— Mi amice, мы живем в таком мире, каков он есть, а не в таком, каким он может стать когда-нибудь.
— Верно, господин мой, однако мы не приемлем то, что есть, не стремясь к чему-нибудь лучшему. Мой английский друг, восхитительный Томас Мор, не служит Англии хуже оттого, что пишет «Утопию». И заметьте вот что: будучи приверженцем империи, я — во многом по тем же соображениям — добрый католик.
Де Сюрси вскинул брови:
— Боже упаси вас быть кем-либо другим! Но я не вижу связи… Я тоже добрый католик, хоть и не сторонник империи.
— Eheu, mi domine, неужто вы не постигаете, что всеобщая вера — неотъемлемая часть, хоть и на другом уровне, всеобщего государства? Потому я и порвал отношения с этим поджигателем Лютером, который готов сжечь до основания дом церкви только потому, что тот нуждается в уборке и ремонте. Нужно ли, чтобы христианская вера, некогда примирявшая всю Европу, была раздроблена на куски и стала причиной ненависти и войны? Нет, господа, я остаюсь католиком. Я привержен всеобщим установлениям, в пределах которых люди могут обрести мир.
Беседа перешла к волнениям в Германии; Блез между тем содрогнулся при мысли о разрываемой на части церкви. Казалось, гигантская волна нависла над Европой, угрожая высшей ценности человеческой жизни. До сих пор люди воспринимали католическую религию, как солнце, которое сияет для всех без различия. Это была единственная связь между людьми, между другом и врагом, это была исходная норма жизни. Он давно слышал разговор о необходимости реформы, но раскол — это совсем другое дело, невыразимо ужасное.
— Какова, по вашему мнению, ученейший Эразм, — спрашивал между тем маркиз, — основная черта нашего века?
Тот, прежде чем ответить, раз-другой повернул в руках серебряный кубок, а потом сказал:
— То, что у него такое множество черт, друг мой, что он столь изобилен — главным образом, злом из-за страстей человеческих, но также и добром. Заросли плевелов, среди которых кое-где встречаются розы. Одна и та же земля питает и те, и другие. Может быть, с течением времени, через много лет — через очень много лет — люди станут корчевать плевелы и взращивать розы, пока не зацветет сад, более роскошный, чем любой известный миру прежде. И ещё я сказал бы: наш век так озадачен новинками, что забыл многое старое, то, что когда-нибудь придется припоминать с муками.
— Что, например? — вставил Картелье.
— Например, смиренность. Например, также, что Бога нельзя осмеивать. Например, любовь, этот свет неземной, который Господь принес в мир.
— Вы говорите о плевелах, — сказал де Сюрси, — и, клянусь Юпитером, нет нужды показывать на них пальцами. Но розы? Какие розы мог взрастить наш век?
— Свобода, — ответил Эразм. — Я разумею свободу отдельного человека быть выделенным из стада, из муравейника. Или скорее, да будет позволено сказать, новый рассвет этой свободы, которая является целью цивилизации и надеждой человечества. Ибо тирания стада — наихудшая из тираний, самая слепая, самая унизительная. И каждый век славен в той мере, в коей обилен выдающимися людьми, свободными от этой тирании. То, что в наш век такая свобода вновь пробудилась от глубокого сна, — достижение, уравновешивающее множество зол. Разве это не предвестие просвещенной главы истории, если только розу, о которой мы говорим, будут охранять и лелеять? Но для этого необходима бдительность, ибо, как правило, люди обнаруживают, что рабом быть легче, чем свободным.
Маркиз поклонился:
— Никто в наше время не может с большим основанием говорить о свободе, чем вы, Эразм. Вы взращиваете свои собственные мысли, идете своим собственным путем. Но скажите вот что: не откажет ли то всеобщее государство, о котором вы мечтаете, и всеобщая вера тоже, — не откажут ли они человеку в личной свободе?
