— Он вернул буллу Петру и продолжал: — Сохраните ее на память, молодой человек, и поместите в рамку; и думаю, что более достойного применения, чем быть украшением вашей комнаты, ей не найти. Но речь о другом. Папа вправе титуловать кого хочет и как хочет, но и я имею право настаивать на своем, и, кроме того, мой долг — заботиться об исполнении имеющих силу законов. Ваше присутствие в этом городе нежелательно, и я призываю вас немедленно покинуть его пределы и передать мне свой вербовочный список, который я уже раньше объявил конфискованным.Петр свернул в трубочку список завербованных солдат и ответил ясно и отчетливо, так, чтобы все слышали и все его поняли.— Я владыка Страмбы, а не Перуджи; я здесь чужеземец и, горше того, чужеземец нежелательный, как Ваше Подестовство изволили выразиться, поэтому мне ничего другого не остается, как подчиниться вашему решению и без промедления вместе со своим другом уехать из этого города, не дождавшись своих trecciolli и budellucci a sangue, которые мы недавно заказали у этого гостеприимного хозяина. — Петр повернулся к трактирщику, который за его спиной уже разводил огонь в очаге. — Распорядитесь приготовить наших лошадей, вот вам вознаграждение за бутылку вина, которую нам не было дозволено выпить. — Петр бросил трактирщику золотой и продолжал: — Но что касается просьбы Вашего Подестовства…— Запрещаю вам впредь так нелепо меня величать, — вспылил подеста.— Извиняюсь за это новшество, я ошибочно полагал, что оно польстит вашему слуху, — парировал Петр. — Ну, а что до вашего желания получить вербовочный список, то напоминаю вам, что я, как герцог Страмбы, имею свои обязанности по отношению к людям, проявившим желание пролить за меня кровь и приложить старания к тому, дабы храбрыми военными действиями исполнить волю Его Святейшества наместника Бога на земле. Нет, такого, бог даст не будет, герцог Страмбы не предаст свое войско.Быстро войдя в комнату, Петр зажег свернутый трубочкой список в очаге и, подняв ярко горящую бумагу над головой, принялся размахивать ею, приветствуя людей, которые разразились криком, рукоплесканиями и возгласами «слава!». Пока подеста, сдавленный волнами людей, хлынувших к веранде, старческим голосом бессильно бормотал что-то, Петр и капитан д'Оберэ спокойно вышли из дома, сели на лошадей и без всяких препятствий проехали через северные ворота Перуджи.Капитан д'Оберэ был расстроен и зло упрекал Петра за то, что он не сумел должным образом использовать ситуацию, которая, мол, складывалась так, что лучшие люди Перуджи были готовы наплевать на подесту и пуститься вслед за Петром и за ним, капитаном; осознал ли хоть Петр, что подеста в Перудже пользуется такой же любовью, какой в свое время в Страмбе пользовался покойный capitano di giustizia? И если Петр в тот раз сумел прихлопнуть capitano, почему теперь он не разделался с подестой, а главное, почему в самый подходящий для вербовки момент решил удрать и выйти из игры?— Не знаю, — со вздохом проговорил Петр, — нынче я уже никого не вызвал бы на дуэль за утверждение, что у королев не бывает ног, и, вероятно, capitano тоже не застрелил бы. От всего этого муторно на душе.— Если человек затеял военную кампанию, на подобные чувства он уже не имеет права, — сказал капитан.— Почему же вы не захватили инициативу в свои руки?— Я не баловень фортуны, как некоторые, mon chou Здесь: мой миленький (фр.).

, и к тому же, как вы любите мне напоминать, я ваш подчиненный. Но теперь я уже не знаю, как быть дальше. Перуджа действительно превосходный и воинственно настроенный город, и если нам тут не повезло, откуда же теперь согнать солдат?— Поедем в Римини, — сказал Петр, — говорят, в портовых городах шатается уйма ландскнехтов, желающих поступить на службу.— Хорош, наверное, сброд, — сказал капитан. Двумя милями севернее Перуджи они повернули в сторону Тибра, прелестные воды которого до сих пор приятным плеском сопровождали их странствование, и по широкой дороге направились к отдаленному епископскому городку под названием Губбио, раскинувшемуся на южном склоне Апеннин.Поскольку приходилось считаться с тем, что подеста, как только ему удастся усмирить толпу, вероятно, пошлет своих стражников, чтобы притащить их обратно, — уж если заварилась каша так, как это устроил Петр в Перудже, заявил капитан д'Оберэ, то надо готовиться к самому худшему, — они погнали лошадей галопом и остановились только вечером, когда жеребец капитана уже спотыкался от усталости, на полдороге к Губбио, в Скритте, небольшом селении, известном тем, что там выращивали некрупные, но особо приятные на вкус плоды фигового дерева. В трактире, где они решили переночевать, знали толк в приготовлении попьетт, и настроение капитана д'Оберэ снова улучшилось.— Наконец-то мы опять в тишине и спокойствии, — сказал капитан. Вытянув свои длинные ноги, он раскуривал после еды трубку и маленькими глотками отпивал огненный напиток, пахнувший абрикосами. Он чувствовал себя в безопасности до такой степени, что даже не пошевелился, когда за окошком, застекленным шероховатыми выпуклыми стеклами, послышался приближающийся топот трех или четырех лошадей.— Се n'est rien Ерунда, пустяки (фр.).

