— Хорошо. Рокамболь задумался.
— Шкатулка всегда стоит там? — спросил он.
— Нет. Герцог прячет иногда ее в бюро. Но сегодня она на письменном столе, и герцог слишком взволнован, чтобы заниматься ею.
— Есть у тебя второй ключ к этой шкатулке?
— Еще бы!
— Отлично!
— Что прикажете делать?
— Во-первых, отнести это письмо и пасть к стопам сеньориты Концепчьоны, ты знаешь, зачем.
— Хорошо. А потом?
— Потом принеси мне ответ герцога де Салландрера к Шато-Мальи. Ступай.
Цампа ушел от Рокамболя и помчался, как стрела, в отель де Салландрера. Ему сказали, что герцог еще не просыпался, и он попросил лакея доложить сеньорите Концепчьоне, что он желает ее видеть.
Концепчьона плохо спала ночь и встала с рассветом.
Она очень удивилась, что Цампа желает ее видеть, и велела горничной привести его к себе.
Концепчьона чувствовала какое-то отвращение к Цампе; она знала, что он наперсник дона Хозе, и при жизни последнего не могла видеть его равнодушно. Но теперь любопытство победило в ней отвращение, и она приняла его.
Цампа вошел, по обыкновению, смиренно и униженно, отвесил низкий поклон сеньорите де Салландрера и взглянул на горничную. Концепчьона поняла, что он желает остаться с нею наедине, и выслала горничную.
— Сеньорита, — начал тогда Цампа, — к вам пришел молить о милосердии и прощении великий грешник, терзаемый упреками совести.
И Цампа преклонил колена.
— Какое же преступление сделали вы, Цампа? — спросила изумленная Концепчьона.
— Я изменил вам.
— Изменили… мне?
— Да, — ответил он униженно.
— Это каким образом? — спросила она надменно. — Разве вы были когда-нибудь у меня в услужении?
— Я служил у дона Хозе.
— Ну, так что же?
— И дон Хозе сделал меня вашим шпионом.
— А! — проговорила она презрительно.
— Я был предан моему господину, я готов был умереть за него, все приказания его исполнялись слепо.
— И вы… подсматривали за мной?
— Позвольте мне объяснить вам, каким образом я это делал.
— Говорите.
— Дон Хозе знал, что вы его не любите и повиновались только воле вашего родителя. Он знал или, лучше сказать, догадывался, что вы любите другого.
Концепчьона вздрогнула, выпрямилась и окинула Цампу презрительным взглядом с головы до ног.
— Дон Хозе, — продолжал он, — велел мне ходить вечером в окружности вашего отеля.
Молодая девушка побледнела.
— Он был убежден, что если вы не любите его, стало быть, любили герцога де Шато-Мальи.
— Ложь! — вскрикнула с живостью Концепчьона.
— Однажды вечером я стоял на бульваре Инвалидов… Цампа остановился. Концепчьона задрожала.
—У набережной, — продолжал португалец, — вышел из купе мужчина и отправился пешком к садовой калитке. Его ждал ваш негр.
— Молчи, негодяй! — воскликнула с гневом Концепчьона.
— Благоволите выслушать меня до конца, и тогда вы, может быть, простите меня.
— Ну говори, — сказала Концепчьона, дрожа.
— Я видел, как вошел этот мужчина, как он вышел через час.
— И вы… его… узнали?
— Нет. То был не герцог де Шато-Мальи, а кто-то другой, кого я совсем не знаю.
Концепчьона вздохнула свободнее.
— На другой день, — продолжал Цампа, — я рассказал это дону Хозе.
— Что же он?
— Он сказал мне: «Ну, тем лучше, что это не Шато-Мальи, которого я ненавижу всей душой. Я перенесу соперничество всего мира скорее, чем одного герцога».
— А ты… не старался узнать…
— Кто был этот мужчина?
— Да, — прошептала Концепчьона.