— Нет, mi domine, в таком виде, как я себе их представляю, — нет. Ибо я мечтаю также и о всеобщем законе, который обуздает войну или сделает её невозможной. А война — главный враг свободы. Ведь это во время войны преобладает над всем мнение черни, которой управляют инстинкт, обычай и страсть, а та свобода, о которой мы рассуждали, исчезает. Вы найдете, я думаю, что те, которые говорят о войнах за свободу, употребляют это слово в ином смысле, иногда просто лицемерном. Но в любом случае война требует подчинения, она безразлична к истине; во время войны расцветают тирания, ненависть и отчаяние. И учтите, что войны все разгораются, — вспомните эти громадные армии в сотни тысяч человек, эти новые виды оружия… Вы улыбаетесь, слушая мечты о всеобщем государстве. Я же надеюсь, что кошмарный сон о всеобщей войне не сбудется. Но если до неё дойдет — не ждите свободы. Только в мире без войн наиболее возможно многообразие. Я имею в виду многообразие всех плодов мысли и цветов духа — в том числе и свободу.
Эразм прервал речь, услышав чьи-то быстрые шаги на дорожке.
У входа в беседку появился припорошенный пылью, пропахший едким потом человек, очевидно курьер.
— Монсеньор де Воль?
— Да, — ответил маркиз.
Человек вошел, опустился на одно колено, поцеловал письмо, которое держал в руке, и подал де Сюрси.
— От его величества, из Лиона. Мне было приказано — срочно, как можно более срочно.
— Итак, — улыбнулся Эразм, — мы спускаемся с небес мысли на землю реальных действий, из будущего в настоящее.
Он встал, за ним поднялся и Картелье.
— За отраду для духа и для тела благодарим вас, господин.
— Я обязан вам гораздо большим, mei domini.
Последовали новые любезности. Компания вернулась в гостиницу. Расставшись с гостями после прощальных пожеланий доброй ночи, маркиз попросил Блеза и курьера пройти с ним наверх в его комнату.
Под ярким светом канделябра де Сюрси развернул королевское письмо. И, пока он читал, морщины на его лице обозначались все глубже.
Наконец, подняв глаза, он поманил к себе курьера, поблагодарил за труды и дал ему монету.
— Утром отправитесь в Лион, — приказал он, — отвезете королю мой ответ. Будьте готовы выехать без промедления.
Когда курьер с поклоном удалился, маркиз продолжал, обращаясь к Блезу:
— Ну, сын мой, коннетабль раскрыл свои карты; охота началась. Теперь, если только твой брат и сэр Джон Руссель от нас не ускользнут и все пойдет как надо, ты можешь стать тем человеком, которому король будет рад оказать все почести. Вот, прочти письмо сам. Мы должны построить наш план в соответствии с ним.
Глава 28
Вот что писал король:
«Мсье де Воль, я получил Ваше письмо из Женевы, в котором Вы сообщаете о благополучном завершении Вашей миссии в швейцарском парламенте. Это поручение выполнено Вами, как всегда, с большим умением и во всех смыслах в соответствии с нашим желанием.
Вы сообщаете также, что наше письмо, написанное в Фонтенбло, было в должный срок доставлено Вам Блезом де Лальером и что девица Анна де Руссель благополучно прибыла в Женеву. Чем я весьма удовлетворен, ибо безрассудное поведение упомянутого де Лальера с упомянутой госпожой в пути свидетельствовало о том, что сей господин — беспутный, бесшабашный пройдоха. Это дало основание для беспокойства, не было ли отдано нами письмо в ненадежные руки. Моя тревога была тем большей, что де Лальер принадлежит к семейству известных сторонников сеньора де Бурбона и что, насколько мне известно, он мог быть понужден к выдаче письма или его содержания одному из этих сторонников. Несомненно, он не тот человек, которому можно доверяться в делах важных и секретных».
Дойдя до этого места, Блез поднял глаза и встретился взглядом с де Сюрси. Его будущее — в той степени, в какой оно зависело от короля, — было заключено в этой фразе, как растение в семени: возмущение короля, предательство семьи, которое можно использовать против него.
Он продолжил чтение.
«Мсье де Воль, дабы вы были осведомлены касательно этого дела с сеньором де Бурбоном, — знайте, что сегодня, достигнув предела своего терпения, я послал Великого Магистра и маршала де ла Палиса с двумя сотнями дворян и со стрелками гвардии, числом от четырех до пяти сотен лошадей, вместе с четырьмя тысячами пешего войска, в Бурбонне. И я приказал им схватить персону означенного господина Бурбона, где бы они его ни обнаружили. Кроме того, я послал роты герцога Алансонского и герцога Вандомского для тщательного поиска по всей Оверни и Бурбонне с целью затоптать любые искры мятежа, где бы они ни тлели в сих провинциях.