, только спокойствие, — сказал он Петру, когда тот нервно схватился за меч, лежавший на столе. — Они приехали с севера, из Губбио, а не из Перуджи.Всадники остановились перед трактиром, и один из них позвал трактирщика, настойчиво требуя корма для лошадей. Капитан д'Оберэ опустил бокал, из которого только что потягивал вино, со звоном поставил его на стол.— Mille tonnerresi Разрази меня гром! (фр.).

. Этот голос мне кажется знакомым.— Мне тоже, — сказал Петр, вставая и обнажая меч.— Такой цыплячий визгливый голос может быть только у Дзанкетти, — заметил капитан, — но это невозможно.Дзанкетти, как мы помним, был тот несчастный молодой человек, которого во время своего первого посещения страмбских казарм Петр застиг в момент, когда он под команду капитана пытался выстрелить из мушкета, тот самый недоносок, протеже Джованни Гамбарини.— Почему невозможно? — спросил Петр. — Вероятно, Джованни уже донесли о том, что мы ему готовим, и было бы совершенно естественно, если бы он послал мне навстречу своих людей, чтобы те где-нибудь по дороге втихомолку свернули мне шею.— On verra, поживем — увидим, — сказал капитан д'Оберэ, протянув руку за своим ремнем, который висел на крюке у окна.И они действительно увидели, так как буквально в ту же минуту в проеме дверей, словно картина в раме, появился коротышка Дзанкетти во всей своей красе. Обнаружив Петра и капитана д'Оберэ, он страшно испугался и тут же взвизгнул:— Здесь они! — и немедленно исчез.Петр подскочил к двери, которую Дзанкетти захлопнул за собой, рывком распахнул ее, и тогда из темного коридорчика, куда она вела, раздались два выстрела. Одно мгновение у Петра было чувство, словно его дубиной ударили по голове, потом все исчезло.Через непродолжительное время, когда беспамятство, прерываемое беспорядочными снами или видениями, в которых важную и какую-то подозрительную роль играла мифическая птица грифон с герба города Перуджи в сочетании с веселым дракончиком из папского герба, Петр обнаружил, что он лежит в постели, а рядом с ним на узкой скамеечке сидит пожилой человек с обвислыми щеками, солидным брюшком и держит его, как это делают доктора, за правую руку, нащупывая пульс; левая рука Петра была замотана бинтом, голова его тоже была забинтована. В изножье его постели, опершись о стену, стоял миловидный юноша из Перуджи, который первым записался в солдаты под именем Алессандро Барберини.— Барберини, что ты здесь делаешь? — спросил Петр голосом, до сих пор еще нетвердым и слабым. — Как ты сюда попал?Юноша улыбнулся.— Его Высочество запомнили мое имя, — ответил он, — я ведь сразу сказал, что Его Высочество парень хоть куда.— Я тебя спрашиваю, что тебе здесь нужно?— Что мне здесь нужно? — переспросил Барберини с удивлением. — Да разве я не завербовался в войска Вашего Высочества? Здесь почти все, кого капитан записал, около пятидесяти человек, и все готовы служить Вашему Высочеству.— «Perusini superbi, boni soldati», — вздохнув, прошептал Петр, чувствуя слабость и облегчение. — Ты, Барберини, первым записался ко мне на службу и первый, кто меня назвал моим новым титулом. Этого я никогда не забуду.— Спасибо, — сказал Барберини. — Я приложу все силы, чтобы оказаться достойным того доверия, которое Ваше Высочество проявляют ко мне.Головорез, писать не умеет, а выражается, как заправский придворный, подумал Петр.Потом Барберини рассказал, как после отъезда Петра и капитана из Перуджи друзья Барберини, без лишних слов и размышлений, решили улизнуть от подесты, потому что им уже опротивело жить под властью этого негодяя, и пустились в путь за Его Высочеством герцогом Страмбы: Его Высочество, мол, на всех нас произвел сильное впечатление, когда под самым носом у подесты спалил список с нашими именами, хоть мы и знали, что, есть список или нет, подеста без труда допытается, кто завербовался, и начнет за это карать, штрафовать и преследовать. Ну вот все незаметно и скрылись из города, как только это стало возможным, а его, Барберини, выслали вперед, чтобы он задержал Петра и капитана, потому что у большинства нет лошадей, а у него, Барберини, кобыла резвая, будто даже арабских кровей. Уже смеркалось, и Барберини предположил, что застанет Его Высочество и капитана в Скритте, где они, по всей вероятности, остановятся переночевать в тамошнем трактире, и действительно, он их там застал, но, maledetto Вот проклятие (ит.).

