Но слушал он так, словно к нему все это не относилось. Семен понимал, что в ноги настоятелю узник не упадет, соучастников своих не выдаст. «Как не походит Василий Босый на боярина Матвея», — думал Семен и спрашивал себя: «Неужели нельзя помочь ему?» Глядя на узника, Семен мысленно повторял: «Держись, Василий, только держись, — я тебе помогу; может быть, недалек тот час, когда ты станешь снова вольным»...
Тем временем настоятель рассказал, какие применяются пытки. Он объяснял, что, сколько бы пытаемый ни запирался, в конце концов не выдержит и вынужден будет признаться: не под плетьми, так в хомуте, не в хомуте, так на лежанке, не на лежанке, так на виске, не на виске, так при жжении огнем... Затем он снова начал допрос. Василий Босый, как и раньше, отвечал только на те вопросы, что относились к нему самому, ни словом не обмолвившись о соучастниках. Семен еще больше волновался; мгновениями ему казалось, что допрашивают не Василия Босого, а его, Семена, и что это он, а не Василий Босый, отвечает настоятелю.
Допрос и на этот раз ни к чему не привел. Поправив на коленях шубу, настоятель что-то сказал. Монахи сняли со стен плети. Настоятель покачал головой и показал на широкую скамью. Монахи плети повесили и выдвинули в освещенный круг скамью с воротами — это и была «лежанка».
Монахи освободили узника от кандалов и положили его на скамью. Их было четверо, и Василий Босый не сопротивлялся. Его вытянутые руки и ноги привязали к веревкам, намотанным на вороты.
Настоятель нагнулся к лицу узника и спросил: «Кто подослал Василия Босого убить царя Петра?»
В ответ — молчание.
Настоятель подал знак, и Семен услышал, как заскрипели вороты, словно поднимали со дна моря тяжелый якорь. Семену казалось, что вместе с Василием Босым растягивают и его самого. Но лицо Василия Босого оставалось спокойным — только крепче стиснул он зубы. Настоятель велел записывать каждое вырвавшееся слово, но записывать было нечего.
Второй раз настоятель подал знак. Сильнее заскрипели вороты; мускулы на теле Василия Босого напряглись, на лице выступила испарина. Волнуясь, Семен приподнялся, как будто хотел кинуться на помощь. Настоятель обернулся — под его взглядом Семен опустился на табурет.
Напряжение воротов ослабили, и на лице Василия Босого появилась улыбка. Семен ликовал: «Василий Босый не сдастся, это не боярин Матвей!»
Вместе с тем самому Семену становилось тяжело дышать, по всему телу пробегал озноб, руки и ноги начали трястись, а голова закружилась, — горящие свечи стали едва видимыми, а затем и вовсе пропали,». Нечто сходное происходило с ним, когда он однажды тонул: стало так же не хватать воздуха. Поднявшись на поверхность, он тогда как можно глубже вдохнул. Сейчас он сделал то же самое, и все стало на свое место. Только Василий Босый, увидел Семен, уже не лежит, а подвешен за вывернутые руки, — ноги его были привязаны к нижнему кольцу, — двое монахов держали концы веревок.
Настоятель поднялся и с беспокойством обернулся к келейнику. Но, увидев, что Семен приготовился записывать, еще раз махнул рукой.
Монахи с силой потянули веревки, и тело узника взметнулось под свод. По подвалу пронесся крик, такой же, какой слышал Семен у Корожной башни.
Монахи отпустили веревки, отчего ноги пытаемого коснулись пола. Семен увидел лицо Василия Босого с закушенной губой. Монахи с еще большей силой потянули веревки — и снова крик, громче и отчаяннее.
Семен кинулся к Василию Босому и схватил его за ноги. Он не мог допустить, чтобы пытаемого еще раз вздернули. Перед ним снова мелькнуло искаженное лицо Василия Босого, и молодой помор без памяти свалился на каменный пол.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ГОСУДАРЕВО «СЛОВО И ДЕЛО»

1
В губе Благополучной у пристани стоит судно, к верхушкам мачт которого прикреплены кресты. Судно снаряжено для архимандрита Фирса, собравшегося в Архангельск в гости к архиепископу Афанасию, в ведении которого находится монастырь.
В трюм снесли подарки для архиепископа; там лежали уже и более ценные подарки для Петра, — царь с начала лета с большой свитой находился в Архангельске.
Проводами архимандрита распоряжался келарь: на время отсутствия настоятеля в его руки переходило управление монастырем. Благословив с палубы провожающих, архимандрит приказал отплывать. Под колокольный звон судно вышло из губы Благополучной. Пока не исчезли очертания берега, архимандрит сидел на палубе; для него было поставлено кресло с подножкой, а его колени укутали меховой шубой.