— Нет, сеньорита, потому что дона Хозе убили в тот же день. Но…
Цампа остановился в нерешительности.
— Говори! — повелительно произнесла Концепчьона.
— Но, — сказал Цампа, как бы делая над собою усилия, — я знаю, кто убил моего бедного барина.
Концепчьона побледнела, как мертвец.
— И я поклялся отомстить за него! Концепчьоне показалось, что земля разверзается под ее ногами, она чуть не упала.
Неужели этот холоп знал ее тайну?
— Дон Хозе убит герцогом де Шато-Мальи, — продолжал Цампа.
— Он? — воскликнула Концепчьона и чуть не закричала:— Ложь! Не он убил его!
Но сказать это — не значило ли погубить себя, не значило ли признаться Цампе, что ей известен настоящий убийца дона Хозе? Она склонила голову и молчала.
— Когда я убедился в том, — докончил Цампа, — я возымел только одну цель, одно пламенное желание: отомстить за своего господина! Потому-то, сеньорита, и припадаю я к стопам вашим, умоляя.
Концепчьона велела Цампе встать с колен.
— Мне кажется, вы помешались, Цампа, — сказала она, — потому что я решительно не понимаю, в чем просите вы у меня прощения. Вы мне не изменяли, так как служили не у меня, а у дона Хозе.
— Да, но я осмелился подделаться под ваш почерк…
— Под мой почерк?
— И явился к герцогу де Шато-Мальи с вашим рекомендательным письмом.
— Каким образом? Зачем? — спросила с живостью Концепчьона.
— С целью поступить к нему в услужение.
— И он… взял вас?
— Я теперь его лакей.
Молния негодования сверкнула в глазах гордой испанки. Ей хотелось выгнать этого человека, хотелось сказать ему: «Вон отсюда! Я попрошу герцога, чтобы он прогнал вас».
Но она воздержалась. Цампа знал часть ее тайны, он видел, как ее негр проводил ночью через садовую калитку незнакомого мужчину, который, без всякого сомнения, шел к ней…
И, помолчав немного, Концепчьона посмотрела на Цампу и сказала ему:
— Хорошо, я ничего не скажу герцогу, вашему господину, но зачем же вы поступили к нему?
— Затем, чтобы мстить за дона Хозе!
— Каким образом?
— Не допустив герцога жениться на вас.
— Разве он еще не оставил этого намерения? — спросила Концепчьона, снова задрожав.
— Он мечтает об этом пуще прежнего! Концепчьона вздрогнула всем телом.
Цампа продолжал:
— Герцог де Шато-Мальи пуще прежнего добивается вашей руки, и если б я смел рассказать…
— Рассказывайте! — произнесла Концепчьона с внезапной энергией.
— Я могу ясно доказать всю низость этого человека. Концепчьона с недоумением посмотрела на Цампу: как мог герцог быть низким?
Но португалец сумел придать своей физиономии выражение такой искренности и добродушия, что молодая девушка была поражена.
— Ради бога, сеньорита, — сказал он, — благоволите выслушать меня до конца.
— Говорите.
— Неделю назад графиня Артова и герцог де Шато-Мальи сговорились придумать новое средство для достижения вашей руки.
— Графиня Артова?
— Да, это произошло еще до катастрофы.
— Какой катастрофы?
— Ах, да! Вы, сеньорита, приехали только вчера и еще не знаете ничего.
— Что же такое случилось?
— Граф все узнал.
— Что все?
— Поведение своей жены, ее интригу с Ролланом де Клэ.
Концепчьона онемела от изумления.
— Последовала дуэль.
— Дуэль!
— Но граф приехал туда уже помешанный, до такой степени любил он свою жену, — и дуэль не состоялась.
— Но ведь это ужасно, отвратительно! — воскликнула молодая девушка, имевшая до сей поры самое прекрасное мнение о Баккара.