, в каком положении! Капитан сражался с четырьмя солдатами, собственно, с двумя, потому что двух он уже уложил, но из левого плеча у него струилась кровь, и он выбивался из последних сил; Его Высочество лежал на земле, раненный в голову.— Не раненый, — поправил фельдшер. — Пуля только царапнула его, но было довольно и этого.— Словом, с окровавленной головой и оторванными пальцами, — сказал Барберини.— Только с одним оторванным пальцем, — уточнил фельдшер, — другой мне удалось спасти. Может, палец не будет так подвижен, как раньше, но господин — не арфист и не играет на свирели.— Ну, так я обнажил меч, — продолжал Барберини, — но прежде одного из солдат проколол сзади копьем, а потом…— У меня оторван палец на левой руке? — прервал его Петр, у которого промелькнула в голове тревожная мысль, — какой это палец?Перевязанная рука казалась Петру сгустком боли, так что он не мог бы сказать, что там осталось и чего уже нет.— Вот этот, — сказал фельдшер, — безымянный.— Целиком или только часть?— К сожалению, целиком, — сказал фельдшер, — начисто, до самого основания. Петр выскочил из постели.— Где этот палец, куда он делся?— Лежите, вы еще слабы, как муха, — сказал фельдшер и уложил его обратно в постель. — С этим пальцем, если бы он и нашелся, ничего нельзя сделать, никакая сила на свете не сможет уже приживить его к руке.— Почему, Ваше Высочество, для вас так важен этот палец, да еще на левой руке? — спросил Барберини, удивленный слабоволием Петра.— Мне важен не палец, — воскликнул Петр, — а перстень, который на этом пальце был!— Тут, к сожалению, я ничем не могу помочь, — сказал фельдшер сдержанно, — перстень драгоценный?— Это память о моем отце, — взволнованно бормотал Петр. — Алессандро, прошу вас, ради бога, переверните здесь все вверх дном, только отыщите мне этот перстень. В нем волшебная сила, которой владею только я, а без нее мы все пропадем! Это обыкновенное кольцо, с изображением змеи. Пятьсот цехинов будет премия тому, кто найдет этот перстень!— Попробую, — сказал Барберини и ушел, сильно сомневаясь в здравом рассудке Его Высочества.После этого Петр, невзирая на протесты фельдшера, все время вылезал из постели, со стоном бродил по комнате, и проклинал, и молился на языке, фельдшеру незнакомом, потому что, находясь в таком горе, Петр перешел на свой родной язык, и вздыхал, и скрипел зубами в горячке от высокой температуры; на бинте, которым была обвязана его голова, проступили свежие пятна крови.Фельдшер рассвирепел:— Я ни за что не ручаюсь! Сколько живу, никогда не видел такого взбалмошного, упрямого и безмозглого пациента! Я сижу над ним два дня и две ночи и ухаживаю, как за малым ребенком, оказывается, все это пустяки, ему только вынь да положь перстенек! Память о папеньке! Ложитесь сейчас же, или я все брошу и уйду.Но пациент не слушался, и дело еще ухудшилось, когда в халате, одолженном ему хозяином, пришел капитан д'Оберэ, до сих пор спавший в соседней комнате, где он приходил в себя после своего ранения, а узнав о случившемся, начал причитать вместе с Петром.— Это значит, что мы foutus, completement foutus Погибли, совсем погибли (фр.).

, вылетели в трубу и сидим голой задницей на раскаленной плите! — кричал он. — Ведь этим парням я уже выплатил больше чем шестьсот цехинов жалованья, а если еще прибавить к этому истраченное по дороге из Рима, станет ясно, что все кончено и мы сидим на мели!— Вижу, — сказал Петр, — но посоветуйте лучше, что теперь делать.— Молиться, — сказал капитан д'Оберэ. — Ничего другого нам не остается, только молиться. Но очень сомневаюсь, что Бог поможет таким chenapans Негодяям (фр.).

, как мы с вами, таким выродкам без крыши над головой, без отчего дома, без денег, с расшатанным здоровьем, на хромой лошади, без службы, в тряпье вместо платья, да еще перед схваткой с богатым и могущественным противником, который подослал к нам убийц. На этом проклятом свете у нас остаются только две возможности.— Что это за возможности? — спросил Петр.— Тюрьма или виселица, — ответил капитан, — как ни крути, иного выхода я не вижу.Фельдшер слушал их с нескрываемым интересом и наконец проговорил:— Я полагал, что господа — люди влиятельные и богатые.Вместо ответа оба приятеля разразились истеричным смехом, полным отчаяния. Кровавое пятно на повязке Петра все разрасталось.Фельдшер, разобиженный и оскорбленный, начал собирать свои инструменты, разложенные на столе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65