— Праведное небо! Так-то ты аттестуешь величайшего человека в Европе?
Блез снова внимательно взглянул на пожилого буржуа.
— Величайшего?.. — запинаясь, пролепетал он.
— Клянусь честью, да! Одного из тех, чьи имена будут жить, когда большинство этих тупых властителей, которым мы служим, уже давно изгладятся из памяти людской… Он более велик, чем император, более велик, чем папа, более велик, чем король Франции — при всем моем почтении к его величеству… — Маркиз покачал головой. — Вот уж действительно — старик-горожанин!.. О господи Боже!
— Я искренне сожалею… — пробормотал Блез. — Я хотел бы, чтобы ваша милость просветили меня… Я никогда прежде не имел чести…
— Ну что же, бедный мой друг, это не кто иной, как сам великий Эразм! Величайший ум нашей эпохи. Дезидерий, Эразм Роттердамский.
Хотя де Лальер и не блистал ученостью, знаменитое имя его потрясло. Еще мальчишкой, кое-как обучаясь латыни, он пользовался в качестве учебника «Размышлениями». Как большинство людей, он хохотал над «Похвалой Глупости»и «Диалогами», не задумываясь о том, какие зубы дракона скрывались за шутками автора. Он слышал и о тех дерзких комментариях к Новому Завету, которые подняли в Европе целую бурю и превратили Евангелие в революционную прокламацию.
— Святая Мария! — вспыхнул он. — Я же не знал…
Но маркиз уже отошел от окна.
— Плащ, — сказал он пажу. — Тот, что с рысьим воротником. Посох с золотым набалдашником… Блез, ты будешь сопровождать меня вниз по лестнице; мы спустимся приветствовать его. Какое счастье, что он останавливается в этой гостинице!
— Я не знал, что ваша милость знакомы с достопочтенным Эразмом.
— Ах, да конечно же знаком. Много лет назад мы пребывали вместе в Париже. Он даже был одно время моим наставником… С тех пор мы переписываемся. Интересно знать, что привело его в Женеву, — думаю, он хочет оказать какую-нибудь любезность герцогу…
Интерес маркиза де Воля к новоприбывшему и то, что министр Франции намерен лично приветствовать столь непрезентабельного на вид гостя, возвысили ученого в глазах владельца гостиницы больше, чем все его блестящие труды. Ему были оказаны все возможные знаки внимания. Конюхи тут же занялись его мулами и багажом; хозяин низко кланялся, несмотря на свое солидное брюшко; буфетчики и служанки суетились вокруг.
Тем временем старые друзья обнялись на пороге и приветствовали друг друга на чистейшей живой латыни. Воистину казалось, что ученейший Эразм не может без затруднений изъясняться ни на каком ином языке. Затем гостю был представлен Блез; порывшись в памяти, бравый кавалерист выудил пару латинских слов; но гуманист, который был к тому же истинно светским человеком, с очаровательным милосердием помог ему выкарабкаться из этого затруднения.
Поднялась большая суматоха.
Когда Эразм удалился в свои покои, маркиз заказал ужин. Он должен был состояться в шесть часов в беседке гостиничного сада. Хозяину гостиницы надлежало позаботиться, чтобы подали хорошее бургундское, ибо великий ученый ничего другого не пил.
Был послан паж, чтобы пригласить некоего каноника из собора, поскольку Эразм выразил желание его увидеть. Никого другого на этот пир разума приглашать не предполагалось.
Блез никогда ещё не видел маркиза в таком восторге.
— А для тебя, сын мой, это будет вечер, который ты сбережешь, как величайшее сокровище, на всю жизнь…
— Но монсеньор ведь помнит, что в шесть часов я должен посетить миледи Руссель?..
— Мой дорогой мальчик, отложи свое посещение. Отложи под любым предлогом. У тебя больше никогда не будет такого счастливого случая — уютно посидеть за столом с одним из бессмертных. Это стоит дюжины вечеров с любой женщиной мира… Разве ты не согласен?
Последовала неловкая пауза.
— Вижу, что нет. У меня большое искушение использовать свою власть и приказать тебе присутствовать. Но что толку? Ты будешь сидеть, как вяленая рыба, и ничего не услышишь… Ладно, иди своей дорогой. Иди и узнай ещё что-нибудь насчет «лав», тогда как здесь ты мог бы послушать самую изящную латынь со времен Плиния!.. Ты приводишь меня в отчаяние. Сколь печален этот мир!
Блез мог только стоять со сконфуженным видом и умолять о прощении. Но он надеялся вернуться достаточно скоро, чтобы успеть насладиться симпозиумом хотя бы отчасти. Потом, опасаясь, как бы маркиз не передумал и не задержал его, он выскользнул из комнаты, переоделся в лучшее свое платье и наспех поужинал.
Когда начало бить шесть, он уже стоял у двери дома синдика.