Знайте далее, мсье, что около недели назад названный герцог Бурбонский, прикинувшись больным, но притворившись также, что весьма желает доставить нам удовольствие, прибыл на носилках из Мулена в город Ла-Палис, что по дороге на Лион. Здесь его предполагаемая болезнь из тяжкой обернулась смертельною, врачи заявили о сильных болях в голове и в почках и о том, что моча его настолько перегружена, что жизни ему остается не более трех дней. После чего означенный герцог Карл, который либо вообще был не в состоянии переносить путешествие, либо, если уж оказался в состоянии, то мог бы продолжать путь на Лион, повернул обратно к Мулену. И я, устав от обманных отговорок и предлогов, принял вышеуказанные меры для взятия под стражу его персоны, надеясь, что время ещё не упущено окончательно.
А для большей надежности я поместил под арест тех из сторонников герцога, которые находились в Лионе, а именно, господина де Сен-Валье, господина де При, епископа Антуана де Шабанна и ещё нескольких. Может быть, от них удастся получить дополнительные свидетельства злодейства и предательских поступков упомянутого господина де Бурбона.
Мсье де Воль, вам известно, что, вопреки вашему совету, я ждал столь долго, надеясь на явное доказательство виновности коннетабля; ибо, как я писал вам из Фонтенбло, он любим по всей Франции и никакие слабые свидетельства делу не послужат. Потому будьте бдительны касательно английского эмиссара к сеньору де Бурбону, о котором я вам давал указания. Сейчас более чем когда-либо арест такого агента в пределах Франции, а особенно если он будет схвачен во время переговоров с Бурбоном, явится тем доказательством измены, каковое я ищу.
Если вы каким-либо образом обнаружите сего агента в Савойе, немедля пришлите нам известие о нем с тем курьером, который доставит вам настоящее письмо. Если он все-таки дерзнет проникнуть во Францию, вам надлежит обеспечить, чтобы за ним неотступно следовали по крайней мере двое опытных людей, подходящих для сего предприятия. На такой случай я поставил конные отряды в Бельвиле, Вильфранше и Треву, по реке Соне, так что, где бы означенный эмиссар ни пересек нашу границу, один из ваших людей сможет призвать подмогу, пока второй будет продолжать преследование. Нет сомнений, что указанного англичанина проводят к герцогу. И таким образом удастся не только захватить их обоих вместе, но также и узнать, где находится сейчас упомянутый господин де Бурбон, поскольку в настоящую минуту сведения о его местопребывании сомнительны. Однако, повторяю, позаботьтесь, дабы человек, избранный вами для этой миссии, был надежен и опытен, ибо я придаю делу величайший вес.
Мсье де Воль, нам сообщили, что упомянутый герцог Бурбонский решился в конечном счете искать убежища в одной из своих крепостей — Шантель или Карлат — и защищать таковую от нас, рассчитывая на помощь из-за границы. Однако, как я считаю, он найдет это весьма трудным делом, учитывая, какие силы сейчас направляются против него. Итак, с Богом, и да хранит он вас.
Франциск».
Блез задержал взгляд на жирном росчерке подписи и имени секретаря — Бабу — под нею.
— Ясно одно, — сказал он наконец. — После этого письма ваша светлость уже не может послать меня. «Надежен и опытен»! Удивляюсь, как это король не исключил меня, назвав прямо по имени.
Маркиз кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Давайте, — говорил Эразм, — забудем наши личные и мелкие заботы: что ваша светлость — слуга Франции, что у вас, каноник Картелье, голова идет кругом от хождения по канату между Савойей и кантонами, что мне, бедняге, приходится царапать пером, дабы заработать на пропитание. С вашего позволения, поднимемся на ступень выше…
Его улыбка, обращенная ко всем, в том числе и к Блезу с Пьером, была необычайно любезной и подбадривающей.
— Да, мой высокочтимый де Сюрси, вы были правы: я должен ещё кое-что сказать и о Франции, и об Империи. Ибо если бы император Карл был государем намного худшим, а Франциск, христианнейший король, — намного лучшим, я все-таки оставался бы верным приверженцем империи. И вот по какой причине. История в развитии своем переходит, главным образом, от меньшего к большему, все более широко расходящимися кругами. Империя гибнет, но в конце концов появляется империя более великая. Мог ли Кир предвидеть Александра или Александр — Рим? Рим, скажете вы, тоже пал. Но можем ли мы отрицать — отнеситесь с терпением к моим фантазиям, — что когда-нибудь возникнет более могущественное государство, которое охватит весь мир?