— Позвольте, это еще не все. Кажется, графиня и герцог… были очень дружны, и не удивительно! Граф большой приятель герцога, графиня, как милый дружок, хотела женить герцога на вас. Но…
Цампа остановился.
— Да говорите же! — сказала Концепчьона нетерпеливо.
— Дней десять назад графиня приехала вечером к герцогу одна, под вуалью и закутанная шалью. Я был в уборной, смежной с кабинетом его сиятельства, и мог слышать их разговор.
— А! Что же они говорили?
— Во-первых, графиня бесцеремонно развалилась в кресле и сказала герцогу, взявшему ее за обе руки: «Сегодня утром, мой милый мальчик, мне пришла в голову отличная идея». — «Какая?» — спросил герцог. — «Сделать тебя грандом Испании». — «Но ведь это не удалось уже тебе один раз». — «То было при жизни дона Хозе». — «Твоя правда». — «А теперь все пойдет как по маслу». — «Что же это за идея?» — «У тебя есть родственники в России. Мы с тобой выдумаем историйку, будто ты получил оттуда письмо, в котором тебе сообщают как тайну и доказывают ясно как божий день, что ты имеешь все права носить фамилию Салландрера, как и отец Концепчьоны». — «Но ведь это нелепость!»—«Нисколько не нелепость. Я уже придумала славную историйку», — и она наклонилась к уху герцога и долго шепталась с ним так, что я не мог ничего расслышать. Но когда шептанье их кончилось, я слышал, как герцог сказал: «Историйка твоя, право, недурна, но где же мы возьмем такое письмо?» — «Вот пустяки! Мы найдем палеографа, которому и поручим это дело».
«Тут герцог, позвонил, и я ничего больше не слыхал», — докончил Цампа.
Концепчьона была уничтожена и не отвечала.
— Теперь, сеньорита, — прибавил португалец, — если вам угодно довериться мне, то клянусь вам, что я уличу герцога де Шато-Мальи.
Концепчьона не успела ответить Цампе, как вошла ее горничная и сказала Цампе, что его сиятельство ждет его.
— Это ответ моему барину на письмо, которое я принес, — сказал Цампа шепотом молодой девушке. — Мы увидимся, — прибавил он, выходя из комнаты.
— Ну, мой бедный Цампа! — сказал герцог де Салландрера, только что прочитавший принесенное им письмо, — ты служишь теперь у герцога де Шато-Мальи?
— Только временно, ваше сиятельство, потому что вам известно, что я принадлежу вашему сиятельству телом и душой.
— Я сделаю что-нибудь для тебя в память моего бедного дона Хозе, который очень тебя любил.
Цампа приложил руку к глазам и отер воображаемую слезу.
— Но, — продолжал герцог, — черт меня побери, если я понимаю хоть одно слово из письма твоего нового господина. Впрочем, вот отнеси ему этот ответ.
Цампа взял записку герцога и побежал в Сюренскую улицу, где ждал его Рокамболь, который распечатал письмо тем же самым способом и прочитал следующее:
«Герцог, я не получал никакого письма от графини Артовой, если она писала мне, то, по всей вероятности, письмо пришло в Салландреру после моего отъезда, и его пришлют мне в Париж. Не знаю, на каких родственников намекаете вы, и буду очень рад, если вы объясните мне это. Жду вас к себе.
Ваш герцог де Салландрера».
Рокамболь запечатал опять письмо и, подумав с минуту, сказал Цампе:
— Твой барин одет?
— Они были в халате, когда я пошел.
— Куда кладет он ключи от бюро и от шкатулки?
— Всегда в карман, если он выезжает, и на камин в кабинете, когда одевается.
— Так, слушай меня.
— Слушаю-с.
— Из двух одно: или герцог поспешит в отель Салландрера и не вспомнит о знаменитой рукописи своего родственника, или же захочет взять ее с собой для полного удостоверения.
— Может быть.