Глава 26
Хотя уже опустились сумерки, было ещё достаточно светло, чтобы различить священные литеры «J.H.S.» — «Иисус Христос», высеченные в камне над стрельчатой дверной аркой дома мэтра Ришарде, и даже рассмотреть сложный резной узор на дверных створках. Вывеска указывала, что синдик, не будучи магистратом, является, однако, нотариусом; на первом этаже дома, за окнами, закрытыми сейчас ставнями, помещалась его контора. Окна второго этажа были открыты и освещены. Там, без сомнения, помещались парадные покои, где принимали гостей.
От самой гостиницы Блез несся чуть не бегом и теперь задержался на минуту перевести дыхание, прежде чем постучать. Был теплый вечер, и на узкой улице, среди домов с выступающими верхними этажами, стоял слабый, но хорошо ощутимый запах, который испускает булыжник мостовой и каменные стены после заката солнца. Там и тут слонялись люди, не спешившие возвращаться домой после вечерней прогулки; закрывались последние ставни лавок; зажигались первые фонари.
Из окон верхнего этажа дома Ришарде до Блеза донеслись журчащие аккорды цитры и голос, который он узнал бы где угодно. Песня тоже была ему знакома:
Стоял Чайльд-Уотерс в конюшне своей
И белого гладил рукой скакуна.
Пришла к нему леди, рассвета милей,
Ему говорит она:
«Спаси тебя Бог, прекрасный сэр,
Спаси и сохрани…»
Как о многом напомнила эта песня! И как исчезла вдруг, словно от дружеского прикосновения, светская скованность, которую он уже начинал ощущать!
Он мог повторить мотив, хотя и не знал английских слов; и вот, прямо на улице, он весело подхватил мелодию. Из комнаты наверху послышался смех.
Почти сразу же дверь перед ним отворилась. Слуга с зажженным канделябром пригласил его войти и проводил через темное помещение конторы вверх по винтовой лестнице в углу, соединяющей первый этаж со вторым. Выйдя из лестничного колодца, он сразу очутился в просторной, ярко освещенной свечами комнате и в следующий миг увидел Анну, которая шла к нему, протягивая руки.
Он ожидал обычного церемонного приема, который незамужняя благородная девица оказывает постороннему мужчине в присутствии компаньонки, и это простое дружеское приветствие было для него настолько же неожиданным, насколько очаровательным. Очевидно, он был обязан этим мадам Ришарде, которой его тут же представили. Ею оказалась молодая женщина лет двадцати пяти, приветливая, крепкая, жизнелюбие било из неё буквально через край, нисколько не омраченное беременностью, подходящей уже к концу.
— Наконец-то! — воскликнула она. — Вот он каков, этот знаменитый мсье де Лальер! Клянусь Богом, если бы миледи не смогла принять вас сегодня вечером, я пригласила бы вас для себя. Она так заинтриговала меня рассказами о ваших доблестях, что я дождаться не могла… Бог свидетель, мадемуазель, он меня не разочаровал. Садитесь-ка вот сюда, мсье, между нами, и дайте на вас поглядеть…
В обществе госпожи Ришарде невозможно было чувствовать себя скованным.
— Вижу, что вы не забыли шевалье де Уотерса, — заметила Анна. — Я не знала, услышите ли вы меня на улице… Я старалась петь как можно громче.
Блез широко улыбнулся:
— Смогу ли я когда-нибудь о нем забыть?
Он повернулся к госпоже Ришарде:
— Мадемуазель рассказывала вам, как меня здорово лягнул мой же конь сразу после того, как она пропела эту песню?
Супруга синдика заинтересовалась:
— Нет… Я слыхала только о ваших неприятностях с мадам де Перон.
Анна быстро вмешалась:
— Надеюсь, что мадам благополучно отбыла из Женевы, мсье де Лальер. Я была так занята, что не нашла времени побеспокоиться об этом самой…
Он сразу же понял намек и заверил её, что мадам де Перон и её слуги сейчас уже в пути обратно во Францию. Похоже, семейство Ришарде ничего не слышало о побеге из Санса и предполагало, что Анна рассталась со своими спутниками только в Женеве. Совершенно очевидно было, что пускаться в излишние объяснения не стоит.
— Но расскажите же мне о себе, мсье, — продолжала Анна. — Я-то полагала, что вы сейчас уже в Лионе. А как же армия? Или женевские дамы не оставляют вас без дела? Как поживает этот ваш молодой приятель де ла Барр, о котором мне говорил маркиз де Воль? Видите, я за вами все время следила…
— Но не так пристально, как я за вами, мадемуазель…
Веселая болтовня продолжалась. Он рассказывал Анне о разных случаях, когда ему доводилось издалека видеть её. Госпожа Ришарде, конечно же, осведомилась, как ему понравилась Женева, и он похвалил чистоту в городе, которая так отличает его от грязного Парижа и других французских городов. А гостиница «Три короля» просто великолепна. Коснулись и политики.
— Вы часто видетесь с монсеньором де Волем? — спросила Анна с подчеркнутой небрежностью, которая от него не ускользнула.