— Quid dicis? — переспросил Картелье, приставив ладонь чашечкой к уху.
— Это мечта, Эразм, — воскликнул де Сюрси. — Но это прекрасная мечта!
Эразм заговорил более четко, чтобы слышал каноник:
— Не просто мечта, я думаю. Но в любом случае, и по своим убеждениям, и по складу ума, я приемлю такое государство. Ибо в нем я был бы гражданином мира, а не голландцем, не французом, не женевцем… О вы, твердокаменные патриоты той или иной страны, придет ваш черед на некоторое время, вы будете резать друг другу глотки ради разрушения Европы и ради славы ваших знамен. Но поток истории течет против вас, и ваше время минует.
Маркиз пожал плечами:
— Mi amice, мы живем в таком мире, каков он есть, а не в таком, каким он может стать когда-нибудь.
— Верно, господин мой, однако мы не приемлем то, что есть, не стремясь к чему-нибудь лучшему. Мой английский друг, восхитительный Томас Мор, не служит Англии хуже оттого, что пишет «Утопию». И заметьте вот что: будучи приверженцем империи, я — во многом по тем же соображениям — добрый католик.
Де Сюрси вскинул брови:
— Боже упаси вас быть кем-либо другим! Но я не вижу связи… Я тоже добрый католик, хоть и не сторонник империи.
— Eheu, mi domine, неужто вы не постигаете, что всеобщая вера — неотъемлемая часть, хоть и на другом уровне, всеобщего государства? Потому я и порвал отношения с этим поджигателем Лютером, который готов сжечь до основания дом церкви только потому, что тот нуждается в уборке и ремонте. Нужно ли, чтобы христианская вера, некогда примирявшая всю Европу, была раздроблена на куски и стала причиной ненависти и войны? Нет, господа, я остаюсь католиком. Я привержен всеобщим установлениям, в пределах которых люди могут обрести мир.
Беседа перешла к волнениям в Германии; Блез между тем содрогнулся при мысли о разрываемой на части церкви. Казалось, гигантская волна нависла над Европой, угрожая высшей ценности человеческой жизни. До сих пор люди воспринимали католическую религию, как солнце, которое сияет для всех без различия. Это была единственная связь между людьми, между другом и врагом, это была исходная норма жизни. Он давно слышал разговор о необходимости реформы, но раскол — это совсем другое дело, невыразимо ужасное.
— Какова, по вашему мнению, ученейший Эразм, — спрашивал между тем маркиз, — основная черта нашего века?
Тот, прежде чем ответить, раз-другой повернул в руках серебряный кубок, а потом сказал:
— То, что у него такое множество черт, друг мой, что он столь изобилен — главным образом, злом из-за страстей человеческих, но также и добром. Заросли плевелов, среди которых кое-где встречаются розы. Одна и та же земля питает и те, и другие. Может быть, с течением времени, через много лет — через очень много лет — люди станут корчевать плевелы и взращивать розы, пока не зацветет сад, более роскошный, чем любой известный миру прежде. И ещё я сказал бы: наш век так озадачен новинками, что забыл многое старое, то, что когда-нибудь придется припоминать с муками.
— Что, например? — вставил Картелье.
— Например, смиренность. Например, также, что Бога нельзя осмеивать. Например, любовь, этот свет неземной, который Господь принес в мир.
— Вы говорите о плевелах, — сказал де Сюрси, — и, клянусь Юпитером, нет нужды показывать на них пальцами. Но розы? Какие розы мог взрастить наш век?
— Свобода, — ответил Эразм. — Я разумею свободу отдельного человека быть выделенным из стада, из муравейника. Или скорее, да будет позволено сказать, новый рассвет этой свободы, которая является целью цивилизации и надеждой человечества. Ибо тирания стада — наихудшая из тираний, самая слепая, самая унизительная. И каждый век славен в той мере, в коей обилен выдающимися людьми, свободными от этой тирании. То, что в наш век такая свобода вновь пробудилась от глубокого сна, — достижение, уравновешивающее множество зол. Разве это не предвестие просвещенной главы истории, если только розу, о которой мы говорим, будут охранять и лелеять? Но для этого необходима бдительность, ибо, как правило, люди обнаруживают, что рабом быть легче, чем свободным.