Главной целью архимандрита было встретиться с царем Петром: он вез ему тщательно переписанные Семеном показания мятежников — боярина Ягубовского и холопа Василия Босого.
Архимандрит пытался представить себе, каким стал теперь молодой царь. Первый раз, знал он, Петр явился на Белое море в тысяча шестьсот девяносто третьем году. Переяславское озеро, где Петр до этого плавал в ботике под парусом, его уже не удовлетворяло. Добравшись Северной Двиной из Вологды в Архангельск, Петр выходил несколько раз на кораблях в открытое море. Он учился у поморов водить морские суда. Одетый в простую одежду, царь расхаживал по городу, устраивал пиры, сопровождавшиеся «огненными потехами». Заметив однажды заплывшую в реку белуху, он погнался за ней в карбасе. Перед отъездом Петр заложил на верфи два судна. Архимандрит был в это время в Архангельске и встречался с Петром.
Вторично царь посетил Белое море через год. Для построенных судов он привез им самим выточенные блоки и отлитые в Москве пушки. Суда спустили на воду. Петр выбивал из-под них клинья. Затем царь отправился на Соловецкие острова. Буря едва не погубила судно, на котором он плыл со своей свитой. Поморскому кормщику удалось проскочить мимо опасных Унских Рогов и войти в затишье Пертоминской губы. На берегу царь водрузил крест, на котором собственноручно вырезал: «Поставил сей крест капитан Питер». Надпись была сделана на голландском языке, и раскольники, не умея прочесть ее, утверждали, что здесь предсказывается скорое пришествие антихриста. После этого царь благополучно доплыл до Соловецких островов, где провел в монастыре несколько дней. Вернувшись в Архангельск, Петр выходил на судах из горла Белого моря вплоть до Святого Носа.
Архимандрит умел разбираться в людях: двух встреч ему оказалось достаточно, чтобы бесповоротно включить себя в число тех, кто связал свою судьбу с молодым царем. И теперь, когда предстояло новое свидание с Петром, архимандрит вез ему доказательства верной своей службы.
В путь он отправился без Семена: молодой помор перенес тяжелое потрясение, от которого долго не мог оправиться; лишь с большим напряжением он перебелил показания, которые вез с собой настоятель.
Перед отплытием архимандрит пришел к нему в келью. Семен хотел подняться, но настоятель велел ему лежать. Опустившись рядом на скамейку, он сказал, что по его возвращении должна будет решиться участь Семена. Это значило, что молодого помора отправят к «непогребенным мертвецам», где в посте и молитвах он подготовится к принятию монашеского чина, — сам Фирс прошел в молодости через такое же испытание.
Настоятель смотрел в глаза молодому помору, ожидая, что тот ответит согласием. Семен глаз не отвел, но и согласия не дал: обманывать он не мог.
Настоятель посидел у Семена еще немного времени. Он говорил с ним о разных вещах, но ни словом не было упомянуто о том, что произошло в пыточном подвале.
Семен сам удивлялся тому, какая с ним стряслась беда: до этого он никогда не болел. Даже двое суток, проведенные на днище карбаса, на холоде и в мокрой одежде, на нем нисколько не отразились. Старый монах, считавшийся в монастыре лекарем, сказал, что у «отрока открылась горячка». Он пустил ему кровь, поил настоями трав, которые собирал на островах, и научил Семена молитве, «оберегавшей» от болезней. В монастыре рассказывали, что монах этот был раньше атаманом шайки разбойников и погубил много человеческих жизней; наконец он раскаялся и ушел в монастырь замаливать грехи. У него были совершенно белые волосы и трясущиеся руки. Жил этот старик в келье при ризнице около старой оружейной палаты.
Наконец здоровая натура молодого помора взяла верх: в тот самый день, когда по весне вернулись из теплых стран чайки, Семен почувствовал, что начинает поправляться.
После отплытия настоятеля ему нечего было делать. Церковные службы, поклоны перед гробницами преподобных и даже чтение во время трапез делом он уже не считал. С тем большим рвением он принялся за чтение рукописей и книг, взятых из старой оружейной палаты. Хотя Семен и отличался среди окружавших его людей начитанностью, знания у него были еще разрозненными; об этом ему не раз говорил настоятель. Нужно было как можно больше учиться. Семен одолел «Синопсис». Из этой книги он узнал про древнюю Русь. О киевских богатырях он слышал еще раньше, из былин, но понимал, что все это выдумано, а в «Синопсисе» рассказывалось о подлинных событиях; так Семен впервые узнал про татарское нашествие и битву на Куликовом поле. О событиях более позднего времени, о царе Иване Васильевиче Грозном, о борьбе русского народа в начале семнадцатого столетия против польских панов и со свейскими захватчиками, о Минине и Пожарском рассказывали заходившие на Белое море странники, — Семен всегда внимательно слушал их. Были еще у настоятеля сочинения по географии Меркатора, рукописный перевод «О строении человеческого тела» Везалия и многое другое; все это тоже постарался одолеть молодой помор.