— В таком случае спрячь ключи. Он поищет их, не найдет и отправится без рукописи.
— Хорошо. А потом?
— Когда он уедет, уничтожь рукопись.
— Каким образом?
— Сожги ее или, вернее сказать, сожги шкатулку, бумаги.
— И банковые билеты?
— О, добродетельный болван! Можешь смело положить их в карман. Разве пепел всех бумаг не одинакового цвета?
— Я тоже так думаю.
— Брось шкатулку в огонь.
— Понимаю. Вполне понимаю.
Герцог де Шато-Мальи, закутавшись в халат, шагал по кабинету, ожидая с невыразимым нетерпением возвращения Цампы.
Наконец, Цампа пришел с ответом. Герцог принялся читать записку, а Цампа между тем спрятал в рукав связку ключей, делая вид, что прибирает в комнате.
Но герцог не вспомнил ни о шкатулке, ни о ключах.
— Давай скорее одеваться, — сказал он Цампе, — и вели закладывать лошадей.
Через четверть часа после этого герцог де Шато-Мальи уехал в Вавилонскую улицу в отель Салландрера.
После его отъезда Цампа отпер шкатулку, взял из нее знаменитую рукопись, бросил ее в камин и затем, положив в карман около дюжины банковых билетов, бросил всю шкатулку в огонь. Окончив все это, он прехладнокровно поджег спичкой бумаги на столе и под столом и, заперев дверь кабинета, вышел из него.
— Через четверть часа я крикну: «Пожар!» — и пошлю за пожарными, — рассуждал он, — так как я не хочу допускать, чтобы отель сгорел весь. Он застрахован, а я не хочу разорять страховое общество.
Когда де Шато-Мальи приехал в отель де Салландрера, герцог ждал его в обширной комнате, меблированной хотя просто, но украшенной несколькими фамильными портретами, взятыми из галереи древнего испанского замка. При входе герцога де Шато-Мальи он встал и с достоинством пошел ему навстречу.
— Садитесь, — сказал он, указывая ему на кресло. Герцог де Шато-Мальи сообщил ему все то, что знал сам относительно бумаг, доказывавших, что он происходит из рода Салландрера.
Герцог де Салландрера был удивлен или даже, вернее сказать, просто поражен его словами.
— Не посмеялся ли над вами ваш родственник, письмо которого мне бы очень хотелось прочитать? — наконец, сказал он.
— Сегодня или завтра, — ответил ему де Шато-Мальи, — привезут бумаги, о которых я вам говорил. Что же касается письма, то оно будет у вас через десять минут.
Сказав это, герцог де Шато-Мальи встал и вышел из комнаты.
Садясь в карету, он крикнул кучеру: «Домой! Гони как можно скорей!»
«Странно, — думал он дорогой, — герцог, кажется, не верит мне».
Он скоро вернулся к герцогу де Салландрера и сообщил ему крайне печальную весть, что это письмо сгорело вместе со шкатулкой, в которой оно лежало.
Герцог де Салландрера был удивлен этим известием, но в особенности же он был окончательно ошеломлен словами своей дочери Концепчьоны, которая возбудила в нем подозрение к известию герцога де Шато-Мальи.
— Страннее всего то, — говорила Концепчьона с твердостью, — что у герцога сделался пожар именно в тот момент, когда он ехал к себе за бумагами, и что пламя постаралось так поспешно сжечь эти бумаги.
На этот раз подозрение болезненно зашевелилось в душе герцога.
— И к тому же, — добавила Концепчьона, вставая с места, чтобы уйти, — согласитесь, папа, что если графиня Артова действительно такая потерянная женщина, как говорит о ней баронесса Сен-Максенс, если она действительно дозволила себе изменить даже своему мужу, то ее родословные историйки, выкопанные ею где-то в южной России, быть может, такой же миф, как и ее высокая добродетель.
Герцог был так поражен этими словами, что не нашелся даже, что и сказать своей дочери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20