Маркиз поклонился:
— Никто в наше время не может с большим основанием говорить о свободе, чем вы, Эразм. Вы взращиваете свои собственные мысли, идете своим собственным путем. Но скажите вот что: не откажет ли то всеобщее государство, о котором вы мечтаете, и всеобщая вера тоже, — не откажут ли они человеку в личной свободе?
— Нет, mi domine, в таком виде, как я себе их представляю, — нет. Ибо я мечтаю также и о всеобщем законе, который обуздает войну или сделает её невозможной. А война — главный враг свободы. Ведь это во время войны преобладает над всем мнение черни, которой управляют инстинкт, обычай и страсть, а та свобода, о которой мы рассуждали, исчезает. Вы найдете, я думаю, что те, которые говорят о войнах за свободу, употребляют это слово в ином смысле, иногда просто лицемерном. Но в любом случае война требует подчинения, она безразлична к истине; во время войны расцветают тирания, ненависть и отчаяние. И учтите, что войны все разгораются, — вспомните эти громадные армии в сотни тысяч человек, эти новые виды оружия… Вы улыбаетесь, слушая мечты о всеобщем государстве. Я же надеюсь, что кошмарный сон о всеобщей войне не сбудется. Но если до неё дойдет — не ждите свободы. Только в мире без войн наиболее возможно многообразие. Я имею в виду многообразие всех плодов мысли и цветов духа — в том числе и свободу.
Эразм прервал речь, услышав чьи-то быстрые шаги на дорожке.
У входа в беседку появился припорошенный пылью, пропахший едким потом человек, очевидно курьер.
— Монсеньор де Воль?
— Да, — ответил маркиз.
Человек вошел, опустился на одно колено, поцеловал письмо, которое держал в руке, и подал де Сюрси.
— От его величества, из Лиона. Мне было приказано — срочно, как можно более срочно.
— Итак, — улыбнулся Эразм, — мы спускаемся с небес мысли на землю реальных действий, из будущего в настоящее.
Он встал, за ним поднялся и Картелье.
— За отраду для духа и для тела благодарим вас, господин.
— Я обязан вам гораздо большим, mei domini.
Последовали новые любезности. Компания вернулась в гостиницу. Расставшись с гостями после прощальных пожеланий доброй ночи, маркиз попросил Блеза и курьера пройти с ним наверх в его комнату.
Под ярким светом канделябра де Сюрси развернул королевское письмо. И, пока он читал, морщины на его лице обозначались все глубже.
Наконец, подняв глаза, он поманил к себе курьера, поблагодарил за труды и дал ему монету.
— Утром отправитесь в Лион, — приказал он, — отвезете королю мой ответ. Будьте готовы выехать без промедления.
Когда курьер с поклоном удалился, маркиз продолжал, обращаясь к Блезу:
— Ну, сын мой, коннетабль раскрыл свои карты; охота началась. Теперь, если только твой брат и сэр Джон Руссель от нас не ускользнут и все пойдет как надо, ты можешь стать тем человеком, которому король будет рад оказать все почести. Вот, прочти письмо сам. Мы должны построить наш план в соответствии с ним.
Глава 28
Вот что писал король:
«Мсье де Воль, я получил Ваше письмо из Женевы, в котором Вы сообщаете о благополучном завершении Вашей миссии в швейцарском парламенте. Это поручение выполнено Вами, как всегда, с большим умением и во всех смыслах в соответствии с нашим желанием.
Вы сообщаете также, что наше письмо, написанное в Фонтенбло, было в должный срок доставлено Вам Блезом де Лальером и что девица Анна де Руссель благополучно прибыла в Женеву. Чем я весьма удовлетворен, ибо безрассудное поведение упомянутого де Лальера с упомянутой госпожой в пути свидетельствовало о том, что сей господин — беспутный, бесшабашный пройдоха. Это дало основание для беспокойства, не было ли отдано нами письмо в ненадежные руки. Моя тревога была тем большей, что де Лальер принадлежит к семейству известных сторонников сеньора де Бурбона и что, насколько мне известно, он мог быть понужден к выдаче письма или его содержания одному из этих сторонников. Несомненно, он не тот человек, которому можно доверяться в делах важных и секретных».