— Да от случая к случаю, — ответил он тем же тоном. — Маркиз удостаивает меня чести — слово сегодня, два завтра…
Да, он со дня на день откладывал возвращение в Лион, во многом потому, что все надеялся на эту встречу. Может быть, теперь он дождется отъезда маркиза и поедет в его свите. Торопиться некуда, поскольку итальянская кампания ещё не началась.
И все же, какой приятной компаньонкой ни была госпожа Ришарде, беседа втроем — совсем не то, что без нее, совсем не то, что тогда, на дороге…
Драгоценные минуты текли, и у Блеза становилось все тяжелее на сердце. Без сомнения, он видит Анну Руссель в последний раз. Если будущего нет, что толку цепляться за последний раз? Допустимое приличиями время его визита уже почти исчерпалось.
— Не окажете ли вы мне милость, — попросил он, — не споете ли, прежде чем я уйду? Только не об этом мерзавце де Уотерсе. Вы как-то пели мне балладу о каком-то кавалере по имени Томас — вот фамилию забыл — который встретил чужеземную даму и стал её рабом в далеком краю… Помните?
Их взгляды встретились. Ему не было нужды подчеркивать аналогию.
— Томас Рифмач?
— Вот-вот. Вы споете её, мадемуазель?
— Если вы подадите мне цитру…
«Я навсегда запомню её вот такой», — подумал он и почувствовал, что собирает все силы и способности, чтобы ничего не забыть, чтобы образ её остался в его памяти и в душе таким же ярким, как сейчас.
Она посидела минуту с цитрой на коленях, улыбаясь ему. Потом, высвободив кисти рук из длинных, расширяющихся книзу рукавов бархатного платья, взяла несколько аккордов, легко, словно пальцы её блуждали по струнам.
Песня зазвучала с такой глубиной и нежностью, что в ней появился какой-то новый смысл.
Над быстрой речкой верный Том
Прилег с дороги отдохнуть.
Глядит — красавица верхом
К воде по склону держит путь…
Блез словно наяву увидел тот участок дороги между Маленом и Дижоном, где Анна пела эту балладу, а потом перевела ему слова. Справа был лес, налево убегали холмы, сплошь покрытые виноградниками. На миг эта сцена представилась ему ярко и живо, а потом растаяла в пламени свечей…
Он мог понять общее содержание песни, но в эти минуты все яснее постигал тот особый, личный смысл, который она вкладывала и в слова, и в мелодию.
Ее чудесной красотой,
Как солнцем, Том был ослеплен.
— Хвала Марии пресвятой! —
Склоняясь ниц, воскликнул он.
Блез воспроизвел сцену — слегка поклонился и повел рукой в её сторону. Анна покачала головой:
Твои хвалы мне не нужны,
Меня Марией не зовут…
Край её маленького головного убора в форме полумесяца, усыпанный бриллиантами, сверкал в свете горевших свечей. Блез заметил у неё на шее золотую цепочку, спускавшуюся в квадратный вырез лифа. И подумал о медали, висящей на этой цепочке.
Тебя, мой рыцарь, на семь лет
К себе на службу я беру…
Песня оборвалась. С лестницы донесся — внезапно и громко — мужской голос:
— К вашим услугам, прекрасные дамы…
И в комнату шагнул высокий человек, казавшийся ещё выше из-за тени, следовавшей за ним.
Позднее Блез вспоминал, что отметил, как отворилась, а потом захлопнулась наружная дверь, слышал неразборчивые голоса; но, поглощенный песней, как и обе дамы, не обратил на это внимания. Наверное, он решил про себя, что вернулся мэтр Ришарде, которого не было дома, когда Блез пришел. Та же неясная мысль мелькнула у него в голове и сейчас. Но только на мгновение.
Цитра соскользнула на пол, зазвенели струны — Анна вскочила на ноги. Она вдруг побледнела от волнения. Что-то воскликнула по-английски. Но её перебил вошедший, в голосе которого звучало какое-то предупреждение:
— Говард Касл из Лондона, прекрасные дамы, к вашим услугам.
Это был крупный, широкоплечий, худощавый человек, ростом выше Блеза. Рыжеватая борода, тронутая сединой, не скрывала надменного рта с опущенными уголками, не смягчала крупного носа, крючковатого, как кривой нож, и придающего лицу властное выражение. На госте была суконная шапка и скромное платье купца; однако из-под плаща высовывалась рукоятка шпаги, а рука, лежащая на ней, была большая, сильная и явно умелая. Его присутствие как-то давило на окружающих, и не успел он пройти по комнате и трех шагов, как Блез уже понял, кто перед ним. Даже если бы Анна не взволновалась так, даже если бы её вообще здесь не было, Блез не мог не заметить отдаленное, но ощутимое сходство между ними. Вдобавок он обратил внимание, что у этого человека что-то не в порядке с глазами, и вспомнил, что сэр Джон Руссель ослеп на один глаз от раны, полученной при нападении на Морле.
Теперь, когда Блез сообразил, кто это, все дальнейшее стало напоминать ему какой-то фарс. Без сомнения, сэра Джона здесь ожидали, хотя, конечно, не сегодня вечером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66