Но самым главным стал теперь для Семена побег Василия Босого. Чтобы осуществить это, сперва нужно было узнать, в каком месте узник заточен. Семен разведал, что тюремные каморы имеются во всех частях монастыря. Они были и у Сушильной башни, откуда бежал старец Пахомий, и у Архангельских ворот, выходивших к Святому озеру, где сидел в заточении прежний духовник царя, Илларион, уличенный в сношениях с Григорием Талицким. Была еще Салтыковская тюрьма, названная по имени заточенного там Ивашки Салтыкова. Рассказывали, что один из стражников, сжалившись над узником, бросил ему палку — обороняться от крыс. Об этом узнали и самого стражника «нещадно били плетьми». Под другой башней, за «непристойные слова против царя», был заточен некий Михаил Амирев. Человек этот притворился раскаявшимся; его освободили и постригли в монахи. А за год до появления Семена Амирев переоделся в мирское платье и уплыл с богомольцами.

2
Едва после весенних штормов на море пала тихая погода, в губу Благополучную один за другим начали прибывать карбасы с богомольцами. Желающих поклониться мощам Зосимы и Савватия собралось этим летом больше обычного. Богомольцы (а было среди них много сильных и здоровых мужиков) простаивали долгие церковные службы и безропотно выполняли самые тяжелые работы. Когда кончался трехдневный срок пребывания в монастыре, чуть ли не все просились оставить их мирскими трудниками.
Келарь не мог догадаться, почему это так происходит; заподозрив злой умысел, он еще больше усилил монастырскую стражу.
От богомольцев Семен узнал, что жизнь на Белом море стала очень тяжелой: на промыслы выходить боялись, ожидая, по примеру прошлого года, нападения неприятельских кораблей. Много скота за зиму от бескормицы пало, а тех коров и лошадей, что удалось сохранить, прятали от петровских солдат в сузёмке. Сдирали сосновую кору, размельчали ее на жерновах и смешивали с остатками муки. В Сумском Остроге и других местах хватали мужиков и отсылали на работы, вызванные войной. Люди бежали в сузёмок, скрываясь в скитах. Среди раскольников снова заговорили о самосожжении.
Семену рассказали еще, что поблизости от Нюхотской Волостки этим летом начали рубить просеку: согнанные со всего Беломорья мужики валили лес и гатили болота, прокладывая дорогу; распоряжался там царский сержант Щепотьев, вторично прибывший в Волостку, на этот раз уже с большим отрядом солдат. Куда эта дорога вела и для чего ее строили, никто толком не знал.
Келарь в конце концов догадался, почему явилось так много богомольцев: люди спасались в монастыре от «царя-антихриста». Как ни тяжело было работать на Зосиму и Савватия, в монастыре людям не грозила голодная смерть; и царь, считали они, их здесь не найдет.

3
Камора Василия Босого находилась в толще монастырской стены. Это был небольшой «каменный мешок», в котором узник мог только вытянуться на лежанке, а стоять ему приходилось согнувшись. Окошко, выходившее к морю, было заложено железными брусьями; брусьев этих могло и не быть — ребенок не протиснулся бы через такое узкое отверстие. Деревянная дверка, выходившая в коридор, имела окошко с железной решеткой.
Весна прошла, а в каморе все еще было холодно и сыро, — стены даже за лето не успевали прогреться. Бежать из такого места считалось невозможным, и настоятель перед отплытием распорядился снять с Василия Босого кандалы. Он рассчитывал, что облегчение участи приведет к тому, что узник начнет давать нужные показания.
День за днем проводил Василий Босый в заточении. Его поддерживала надежда, что наступит, наконец, час, когда ему удастся бежать. Тогда он разыщет своих соучастников, по указанию которых пришел сперва в Архангельск, а затем приплыл с богомольцами в монастырь. Если бы не листки с писанием Григория Талицкого, что у него нашел один из монахов и показал архимандриту, до сих пор скрывался бы он среди мирских трудников, поджидая, пока не явится царь. Больше всего Василия Босого угнетало то, что он потерял сообщение с внешним миром; может быть, Петр давно уже убит, на престоле царевич Алексей, а про него, холопа, забыли.
Василий Босый не знал, что в каморе напротив сидит боярин, собиравшийся поднять бунт против царя; не знал и боярин, кто такой Василий Босый.
Боярин Матвей Ягубовский проводил все время в молитвах; мало рассчитывая на милосердие царя земного, он спешил примириться с царем небесным. Однажды, погруженный в молитву, боярин услышал легкие шаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28