Дойдя до этого места, Блез поднял глаза и встретился взглядом с де Сюрси. Его будущее — в той степени, в какой оно зависело от короля, — было заключено в этой фразе, как растение в семени: возмущение короля, предательство семьи, которое можно использовать против него.
Он продолжил чтение.
«Мсье де Воль, дабы вы были осведомлены касательно этого дела с сеньором де Бурбоном, — знайте, что сегодня, достигнув предела своего терпения, я послал Великого Магистра и маршала де ла Палиса с двумя сотнями дворян и со стрелками гвардии, числом от четырех до пяти сотен лошадей, вместе с четырьмя тысячами пешего войска, в Бурбонне. И я приказал им схватить персону означенного господина Бурбона, где бы они его ни обнаружили. Кроме того, я послал роты герцога Алансонского и герцога Вандомского для тщательного поиска по всей Оверни и Бурбонне с целью затоптать любые искры мятежа, где бы они ни тлели в сих провинциях.
Знайте далее, мсье, что около недели назад названный герцог Бурбонский, прикинувшись больным, но притворившись также, что весьма желает доставить нам удовольствие, прибыл на носилках из Мулена в город Ла-Палис, что по дороге на Лион. Здесь его предполагаемая болезнь из тяжкой обернулась смертельною, врачи заявили о сильных болях в голове и в почках и о том, что моча его настолько перегружена, что жизни ему остается не более трех дней. После чего означенный герцог Карл, который либо вообще был не в состоянии переносить путешествие, либо, если уж оказался в состоянии, то мог бы продолжать путь на Лион, повернул обратно к Мулену. И я, устав от обманных отговорок и предлогов, принял вышеуказанные меры для взятия под стражу его персоны, надеясь, что время ещё не упущено окончательно.
А для большей надежности я поместил под арест тех из сторонников герцога, которые находились в Лионе, а именно, господина де Сен-Валье, господина де При, епископа Антуана де Шабанна и ещё нескольких. Может быть, от них удастся получить дополнительные свидетельства злодейства и предательских поступков упомянутого господина де Бурбона.
Мсье де Воль, вам известно, что, вопреки вашему совету, я ждал столь долго, надеясь на явное доказательство виновности коннетабля; ибо, как я писал вам из Фонтенбло, он любим по всей Франции и никакие слабые свидетельства делу не послужат. Потому будьте бдительны касательно английского эмиссара к сеньору де Бурбону, о котором я вам давал указания. Сейчас более чем когда-либо арест такого агента в пределах Франции, а особенно если он будет схвачен во время переговоров с Бурбоном, явится тем доказательством измены, каковое я ищу.
Если вы каким-либо образом обнаружите сего агента в Савойе, немедля пришлите нам известие о нем с тем курьером, который доставит вам настоящее письмо. Если он все-таки дерзнет проникнуть во Францию, вам надлежит обеспечить, чтобы за ним неотступно следовали по крайней мере двое опытных людей, подходящих для сего предприятия. На такой случай я поставил конные отряды в Бельвиле, Вильфранше и Треву, по реке Соне, так что, где бы означенный эмиссар ни пересек нашу границу, один из ваших людей сможет призвать подмогу, пока второй будет продолжать преследование. Нет сомнений, что указанного англичанина проводят к герцогу. И таким образом удастся не только захватить их обоих вместе, но также и узнать, где находится сейчас упомянутый господин де Бурбон, поскольку в настоящую минуту сведения о его местопребывании сомнительны. Однако, повторяю, позаботьтесь, дабы человек, избранный вами для этой миссии, был надежен и опытен, ибо я придаю делу величайший вес.
Мсье де Воль, нам сообщили, что упомянутый герцог Бурбонский решился в конечном счете искать убежища в одной из своих крепостей — Шантель или Карлат — и защищать таковую от нас, рассчитывая на помощь из-за границы. Однако, как я считаю, он найдет это весьма трудным делом, учитывая, какие силы сейчас направляются против него. Итак, с Богом, и да хранит он вас.
Франциск».
Блез задержал взгляд на жирном росчерке подписи и имени секретаря — Бабу — под нею.
— Ясно одно, — сказал он наконец. — После этого письма ваша светлость уже не может послать меня. «Надежен и опытен»! Удивляюсь, как это король не исключил меня, назвав прямо по имени.
Маркиз кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66